Проблема перевода в русской историографии

Важнейшим и центральным материалом историографического исследования являются историографические источники. Поэтому корректно было бы уточнить, что является историографическими источниками для русской философской историографии и каковы особенности их изучения. Любой текст, исследуемый в качестве первоисточника, оригинален в силу языка, на котором он написан. Парадоксальной особенностью русского историографического материала часто является проблема несовпадения языка исследователя и языка источника. Разговорная и литературная речь часто оказывается очень динамичной, меняющейся и развивающейся, можно сказать, что язык — явление живое, и для русского языка характерно постоянное преобразование. Вследствие этого возникают трудности в изучении текстов, так как русский язык, которым владеет исследователь, и русский язык, который составляет ткань исследуемого источника, оказываются разными языками, разделёнными стеной непонимания, и требуют перевода. Чётко понимая относительность такого разделения историографических источников, можно было бы всё-таки провести границу между двумя группами оригинальных текстов: это тексты, доступные современному исследователю без перевода и тексты, требующие перевода, обработки и комментария. В основу этого деления положен тот же принцип языка: к первой группе относятся тексты, написанные на современном литературном языке, подчиняющемся ныне действующим грамматическим правилам и выработанном, как известно, усилиями литераторов XIX-го в.; ко второй группе относятся, соответственно, тексты по XVIII в. включительно. Конечно, нельзя спорить с тем, что текст XVIII-го века гораздо понятнее и ближе современному человеку, чем текст, допустим, XIII-го в., но поскольку он не вписывается полностью в требования современной грамматики и требует определённой обработки для публикации, постольку может быть отнесён ко второй группе.

Кроме грамматических затруднений встречаются ещё и семантические. Например, в «Опыте нравоучительным сочинениям» А.Т. Болотова 1 есть глава «О незнании нашего подлого народа», название которой содержит слово «подлый» с изменившимся за два столетия значением с «подлого» на «простой». Динамичность языка проявляется в изменении смыслового содержания слов на протяжении даже не столетий, а десятилетий, что можно было бы продемонстрировать на примере эволюции значения слова «достать». В книге Иса Ибрагимова «Возвращённая девственность», посвящённой эстетическим и мировоззренческим взглядам художников-митьков, это понятие появляется как синоним слова «надоедать»: «Влияние подобных традиций проявляется у митьков в большом и в малом: в накартинных надписях, графической технике, литературных сюжетах, наконец, в доставании (кого-либо), так широко ими практикуемом в искусстве и жизни. Замечу, правда, что процедура доставания у митьков приподнята над своей всей знакомой наивной первоосновой и осмыслена как гуманистический акт. Доставанием митёк преподносит человеку поучительный и запоминающийся урок выдержки, терпения и христианского смирения» 2. Проблема новой жизни старых слов, конечно, представляет некоторое затруднение в восприятии текстов других эпох, и поэтому ещё острее встаёт вопрос об аутентичности переводов более древних текстов. Очень показательна в этом отношении «Переписка Ивана Грозного с Андреем Курбским», дошедшая до современного читателя через огромное количество, расшифровок, переводов, исследований. Вот аналогичные фрагменты «Первого послания Грозного» в современном переводе и во -ой пространной редакции: «Почему же ты презрел слова апостола Павла, который вещал: «Всякая душа да повинуется владыке, власть имеющему; нет власти кроме как от бога: тот, кто противится власти, противится божьему повелению». Воззри на него и вдумайся: кто противится власти — противится богу; а кто противится богу — тот именуется отступником, а это наихудший из грехов. А ведь сказано это обо всякой власти, даже о власти, добытой ценой крови и войн» 3 и «Почто апостола Павла презрел еси, яко рече: «Всяка душа владыкам предвладущим да повинуются: никакая же бо владычества, еже бо не от бога учинена суть; тем же противляяйся власти божию повелению противится»? Смотри же сего и разумевай, яко противляяйся власти, богу противится; и, аще богу противится кто, сий отступник именуется, еже убо горчайшее согрешение. И си же убо реченно есть о всякой власти, еже убо кровьми и браньми приемлют власть» 4. Хотя язык второго фрагмента более древний, но и ту, и другую двойные цитаты нельзя назвать авторскими, то есть принадлежащими Ивану Грозному и, тем более апостолу Павлу, в прямом смысле этого слова, так как обе воспроизводят переработанные тексты, к тому же на основе рукописей, написанных не менее замысловатым шрифтом, чем немецкий готический. Поэтому, анализируя подобные тексты, можно говорить не об авторстве как таковом, а, скорее, о том, насколько они близки к оригиналу. Обращённость к другим эпохам поднимает герменевтическую проблему определённого рода: как и в каком контексте рассматривать историографические источники, ведь исследователь неизбежно подходит к своей работе с определёнными методологическими стереотипами, например, стереотипом объективности. По этому поводу можно было бы привести цитату из статьи польского философа Войцеха Вжозека: «Пресловутый герменевтический круг — это не только невозможность отделить субъект исследований от их объекта, но и заколдованный круг антропоморфизации. Прошлое становится объектом антропоморфизации, ибо исследуется культурой. Антропоморфизацией-то и заколдовано человеческое видение мира. Антропоморфизация — не что иное, как внесение культуры исследующей в культуру исследуемую.

Однако такой «заколдованный круг» несёт в себе одновременно способность данной культуры «осознать» собственные признаки, т. е. область, диапазон, содержание самоантропоморфизации. Это создаёт возможность хотя бы частично контролировать неизбежное, по-видимому, привнесение одной культуры в другую.

Отношение современной исторической науки к прошлому, особенно отдалённому, тоже есть не что иное, как отношение одной культуры к другой. Историческая наука как составная часть культуры воспринимает все её особенности. Но антропоморфизация мира — это человеческое, гуманистическое насыщение его метафорами. Ведь всякое осмысление мира — поскольку оно происходит в сфере культуры — есть свойственная этой культуре метафора мира. Данная культура постигает мир, используя такие метафоры. Они непреодолимы; отказаться от них означало бы отказаться от данной культуры, означало бы невозможность взаимопонимания внутри данной культуры» 5.

Таким образом, нельзя не признать, что историографическая исследовательская работа является творчеством авторским в такой же мере, как и создание оригинальных философских текстов. Наверно, тут важно было бы оговорить отличительные особенности этих двух видов философской деятельности. Историография всегда работает с определённым материалом, с источниками, а оригинальная же философия предполагает определённого рода умственную спекуляцию, то есть максимальное приращение знаний на минимальной основе (так, например, английский термин speculations, спекуляции, означает процесс философствования как таковой). Можно сказать, что историография тоже не чужда спекуляции, потому что, во-первых, исследовательская работа всегда несёт в себе особенности авторского творчества, неизбежно включающего в себя культурные стереотипы, «метафоры», а, во-вторых, в круг исследуемых источников могут произвольно вовлекаться самые разные тексты, а не только профессиональные философские. Принцип языкового подхода к анализу источников плавно подводит исследователя к систематизации источников на основе их содержания. В книге М.Н. Громова и Н.С. Козлова «Русская философская мысль Х-ХVII веков выделены «три группы источников по степени насыщенности философским содержанием»: 1) Тексты с отчётливо выраженной философской проблематикой. К ним в качестве примера русской средневековой философской мысли авторы книги относят некоторые статьи Изборников 1073 и 1076 гг., «Диалектику» Иоанна Дамаскина, творения Дионисия Ареопагита, «Диоптра» Филиппа Пустынника, сборники изречений типа «Пчелы», «Логику Авиасафа», ряд сочинений Максима Грека, Нила Сорского, Юрия Крижанича, содержание читавшихся в Киево-Могилянской и Славяно-греко-латинской академиях философские курсы и подобные им источники. 2) Произведения с морально-назидательной направленностью публицистического характера, космологические, естественно-научные, лексикографические и иные тексты, непосредственно примыкающие к философской литературе и содержащие серьёзные размышления о мире и человеке. В качестве примера приводятся «Слово о законе и благодати» Илариона, «Поучение» Владимира Мономаха, «Моление» Даниила Заточника, слова Кирилла Туровского, «Житие Александра Невского», «Повесть об Акире Премудром», палеи, шестодневы, ряд апокрифов, азбуковники, толкования на Псалтырь, сочинения Иосифа Волоцкого, Зиновия Отенского, Симеона Полоцкого, Аввакума Петрова и т.д. 3) Тексты с нефилософским содержанием (деловая письменность, юридические акты, кормчие, служебники, уставы и т.п.), могущие представлять интерес в качестве возможного объекта философско-лингвистического анализа 6.

Это лишь один из примеров характеристики и классификации историографических источников, которую можно проводить на других методологических основаниях и по другим принципам. В качестве примеров и первой, и второй, и третьей группы источников можно было бы ещё привести журнальные, мемуарные, эпистолярные, комментарии, примечания, вводные статьи к собраниям сочинений мыслителей, а также исторические труды по смежным отраслям знаний.

Ещё одной особенностью историографического материала русской философии оказывается необходимость перевода в силу того, что часто тексты, признаваемые историографами неотъемлемой и существенной частью национальной философской мысли, бывают написаны, скажем, по латыни. Архимандрит Гавриил в своей «Истории русской философии» приводит названия работ русских философов, совершенно не смущаясь тем, на каком языке они написаны: о белорусском архиепископе Георгии Конисском пишет: «любопытным памятником философских трудов его есть полная система любомудрия под заглавием: Philosophia iuxta numerum IV facultatum quadripartita, completens Lоgicam, Metaphisicam, Phisicam et Ethicam, anno 1749 in Academia Kiiovenski per digniss. Academiae Praefectum, patren, munificentissimum, Doctoremque ad ciheres colendissimum Georgium Konisky 7. Русский философ Иоанн Феофил Буле, уроженец Нижней Саксонии, ставший профессором Московского Университета, имеет работы на немецком языке и латыни 8, а Сергей Семенович Уваров, министр народного просвещения, писал большей частью на французском и немецком языках и публиковался в Санкт-Петербурге и Париже 9.

Прот. Георгий Флоровский в своей книге «Пути русского богословия» (Париж, YMKA-PRESS, 1937) демонстрирует целую традицию русского философствования не на русском языке на примере восточнославянской церковной мысли и образования. Тут можно было бы привести пример Киевской Коллегии, которая сначала не была богословской школой — «привилей Владислава IV от 18 марта 1635 года обуславливал дозволение школы требованием, чтобы преподавание не простиралась дальше философии, ut humaniora non ultra Dialecticam et Logicam doceant… Язык преподавания был латинский, и всего хуже было поставлено преподавание греческого» 10. Соответственно философские, и позже богословские труды преподавателей Киевской Коллегии были написаны или по латыни, или на основе латинских книг. Флоровский упоминает, например, Иннокентия Гизеля и его работу “Opus totius philosophiae”, Адама Зерникава, автора трактата “De processione Spiritus Sancti”, св. Димитрия Ростовского (1651-1709), основной труд которого «Жития святых» составлен, главным образом, по западным источникам — латинскому сборнику Л. Сурия “Vitae sanctorum Orientis et Occidentis”, томами “Acta Sanctorum”, польским сборником житий П. Скарги, “Zywoty swietych» 11. Характерно, что «Православное исповедание», которое Флоровский признаёт «основным и самым выразительным памятником» этой эпохи, первоначально было составлено по латыни» 12. Философская мысль Киево-Могилянской Академии стали объектом историографического исследования и перевода украинских учёных. Можно было бы назвать некоторые работы, посвящённые этому вопросу: Стратий Я.М. Проблемы натурфилософии в философской мысли Украины ХVII в. Киев, 1981, Философская мысль в Киеве, Киев, 1982; Захара И.С. Борьба идей в философской мысли на Украине на рубеже ХVII-XVIII вв. (Стефан Яворский), Киев, 1982; Памятники этической мысли на Украине ХVII — первой половины ХVIII ст. Сост. М.В. Кашубы, Киев,1987. «Ценно то, что впервые описываются и переводятся с латинского языка философские курсы профессоров академии» 13. Это же является показательным примером смены культурных эпох. Латинский язык — это язык академической учёности, и можно признать характерной особенностью дореволюционных изданий то, что латинские названия и изречения, включённые в русский текст, не переводились в сносках. Даже в периодических газетах и журналах не давалось переводов встречавшихся фрагментов на латинском, греческом, немецком и французском языках; очевидно, предполагалось, что образованный человек в состоянии это прочитать и понять. Представление об образованности трансформировалось, и поэтому можно предположить, что с ним изменилось и представление о личности, поэтому проблема перевода снова возникает не просто как филологическая; возможно, любая обработка текста, выглядит более корректной, когда делается с учётом общекультурной ситуации. Можно было бы показать ещё одну точку зрения на этот вопрос: «…Личность претерпевает в истории культуры весьма быстрые и весьма фундаментальные изменения. Это означает, что меняется: а) внутренняя устроенность личности; характерный взгляд на мир, целый строй чувств, где одно акцентируется, другое отставляется на задний план, третье отсутствует, — все, начиная с мироощущения на самом непосредственном уровне и кончая «мировоззрением»; б) самоосмысление человека.

Эти а) и б) меняются во взаимосвязи друг с другом… В истории культуры все эти изменения, как бы переструктурирования внутренней сложности личности, как правило, компенсируются благодаря тому самому средству языка, который почти автоматически обеспечивает связь а) и б), т.е. соответствие-связь устроенности человека, и его самовыражения. Язык в одно и то же время обеспечивает эту связь, поскольку он вводится самим человеком в эту «систему» а)-б), в систему тождества «устроенности-самоопределения», и своей общей стороной скрадывает, нивелирует различия между людьми разных поколений, разных эпох. Для последующих поколений язык самоосмысления предстает своей общей стороной, а внутренняя сторона и всякие нюансы выражения утрачиваются или не замечаются…

История культуры несомненно должна будет выработать ещё более тонкие приемы работы с текстами самого разного рода; главный метод истории культуры как науки — это обратный перевод постольку, поскольку вся история заключается в том, что разные культурные явления беспрестанно переводятся на иные, первоначально чуждые им культурные языки, часто с предельным переосмыслением их содержания» 14.

В принципе, было бы закономерно предположить, что именно в понимании инаковости других эпох развития культурно-исторического самосознания и находятся корни русской философской историографии в современном понимании слова. Исследователи не просто отражают состояние философской мысли изучаемого периода, а интерпретируют его определенным образом. В этой условно проведенной грани видна не просто информация, полученная историографом об идеях конкретного времени, тут высвечивается преломление философского сознания авторов изучаемой эпохи в философском и культурном сознании их исследователя. Понимая всю относительность этого деления, поскольку жизненная и научная практики всегда активно преобразуют статичность любых схем, можно было бы выделить некоторые тенденции в русской историографии и условно назвать их славянофильская и западническая, или, например, православно-консервативная просветительско-западническая.