Cмыслообразующее выражение выхода

Можно проследить связь между архаическим мифом о царе Эдипе, — мифом, положенным в основу одноименной трагедии Софокла, — и понятием, введенным в научный оборот З. Фрейдом, «эдипов комплекс», а также понятием о бессознательном клише, предопределяющем ситуацию, вырваться из предустановленной детерминанты которой представляется К. Юнгу крайне маловероятным. Но миф и ритуал и есть то, что вытаскивает за волосы барона Мюнхгаузена из болота влечений и инстинктов, которые судорожно втягивают в бездну и из которых может не быть исхода.

Рок античной трагедии, лишь в конце которой возможен катарсис (освобождение) для вовлеченного в действие зрителя, и греховность, предопределенная падением в результате вкусившего плод от древа познания добра и зла праисторического человека, восхождение/возвращение которого к блаженному райскому состоянию покоя ставится в зависимость уже от результатов соотношения суммы благих и не благих дел и любви в конце мира (освобождение-через-искупление-покаяние), или благодать, исходящая по божьему произволу и вне человеческого усилия и его возможностей (освобождение-как-дар), но все же — психологически оформленная ситуация внутренней борьбы и результата; — варно-кастовая иерархическая структура древнеиндийской культуры, освященная религиозным представлением о жесткой детерминированности сущего, преодолеть которую возможно лишь следуя предписаниям кармического закона для того, чтобы разорвать постоянное круговращение жизни и смерти (сансара) в целях достижения мокши (окончательное освобождение), и возможность вне кастового усилия в классическом буддизме на преодоление страдания, детерминированного сознанием как потоком психофизических элементарных моментальных состояний, с помощью остановки сознания и достижения нирваны, которая есть внутри сансары (освобождение-через-просветление); — следование принципу дао как со-гласию с предустановленным Небом порядком вещей (освобождение-через-не-деяние), или строго детерминированная «правителем» (правитель должен править) и «подчиненным» (а подчиненный — подчиняться) система взаимоотношений как принцип социальной гармонии в конфуцианстве, санкционированный Небом и отцом-учителем Куном (освобождение-через-сродство), и событийная предопределенность аллаха и воздаяние в Судный день во исполнение норм ислама (освобождение-через-покорность), а также двухсторонний союз между Яхве и избранным народом, суть которого в беспрекословном исполнении завета обетованной земли (освобождение-как-договор)… Все это есть различные способы освобождения духа, замкнутого и задержанного, ищущего выход, преодолевающего телесность. Ритуал предполагает определенные способы выхода, внедряя в телесную структуру смыслы мифа, миф — выражает, обозначает, «шифрует» и расшифровывает в самом себе, то есть несет, смысловое содержание структуры выхода. Это обратимые понятия, различающиеся по тому: что и как надо делать с тем, с чем мы имеем дело.

Миф о царе Эдипе говорит о пред-сказании и предопределенности, это предсказание необходимо было услышать, то есть принять, но не противодействовать: противодействие не есть ритуал. Лишь только тогда, когда было возможно узнавание/понимание, то есть в конце истории, ослепление стало ясновидением. Но ритуал есть споспешествование к мифу как пред-сказанию, миф — язык, который проясняет то, что в нем же и заключено, ответствует на запрос о том, что и как есть. Язык этот надо изучить, чтобы понять и перевести смысл, в нем заключенный, к другой форме активности. Предсказание дельфийского оракула — это нейро-лингвистическое программирование события, которое считывается не ответом на него, ответ уже дан в мифе, а новым запросом. И этот запрос осуществляется в форме ритуала, он же и есть действенный и результативный ответ (от убийства к ритуалу убийства).

С.И. Вайнштейн в 1963 г. записывает рассказ шамана Сояна Шончура, слывшего «великим», о том, как он был «избран духами» (юго-восточная Тува). Автор предварительно указывает, что сами шаманы и их близкие на вопрос, как человек становится шаманом, утверждают, что это происходит после особой болезни: человек резко меняет свое поведение, у него внезапно начинаются приступы психического заболевания, которое тувинцы называют албыстаар. Автор замечает, что так они именуют любой истерический припадок, помешательство. Иногда такую болезнь, если она сопровождалась конвульсиями, называют тыртар аарыг — болезнь с судорогами. Для лечения приглашают шамана. В том случае, когда он, проведя специальное камлание, говорил, что в пациента вселился дух шамана-предка, это означало, что пациент должен стать шаманом. Заболевание проявлялось обычно в молодости, в период полового созревания, но иногда шаманами становились и в зрелом возрасте 1. Итак, рассказ. Лет в четырнадцать, поздней осенью, Соян заболел албыстар. Убежал из родительского чума, долго скитался один по тайге, не охотился, почти ничего не ел, часто терял сознание и в результате чуть не погиб. В конце концов его с большим трудом нашли родственники. Пригласили шамана, который камлал всю ночь, а когда начало светать, сообщил присутствующим, что в Шончура вселился дух давно умершего шамана — его предка из рода Соян. Шончур очень не хотел быть шаманом, боялся, но родственники убеждали подростка подчиниться духу предка. Они же коллективно приготовили Шончуру шаманские принадлежности: бубен, колотушку, головной убор, сапоги, кафтан. Потом все жившие поблизости родственники собрались на праздник оживления бубна, который длился несколько ночей. Великий шаман в присутствии Шончура и его близких родственников камлал над бубном, а потом все они по очереди били в него, последним — сам Шончур. Теперь бубен «ожил и стал конем».

С.И. Вайнштейн замечает: «С того времени, как Шончур стал шаманом, его болезнь начала постепенно проходить, — любопытное явление, отмеченное и у других сибирских народов» 2. Об этом же говорит и М. Элиаде: «те, кто ранее болел, стали шаманами только потому, что им удалось выздороветь» 3. Он поясняет, когда призвание раскрывается в ходе болезни или приступа эпилепсии, само посвящение становится лечением, поскольку приобретение шаманских способностей является результатом разрешения психологического кризиса, который был вызван первыми признаками «шаманского призыва».

Дежит Тожу, шаманка юго-западной Тувы, рассказала С. Вайнштейну, что она «шаманскую болезнь» почувствовала в девятнадцать лет; себя в это время не помнит, но родители говорили, что «бесновалась, убежала в тайгу и там ее нашли в беспамятстве» 4. Приглашенный из Монголии старый шаман установил, что в нее вселился дух ее деда по отцу, тоже шаман. В ее роду было девять великих шаманов, а ее дед был и шаманом, и ламой; три года она училась шаманству в Монголии, пока не стала самостоятельно камлать 5.

Итак, первый момент инициирования шаманства — это «сигнал» избранности. Он выводит человека из определенного (обычного) поля восприятия и подготавливает к новой психической интеграции 6.

Дежит Тожу не помнила себя в свои девятнадцать лет: жизненные силы дремали, чувство копилось, когда не настал момент их сильного возбуждения, подготовленного предшествующим длительным состоянием покоя. Интересны ее собственные впечатления, записанные в 1983 г. во время камлания. Оно повторяют структуру переживания процесса самоинициации как мистической смерти и возрождения: «Когда я начинаю камлать, то сижу и, закрыв глаза, играю на хомусе 7, слушаю, как он поет. Потом начинаю под варган петь сама, тихонько звать к себе моих эреней [добрых духов]. Сначала в глазах совсем темно, а потом появляются перед глазами белые точки, начинают мелькать, как крупный град. Вижу — это эрени, узнаю каждого, и больше града нет. Потом встаю, хожу, бегаю, выгоняю злых духов, но не помню, что говорю, о чем прошу, все, как сон, забываю. Все время, что камлаю, играю на хомусе, пою и разговариваю, даже когда хожу, совсем не открываю глаз, так люди говорят» 8. В этой структуре камлания следует различать два этапа, которые подобны структуре переживания «шаманского призыва»: первый соответствует моменту уединения, ухода, проявляющийся здесь в сосредоточенности на звуках, извлекаемых из варгана — музыкального инструмента, который зажимают между зубами таким образом, что рот становится резонатором. При непрерывном колебании язычка варгана возникает бурдон, непрерывно звучащие 1–2 басовых звука, посредством него происходит ритмический настрой погруженного в медитацию адепта на глубинный бессознательный импульс, вырастающий в крайне возбудимое состояние всех внутренних сил (второй этап). Камлание повторяет не только процесс самоинициации, «избранничества», но и сам обряд посвящения, который одновременно мог выполнять и функцию обучения. Здесь варган заменяет бубен, чтобы привести себя в состояние экстаза, и также используются «защитные оружия» для борьбы со злыми духами: пика, нож, лопата, пила, топор, скребок, коса, сверло — все они символического размера (8–11 см.), но без них невозможно победить. Эти предметы должны пройти особый обряд «оживления», и прежде всего, бубен (или варган), который в камланиях становился конем, на нем шаман совершал ритуальные путешествия в другую реальность — Верхний мир. Подготовительный ритуал изготовления предметов культа, с одной стороны, соответствовал сосредоточенному, уединенному моменту инициации и камлания, поскольку работа сама по себе требует сосредоточенности, с другой, изготовление есть мистическое «оживление», одушевление предмета, передача ему силы. А заключительный этап «оживления» бубна проходил так: на следующий день после жертвоприношения духам-предкам шамана и с наступлением темноты все присутствующие в юрте по очереди надевали шаманскую одежду и били в бубен, и прыгали подобно шаману, подражая крику животного, шкура которого пошла на обтяжку бубна. Последним проделывал этот ритуал начинающий шаман, совершая небольшое камлание в честь коня-бубна. А вечером следующего дня приходил шаман-наставник, и они камлали вдвоем пять ночей подряд. Таким образом, «шаманский призыв», обряд посвящения с подготовительным этапом «оживления» культовых принадлежностей, участие в нем родственников, шамана-наставника и опыт последнего, передача которого совершалась будущему шаману в совместном камлании, замыкали круг, который, с одной стороны, возвращал будущего шамана в изначальную ситуацию медитации, с другой, возрождал экстатическое состояние, собирая в одном пространстве и времени эксплицитную цепь событий в одно со-бытие присутствия в имплицитно-эксплицитном поле. Сам этот круг инициации, как процесс «излечения», в результате которого происходит разрешение критической ситуации, а также включенный в него акт жертвоприношения, предшествующий «оживлению» бубна, есть поэтапное возобновление ситуации смерти-возрождения. Последнее, в свою очередь, является матрицей последующих самостоятельных камланий, где каждый раз будет повторяться (в акте эмоциональной памяти), как вновь возникающее, религиозное возбуждение, при соприкосновении, на стыке двух миров, в «зазоре», оказывающее очищающее воздействие в сакрализованном пространстве бытия. Шаман, постоянно возвращаясь в исходную ситуацию, переживает ее снова и снова, пока возвращенное и возобновленное состояние не станет устойчивым плато-переживанием. Этот круг: «шаманский призыв» — обряд посвящения — самостоятельное камлание, — осуществленный в самом себе и включенный в мировой круг, создает принципиально иное психологическое состояние, которое не может быть только субъективным, поскольку не может быть чисто психологическим, — ведь оно в своем возбуждении и своем разрешении создает и принципиально иную онтологическую ситуацию, провоцируя не только иные «смыслы», но и «иную природу». В этот круг вмещается не только вся генеалогия духов-предков шамана, но и вся архаическая история, Верхний и Нижний миры, которые, облетая на бубне-коне, он соединяет в самом себе как одно «органическое целое», в котором каждый предмет «оживает», и где можно общаться и с ним, и с птицами и зверями на одном языке. М. Элиаде, исследуя проявления шаманизма, предполагает, что шаманы при помощи технических приемов пытаются подняться над теперешним состоянием человека, чтобы вновь войти в состояние первобытное, которое описывается в райских мифах, в более или менее сложной форме встречающихся по всему миру. Так, шаман использует язык животных, подражает их поведению, пытается имитировать их голоса, в особенности, крик птиц, чтобы стать близким по духу с ними, сродниться, поскольку эта дружба была частью первобытного состояния. Другой элемент восстановления изначального состояния — это путешествие между мирами, восстановление связи, которая изначально была между небом и землей. «В то время» небеса были очень близко к земле, легко доступны, «на которые можно попасть, взобравшись на дерево или по тропической лиане, или по лестнице, или поднявшись на гору. Когда Небеса внезапно отделились от Земли, то есть стали далекими, как в наше время; когда дерево или лиану, соединяющую Землю и небо срубили или когда гору, которая раньше касалась Неба, разрушили — тогда райский период закончился, и человек вступил в свое нынешнее состояние» 9. Таким образом, резюмирует М. Элиаде, шаманство как «мистическое переживание архаических обществ выдает ностальгию по раю, желание вернуть состояние свободы и изобилия, которое было до «Падения», восстановить связь между небом и землей; одним словом, уничтожить все изменения в самой структуре Космоса и образе жизни человека, вызванные изначальным расколом» 10. Таким образом, космический раскол, космическое «деление», могут быть релевантно восприняты как символы осевого времени, знаменующего момент, когда сознание начинает осознавать самое себя, а возобновление изначального единства миров — как восстановление изначального единства сознания, органического синтеза. Возможно, источником его раскола был внешний толчок: какой-то катаклизм, но он сыграл определенную роль, подобную тому, какую в чань-буддийской технике шокотерапии играет внезапный удар палкой, получив который адепт испытывает состояние озарения и блаженной готовности к новому восприятию и быстрому усвоению, или роль своеобразного удара молнии, споспешествовавшего «шаманскому призыву», то есть катаклизм, открывший горизонты со-знательного восприятия, но тем самым и бесконечность мира, о-своить которую уже предстоит теперь в своем чувстве.

Итак, мы можем заключить, что смыслообразующее выражение выхода

1. проявляется в мистическом символизме смерти-возрождения, который на всех уровнях сознания осуществляется как постоянная смена «торможения/смирения» и «возбуждения/возрождения», провоцируемые, с одной стороны, силами самой природы, в которую включен адепт и которая включена в него, с другой, «ностальгией по раю», и
   
2. может быть оформлено в ритуале, который в своей бессознательной форме в момент проведения вынужден возобновлять ритмику природы или вос-поминать райское состояние блаженства на перинатальном уровне сознания.
   

Эта двойственность, понятным образом, сказывается в темпоритмике любого высказывания. Религия есть бессознательно-сознательная, темпоритмическая синхронистичность сознания и природы, представленная в дискурсе удвоением мира, или органическим целым.

Структура любого посвящения одна и та же: посвящаемый должен пережить мистическую смерть и воскрешение. Пережить для себя возможность смерти — это значит наполниться ощущением подчиненности, малости, что есть залог воскрешения к новой жизни: широты, значимости и величия. Смирение есть залог религиозного вдохновения.

Возвращаясь к мифу о Эдипе, можно сказать, что здесь сокрыта тайна, которая так беспокоила З. Фрейда: развертывание ситуации во времени и пространстве с помощью действия, которое должно стать противодействием ситуации (усекновение видимой причины как не-смирение), не предполагает действительного освобождения; только свертывание ситуации изнутри (действие во-со-гласие через ритуал) открывает выход.

Лай, отец Эдипа, действовал в контексте предсказания, исполнял его волю, разыгрывал предначертанный сценарий (культурная проекция). Механизм смерть-возрождение (религиозная проекция) не был задействован. Установка на преодоление смерти (противодействие) к смертельному исходу и привела. Возрождение не произошло.