Идея рациональности в современной философии науки

[42]

С начала 60-х годов в философском языке появилось выражение «новая философия науки» 1. Позднее как эквивалентные стали употребляться «критический рационализм», «постпозитивизм» и ряд других. В каком-то смысле некоторые из них можно рассматривать и как указатели внутренней дифференциации некоторой общей ситуации, которая создалась в философии науки, все более осознававшей исчерпанность той методологии анализа науки, которая строилась на установках логического позитивизма 2. Так, приверженцы критического рационализма рассматривали свою деятельность как развитие постулатов философии науки Карла Поппера, впервые изложенных им еще в 1934 году 3. К ним принадлежат из наиболее известных: Дж. Агасси, И. Лакатош, П. Фейерабен, Г. Альберт, Э. Топич 4. Они занялись выяснением эвристического знания философских предпосылок в возникновении новых идей, попытались раскрыть сам механизм научного открытия, то есть той области познания, которую неопозитивисты вознесли за пределы исследования, предпочитая «логические открытия», «логику обоснования», говоря словами Г. Райхенбаха, одного из лидеров «логики науки». Они обратили внимание на исторический аспект или динамику науки от возникновения первых зародышей новых идей до создания устойчивой научной теории и соответствующей ей практики стандартных научных исследований («парадигма» — Т. Кун, «научно-исследовательская программа» — И. Лакатош и проч.). Поэтому история науки стала в ряде случаев превалировать над проблематикой ее структурного изучения. [43] Особенно важной была признана проблема «научной революции» 5. Наконец, был нанесен удар по убеждению, что индуктивные процедуры являются главным механизмом создания научной теории на базе массы первичных наблюдений, которые составляют основу верификации (проверяемости на истинность) любого научного положения относящегося к этой теории. Взамен этого было признано, что опровергаемость (фальсификация) является неотъемлемым признаком научной теории, определяющей эмпирические границы ее значимости. Через опровержение научных теорий и их отрабатывание в ходе борьбы идей и осуществляется история науки, далеко не соответствуя представлениям старого рационализма о прогрессивном накоплении научного знания от самого начала овладения человеком навыками научного исследования.

«История науки» сменила «логику науки», открыв возможности применять различные методологии исторического познания, включая и марксистский историзм.

Но постпозитивизм продолжал оставаться формой рационалистической философии, развивал, хотя и существенно смягченную, но все же линию сциентизма. Критика логической философии науки, которую отстаивали неопозитивисты Р. Карнап, Ф. Франк, К. Айдукевич, В. Крафт и многие другие, означала, в сущности, преодоление старых критериев рациональности и замену их новыми, более адекватными реальностями научного феномена. С этой точки зрения научной теории, сводившаяся к выявлению ее логического каркаса уступала место рациональной реконструкции, выявлявшей взаимодействие в научном теле разнородных (гетероморфных) ее компонентов, почти одинаково необходимых для существования и развития науки. Рассмотрим эту проблему несколько подробнее.

Одним из главных понятий методологического аппарата «новой философии науки» является понятие «рациональной реконструкции», ведущее свое происхождение от Карла Поппера. Например, оно широко используется И. Лакатошем, когда он говорит о необходимости восстановить истинный смысл научного движения, вопреки тому, что на этот счет думают сами исследователи, или тому, как это движение представлено в своей эмпирической истории. На тему о значении понятия немало суждений также у Дж. Агасси, Ст. Тулмина и других. Однако все они (суждения) весьма далеки от однозначности и не позволяют со сколько-нибудь удовлетворительной точностью установить общий смысл придаваемый данному понятию. Это обстоятельство, достаточно понятное, если учесть, что только на протяжении текущего [44] столетия в различных версиях философского рационализма понятие «рационализм» получало самые несхожие истолкования, в той или иной мере вошедшие в смысловое поле «рациональной реконструкции». Но в то же время следует подчеркнуть различие между понятием «рационализм» и термином «рациональность», выступающим в различных контекстах в работах «теоретиков «новой философии науки». Если первое понятие выражает философско-гносеологическую установку, в которой мышление, главным образом в своей теоретической функции, является источником и органом познания, то выражение «рациональность» толкуется в более заниженном, инструментально-прагматическом смысле. Когда позитивисты говорят о «стандартах рациональности», «критериях рациональности» и тому подобном, проявляющемся в научном исследовании как определенном виде поведения, то имеют в виду те нормы, рамки или господствующие соглашения, не всегда выявленные и осмысленные, которые придают смысл и оправдание данному поведению, делают его значимым в представлении определенного сообщества или определенной культуры. Одной из основных задач, предложенных ими программ историографии или «рациональной реконструкции» в пределах философии науки, стало выявление этих норм или критериев, определяющих научную практику как «реальное поведение». Парадигмы науки (нормальная наука), по Т. Куну, формируется под воздействием признанных образцовыми исследований. «Алмагест» Птолемея, «Начала» Евклида, «Математические начала естествознания» Ньютона становятся образцами научного произведения, стиля мышления и каноном изложения научных результатов. Тулмин предлагает искать «идеалы естественного порядка». Лакатош, вычленяя различные типы конкурирующих «рациональных реконструкций» — индуктивистскую, конвенционалистскую, фальсификационистскую и т. п. — также рассматривает их в нормативном смысле, как «кодексы чести» ученых, диктующих им соответствующие типы научного поведения.

В дискуссиях о сущности научной философии, равно как и конкретных нормах воплощения начал научности вообще, выделилась особая тема о сущности рациональности и способах (критериях) ее определения и отчленение от нерациональных видов познания. Исследуются типологии рациональностей, их виды, эволюция различных форм рациональности, механизм проявления и сравнительные характеристики. Обращается внимание на неоднозначность, связанную с этим понятием. Известный методолог П. Суппес выделил два основных понятия рациональности: «различных, но соотнесенных» 6.

[45]

Один из типов он, по аналогии с физикой, именует «кинематическим понятием рациональности». Оно главным образом заключается в списании действий, или выбора, которое может помочь в определении разумного поведения, то есть такого, которое основано на решениях обеспечивающих в максимально возможной степени достижение ожидаемой полезности. Такого рода рациональность проявляется в области экономических действий, в сложных социальных контекстах и т. д. В этом состоит смысл по Суппесу так называемого бейесианского понятия рациональности 7. По замечанию Суппеса, последнее представляет собой весьма важную и развивающуюся теорию рациональности группового поведения. Ее исторические традиции Суппес связывает с философией утилитаристов XIX века (прежде всего Бентамом) и теориями политической экономии. Предпосылки иного понимания рациональности Суппес видит в аристотелевском учении о человеке, который действует в соответствии с требованиями разума. «Аристотелевская позиция может быть охарактеризована как качественная динамика рациональности» 8, отмечает Суппес, пытаясь таким образом связать аристотелевское понимание разумного поведения с общей «квалитативной» аристотелевской механики. Рациональность первого рода, основана на вероятностных расчетах, таким образом, соответствует «квантитативному» характеру современной механики.

Эти два типа рациональности Суппес противопоставляет философскому смыслу рациональности, закрепленному в понятии рационализма, утверждающему, что разум в большей степени является основанием знания, нежели чувства. Трактовка рациональности как гносеологического рационализма не представляется, по его мнению, перспективной для анализа с позиций философии науки.

Отказ от философской интерпретации рациональности приводит к тому, что Суппес ограничивается теми ее видами, которые ориентированы на господствующие типы сциентизма. Тип научности определяет тип рациональности. В своей общей форме такое решение вопроса не может вызывать возражения. Они появляются только тогда, когда становится ясной узкая, фактически физикалистская трактовка научных оснований рациональности. Поскольку же рациональность воплощается в поведении, а цель поведения определяется как польза, то в дополнение мы имеем еще одно ограничение рациональности: она становится характеристикой утилитарности. Суппес так и называет ее: «утилитарное понятие рациональности» 9.

[46]

То, что такой тип рациональности возможен и имеет аналоги в мотивации групповых и индивидуальных действий, не подлежит сомнению. Его можно было бы даже более правильно назвать праксеологической рациональностью 10, учитывая ее ориентацию на эффективную реализацию намерений. Но совсем иное дело, когда этот, один из возможных типов рационального поведения, предлагают рассматривать как ведущий, определяющий. Характерно, что ставя вопрос о «границах рациональности», имея в виду бейесианскую модель, Суппес последовательно приходит к формулировке таких ее критериев, которые полностью эквивалентны требованиям научной рациональности, сформулированным неопозитивизмом еще в 30-е годы. Рациональность не может обходится без критицизма, ясности и должна удовлетворять требованию полностью.

Анализ рациональности, проведенный Суппесом, и его предложения относительно критериев характеристики рациональных решений на материале бейесианской модели рациональности обнаруживает его позитивистские установки. Суппес в этом отношении не является исключением. Хотя в последние годы принято говорить о кризисе неопозитивистской философии науки, о крушении ее методологической программы, тем не менее влияние ее продолжает быть еще весьма значительным. Оно имеет скрытые формы, образует неявный регулятив огромной массы интеллектуалов: как действующих профессионально в конкретно-научных областях, так и в сфере философского и методологического анализа науки. Сложился довольно значительный круг позитивистски ориентированных направлений философии науки, которые внешне даже критически осмысляют программу «логики науки», но тем не менее остаются под ее скрытым воздействием. В разработке теории рациональности эта зависимость обнаруживается особенно впечатляюще.

В чем суть собственно неопозитивистской трактовки рациональности? Известно, что представители Венского кружка немало сделали для выяснения своей позиции в данном вопросе, начиная от манифеста 1929 года «Научное мировоззрение. Венский кружок» и включая длинный ряд работ основных теоретиков кружка, прежде всего Р. Карнапа. Рациональность основывается на науке и является синонимом научности. Нет иного способа понимать мир как через науку и средствами науки. Философия, как говорил в свое время австрийский философ Ф. Брентано, не вырабатывает какой-то особенной «оптики» видения мира, что ее методология по своему характеру та же, что и научная. В этом вопросе неопозитивизм поддерживал тезис Ф. Брентано. Таков в общей форме неопозитивистский ответ на интересующий на вопрос. Но, как неоднократно отмечалось в нашей литературе, суть дела не в [47] самом принципе научности, а в том смысле который придается науке. Но нас здесь интересует в первую очередь сама проблема рациональности и ее функция в общей философской установке неопозитивизма.

Один из виднейших его представителей К. Айдукевич на страницах органа неопозитивистского течения, журнала “Erkenntnis”, так выяснял смысл методологического рационализма: это, во-первых, антииррационализм, что означает требование, те утверждения, которые обоснованы способом, доступным контролю, и, во-вторых, требование понятийной ясности и языковой строгости. Последнее требование реализовалось посредством использования аппарата символической логики науки. Понятийная ясность, известно, достигалась очищением языка от лишнего научного, а следовательно, рационального смысла понятий и утверждений. Эти аспекты программы неопозитивизма и их конечные следствия достаточно хорошо известны. Нас здесь интересует только общий вывод, состоящий в том, что рациональность была сформулирована по канонам логизма и ее критицизм фактически свелся к догматическому применению аналитических процедур из логико-семантической области.

Рациональность неопозитивистского теоретика в сфере проблем познания сводилась также к максимальному ограничению предметной области. Рационалист методолог не имеет иной тематики, кроме тематики самого познания. Поскольку знание только тогда и может быть научным, когда оно приведено в систему, то есть стало теорией, то исследование структуры теорий становится центром методологической проблематики.

Еще более резко развил неопозитивистскую программу рациональности Ян Лукасевич, крупнейший логик первой половины XX века. Не принимая позитивистский нигилизм и скепсис относительно познавательной ценности философских проблем (Лукасевич считал их в научном смысле важными), он интерпретировал идею рациональности как следование канонам логики — как они прилагаются к характеристике формальных систем. Структура дедуктивной теории суть высший образец научной компоновки знания. Причем дедуктивизм не математический, а логический, поскольку «убеждение, что математика является самой строгой наукой, не соответствует действительности» 11.

Логические исчисления привлекали Лукасевича прежде всего ввиду того, что они представляют собой «лабораторию, в которой можно открывать математические методы и образовывать математические понятия, которые затем могут быть перенесены на более сложные математические системы». Самым важным методологическим выводом, [48] вытекавшим из математической логики, и, в первую очередь, из анализа исчисления высказываний, Лукасевич считал понятие строгости. Именно в этой науке, а не в какой иной, включая математику, вырабатываются критерии научной строгости и точности. «Верю, — писал он, что строгому мышлению нас обучит только математическая логика. В этом я вижу ее общественную миссию» 12. В этой дисциплине вырабатываются критерии научности, распространяемые затем на другие науки, включая математику и философию. Такое положение стало возможным в силу того, что на материале своих систем, особенно пропозициональных исчислений, математическая логика исследует формальную структуру доказательств, дает принципы строения научной теории. А в этих системах «человеческий разум достиг… столь высокой степени научной строгости, какая только возможна в настоящий момент». Таким образом, возникла «новая мера научности», определяемая критериями, развитыми в логике. Ученые становятся учениками логиков в понимании требований, которыми задаются научный подход и научная оценка результатов исследований. Они должны стремиться воплотить логическую рациональность как высшую меру научного совершенства. В борьбе за достижения уровня логистической рациональности будет расти, развиваться и усовершенствоваться наука 13. С этой точки зрения философия занимает последнее место. Логический пуризм Лукасевича заставляет его усомниться в научной ценности всей философии, поскольку она развивалась вне логического анализа.

Одна из причин в том, что философы забросили логику. А отсюда бездна бед. Как и во времена Канта, вырисовывается необходимость реформы философии, которая должна быть проведена «во имя науки и в духе математической логики». Лукасевич набросал эскиз реформы. Вначале надлежит сделать обзор философских проблем. Из них выбрать те проблемы, которые имеют хоть какой-то разумный смысл, отбрасывая все иное. Для решения оставшихся проблем надлежит применить метод математической логики, т. е. аксиоматический метод. Аксиомами должны стать интуитивно надежные утверждения философии. Начальные выражения, выступающие в аксиомах, должны быть выяснены на примерах. Число аксиом — по возможности наименьшее. Все другие тезисы философской системы должны быть доказаны, все другие выражения определены. При этом неустанно надлежит обеспечивать контакт с опытом, а не образовывать мифологические сущности в роде платоновских идеей или вещей «самих-в-себе». Философский синтез должен дать нам указания, как мы должны усовершенствовать себя и тот реальный мир, в котором живем. Пока что не следует в этой работе опираться на существующие философские системы, чтобы

[49]

изучая их не набраться скверных мыслительных навыков. «Надо все начинать сначала. Даю себе отчет в огромных размерах этой работы. Труд этот под силу интеллектам куда более мощным, чем те, которые когда-либо прежде появлялись на земле» 14.

Очевидность понятия «рациональная реконструкция» является чисто внешней. На самом деле, что отмечалось не раз исследователями 15, оно отягощено различного рода смысловыми нагрузками и не в последнюю очередь неоднозначностью самого термина «рациональность», вытекающей из различий методологических позиций, определяющих его значение. Как уже отмечалось, понятие было введено в философский обиход К. Поппером 16. И связано оно у него с представлением о необходимости различать психологический, интуитивный акт открытия или нахождения новой истины, что является, по Попперу, весьма индивидуализированным и не лишенным случайности актом. Разъяснения, которые Поппер дает самому понятию «реконструкция» и открытию нового («наталкивание на идею»), позволяет достаточно определенно установить, что им продолжается, с известной вариацией, линия логического позитивизма. Это обстоятельство немаловажное, поскольку представители «исторического направления» философии науки, перенеся от Поппера понятия «реконструкции» в свои методологические программы, связали себя еще одними узами с неопозитивизмом, которые ими не всегда осознаются, вопреки громогласной, весьма решительной вербальной критике неопозитивизма. Если, говорит Поппер, реконструкция это то, что стимулирует и вдохновляет познание, являясь в сущности психологическим феноменом, то она является задачей логики познания. Но реконструкцию можно понимать и как рационально восстановленную последовательность проверок того, имеет ли место получение знания или открытия. В таком случае «рациональная реконструкция» есть логический анализ соответствующих мыслительный процессов, обосновывающих уже сделанное открытие. Но она не является описанием этих процессов как они действительно протекают, то есть во всей сложности их индивидуального выражения, а есть только восстановление логической структуры или скелета процедуры проверки. В таком случае оказывается более уместным говорить о «рациональной реконструкции» способов, которым мы наращиваем знание 17, присовокупляя к прежнему его массиву новое, прошедшее апробацию логическими критериями. Как видим, данное поняятие служит Попперу средством уточнения его разделения логики открытия и психологии [50] открытия или творчества, имеющей согласно нему, существенно иррациональный характер 18. Поскольку «рациональная реконструкция» — это процедура логического обоснования процесса получения истин их выведения, то она тесно связана с неопозитивистской идеей относительно анализа и обоснования научной теории средствами логики. Конечно, надо учитывать, что самое логику процесса обоснования Поппер трактует несколько иначе, чем позитивисты. Здесь важно только указать на близость методологических установок.

В современных теориях рациональность не связывается только с операциями и аппаратом математической логики, а трактуется более широко. Более того, поскольку логический анализ готового знания для многих теоретиков разбираемого направления не является определяющим подходом к пониманию природы знания, то наблюдается сдвиг с логической проблематики вообще. Логика, в отличие от неопозитивистских программ 30-50-х годов, для современного подхода не является единственным и достаточным обоснованием рациональности. «Понимание» научной ситуации может быть достигнуто иными способами. На передний план выступают понятия правила, контроль, контекст, программа, «идеал естественного порядка» и т. д. и т. п. Так, П. Суппес, уже утверждает, что имеется множество подходов к рациональности, которые могут по разному выглядеть в различных науках. Одно дело — рациональность естествознания, и совсем иное — гуманитарных наук. В частности, указанная ранее так называемая «бейесианская модель рациональности» связана с проблемой нахождения разумных правил для принятия решений, обеспечивающих максимальную ожидаемую полезность. Именно поиски регулятивного механизма, определяющего общей порядок или способ организации знания и понимание перехода от одних структур науки к другим, и составляют сущность теорий «исторической реконструкции» науки.

Согласно В. Штегмюллеру, рациональная реконструкция составляет ядро философии науки вообще 19. В известном смысле она трактуется как методология объяснения природы научного знания. Философские установки относительно сущности научного познания, соотношения философии и науки, понимания ее социально-исторической обусловленности определяет выбор этой методологии, а следовательно, и конечный результат ее применения, то есть объяснения внутренних проблем науки.

Но как уже было сказано, трактовка рациональной реконструкции зависит и от способа интерпретации понятий «рациональность», «рациональный». Как видим, Поппер, продолжая линию логического позитивизма, [51] сохранил узко логическую трактовку науки и знания. Не случайно, что подтверждаемость, проверяемость научных положений в смысле Поппера, его идея фальсификационизма многими расценивается как методология, симметричная верификационизму. Так же, как и для логических эмпиристов, для Поппера проблема реконструкции знания, это проблема применения логики к его анализу и обоснованию. Расхождения касаются только того, достаточно ли надежен индуктивный аппарат. Поппер усомнился в возможности обосновать знание и реконструировать верно процесс его приращения на основах индуктивизма. Идеал достоверного знания он считал соответствующим дедуктивно построенной науке.

Исследователи и критики «новой философии науки» обратили внимание на неясность выражений, составляющих понятие «рациональная реконструкция». Упоминавшийся В. Дидерих считает, что возможна двоякая интерпретация этого понятия в зависимости от толкования выражения «рациональная». Во-первых, оно может предполагать, что реконструкция осуществляется чисто рациональными средствами, прежде всего логическими. Тогда критериями ее, помимо логической связанности, выводимости и т. п., будут точность, прозрачность конструкции, конечный набор мыслительных (Vernunftige) приемов и проч. Таким образом, при этом подходе рациональная реконструкция отождествляется с техникой анализа, имеет инструментальную характеристику. Во-вторых, допустимо понимать реконструкцию как выявление чисто теоретического содержания: или аспекта, или ядра (das Vernunftige) в сложном комплексе знания 20. Среди известных теорий, созданных с позиций критического рационализма и постпозитивизма, примерами такой реконструкции будут «третий мир» К. Поппера или «внутренняя история» И. Лакатоша. Очевидно, что инструменталистская интерпретация понятия «рациональной реконструкции» ближе всего к неопозитивистской логике науки. Однако следует иметь в виду, что Поппер, вводя это понятие, полагал отобразить с его помощью некоторые процессы в эволюции знания, именно рассматривать его как объяснение роста знания. поскольку же в понятии не заключено никакого диалектического содержания, а «динамизм», усматриваемый в нем некоторыми философами, может быть лишь результатом специфической интерпретации, т. е. привнесенным, то получается, что «рациональная реконструкция» в одном случае может представлять собой выявление логической структуры готового знания, а в другом, как у Лакатоша, обозначать механизм имманентного движения науки. Следовательно, «рациональная реконструкция» логического эмпиризма строится на логике. Философия науки, в таком случае, реализуя рациональную реконструкцию, [52] занимается только логикой научных систем и их отношением к опыту. Там, где логика не применима, там нет проблем для философии науки. Как известно, согласно неопозитивизму, логика бессильна дать анализ открытия; если бы это было возможно, заявляет Поппер, то это равнялось бы признанию существования логической машины открытий. Что, по Попперу, является попросту абсурдом. Таким образом, рациональная реконструкция в смысле не распространяется на открытия, поскольку таковые не обладают логической структурой. Вторая сфера, недоступная рациональной реконструкции в смысле логического инструментализма, — проблемы метафизики или философии. Неопозитивизм не отрицает наличия определенной логической структуры у метафизики, например, квазидедуктивной. Но поскольку выражения действительно научной теории (понятия и утверждения) должны обладать смыслом, то этот критерий не выполним в сфере понятий «метафизики», как бессмысленных принципиально. Здесь следует иметь в виду одно разъяснение. Неопозитивисты выражения «метафизики» называют бессмысленными не потому, что за ними не признается никакого интуитивного содержания — что такое имеется или, во всяком случае, возбуждается в сознании. С этим никто из философов-позитивистов не спорит — потому что к философским выражениям неприемлема логически точная процедура сводимости. Осмысленным является выражение тогда, когда оно, посредством логических приемов, через конечное число операций, может быть соотнесено с некоторым эмпирическим основанием. Таким образом, «рациональная реконструкция» в инструментальном смысле является способом осуществления демаркации между наукой и философией («метафизикой»).

Проблема рациональности у последователей Поппера, которые были упомянуты в начале параграфа, решается в несколько ином контексте, чем это сделано неопозитивизмом и даже Поппером. Хотя и среди них имеются расхождения. Но они, по нашему мнению, не уводят за пределы общих методологических установок, позволяющих нам говорить о новой философии науки как новейшем варианте позитивистской философии.

Точка зрения Лакатоша представляется наиболее последовательной в свой рациональности. В целом она сводится к идее нахождения некоторого алгоритма порождения научного знания, заключенного внутри реального историко-научного движения. Этот алгоритм назван им научно-исследовательской программой, которая представляет собой реализацию научного потенциала исходных идеей или гипотез, образующих «жесткое ядро» программы. Именно нахождение этой программы, ее восстановление из суммы разнородных фактов реальной научной истории путем вскрытия таких связей между ними, которые дают понимание их обусловленности и составляют суть «рациональной реконструкции» в представлении Лакатоша. Не всякий факт [53] эмпирической истории науки является действительным фактом научного развития, и в еще меньшей степени являются заслуживающими безоговорочного доверия суждения самих ученых насчет истинного смысла их исследований и открытий. Поэтому «рациональная реконструкция» представляет собой и селекцию фактов, и как бы прочтение их внутреннего смысла, что оказывается возможным только на почве понимания «действительной» сути научной проблемы, то есть ретроспективно. Не случайно, что Лакатош говорит о рационально реконструированной истории науки как «дистиллированной» 21. В ней представлена логика развития проблемы вне исторических, социальных и иных реалий. Хотя принято говорить о подходе Лакатоша и подобных ему, как о диахронической реконструкции науки, в отличие от синхронического подхода логических эмпиристов, однако время не играет существенного значения в его рационально-реконструированной истории. Последняя становится в известном смысле логикой развития научной идеи, таким образом слабым отголоском гегелевского подхода. Однако более верным будет сказать, что она генетически связана с концепцией «третьего мира» К. Поппера, в котором познание осуществляется «без познающего субъекта» 22. Исходя из сказанного, мы считаем вполне обоснованным предложение М.А. Кисселя распространить употребление термина «неорационализм» на «новую философию науки», причем наиболее последовательным выразителем неорационалистической установки, в отличие от М.А. Кисселя, считаем именно И. Лакатоша, а не Т. Куна 23. Если присмотреться к приводимому им различию между «внешней историей» и «внутренней» или к логико-гносеологическому статусу понятия научно-исследовательской программы и применяемому методу «рационального реконструирования в свете историко-философских аналогий, нельзя отделаться от мысли, что в новой терминологии и более осторожным способом восстанавливаются основные характеристики рационального стиля мышления. Главной из них является установка гносеологического дуализма, «стремящегося четко разграничить сферу видимости, в которой обречено пребывать обеденное сознание…, и сферу подлинной реальности, открытую для мудреца, решившего полагаться исключительно на усмотрение разума» 24. Большая осторожность Лакатоша проявляется в том, что сформулировав антитезу «внешней» и «внутренней» историй науки как конкретное выражение классической рационалистической схемы противоположения видимости и действительности, он стремится понять эти крайности в их зависимости.

[54]

Так, он признает, что реальная история науки богаче любой ее рациональной реконструкции, что последняя объясняет далеко не все в действительном движении знания, но в полном согласии с рационалистической манерой подчиняет эмпирически данный процесс развития знания его рационалистической модели: «рациональная реконструкция, или внутренняя история, является первичной, а внешняя история — лишь вторичной, так как наиболее важные проблемы внешней истории определяются внутренней историей» 25. Мы не ставим себе целью в данном месте подробно анализировать специфику историографии И. Лакатоша, а обращаем внимание на характер выражения современного рационализма, стремящегося оставаться не почве сциентизма и, в то же время пытающегося учесть уроки кризиса философского догматизма в его рационалистическом и сенсуалистическом выражениях. Несмотря на то, что концепция добавила много нового и важного в наше понимание современных проблем науки, ее основная задача оказалась невыполненной, Окончательную причину теоретической неудачи можно выразить в констатация обычных недостатков современной рационалистической философской мысли, среди которых ее недиалектичность занимает одно из первых мест. Теоретическая схема оказалась довлеющей, а реальный исторический процесс роста знания рассматривается как искаженное отображение развития «внеличностного знания». Эту слабость теории Лакатоша сразу же отметили его критики 26. Действительная история науки всегда у Лакатоша оказывается виноватой перед лицом ее рациональной реконструкции. Она всегда «ведет себя не так» как того ей предписывает априорная логика развития. Его рекомендация «изложить внутреннюю историю (науки — авт.) в основном тексте, а в примечаниях указать, как «неправильно вела себя»« реальная история в свете ее рациональной реконструкции» 27 приобретает воистину символическое значение: действительный процесс оказывается потесненным во имя господства априорной идеи на периферию теоретической аргументации. Если продолжать анализ теории рациональности Лакатоша в свете историко-философских традиций, то есть основания констатировать, что она является не преодолением, а лишь модификацией, вариантом априорного спекулятивизма, господствовавшего в идеалистической философии до середины прошлого века.

У других сторонников «исторического направления» нет столь четко выраженного логического схематизма. У них понятие «рациональной реконструкции» оказывается более размытым. Акцент делается на «понимающий» аспект при истолковании научных процессов. Агасси, [55] Фейерабенд, Тулмин отказываются от жестких однозначных схем. Сдвиг от логики историко-научного процесса в сторону его «понимания», с учетом сложного контекста, становится все более заметным в последние годы, и между «новой философией науки и герменевтикой растет взаимопонимание. В ряде случаев требование учитывать контекст при интерпретации соотношения закона и эмпирических данных, само понятие «опытное подтверждение» гипотезы, релятивизированное сложными предпосылками социального, культурно-исторического и иного характера, требование понимать сложность соотношения теории и опыта несет на себе значительный отпечаток герменевтического подхода. Во всяком случае разница не кажется принципиальной. И это подтверждает не раз отмечаемую тенденцию сближения различных версий философии науки и их философско-методологических принципов в единое, более или менее однородное поле современного гибкого и толерантного рационализма.