О том, как поссорились два ученых мужа

История, о которой хочет рассказать автор, началась в стенах нашей alma mater в 1901 г., а закончилась через пять лет, в 1906 г. Зачем автор напоминает о ней, будет ясно в конце рассказа, а пока он представит вам главных ее участников.

Начнем по старшинству. По возрасту и по занимаемому в обществе положению надо начать с ординарного профессора философии Санкт-Петербургского Императорского университета, заведующего кафедрой философии историко-филологического факультета, председателя Философского общества, статского советника Александра Ивановича Введенского, 46 лет отроду. Еще впереди главные работы А.И. Введенского, обеспечившие ему первое место в русском кантианстве — «Логика как часть теории познания» (четыре издания с 1909 по 1923 год) и «Психология без всякой метафизики» (1914 г.), но к ним он идет непреклонно… Он уже известен — и в научных кругах России и — что не менее важно! — просто среди образованной публики. Русские философы знают его как последователя Канта, сторонника логично выстроенного мировоззрения, убежденного в том, что научного, то есть строго логичного и безупречно непротиворечивого знания о метафизических реальностях нет и быть не может, а если таки у человека имеется какое-то представление о метафизической реальности, то оно никак не доказуемо, и если как-то аргументируется, то только ссылкой ad homini, то есть ссылкой на нравственное чувство.

Более того. А.И. Введенский настолько смел, что даже утверждает, что-де и чужую одушевленность никак нельзя доказать и что с полным на то логическим правом другого человека можно считать некиим движущимся механическим агрегатом, а не живым существом. Такое скандальное заявление вызвало бурное обсуждение на заседании Московского Психологического общества 12 декабря 1892 г. и некоторое уныние у его председателя — Николая Яковлевича Грота, который незамедля усомнился в реальности внешнего мира (как об этом свидетельствовал В.В. Розанов) 1.

Однако чтобы позиция А.И. Введенского была вполне ясна, напомним, что он нисколько не возражал против метафизики в составе нашего мировоззрения. Его только огорчали недобросовестные попытки сторонников метафизики выдавать ее за общеобязательное знание. Он и сам не против Бога и ни в коем случае не думает отрицать его существование, однако знает, что вопрос о бытии Божием вне компетенции науки. Однако своих соображений о том, что находится за пределами чувственно-данного мира он никому не будет навязывать. Особую притягательность сочинениям А.И. Введенского придавало то, что изложенное в них сложное философское содержание не было чем-то наносным, внешним для его собственной природы. «Он не «занимался» философией, он не писал или работал по философии (и «написал» он не так много), а внутренне жил философией, всю жизнь жил проблемами бессмертия, свободы воли и бытия Бога и не переставал изумляться им» — так потом писал один из его учеников» 2. Это сделало из Введенского превосходного педагога, который пользовался огромной популярностью у студентов не только нашего университета, но и почти всех высших учебных заведений столицы, ибо, нуждаясь в средствах, он читал лекции и на Бестужевских курсах, и в Военно-Юридической академии и в Историко-филологическом институте… да мало ли где еще читал он лекции… Естественно, он был знаком широким кругам петербургских интеллигентов «серебряного века», которые мучались и прямо-таки страдали от рассогласованности сердца и ума, веры и разума. Вот этим-то кругам и понадобился профессор, который доступно и убедительно показывал, что при правильно построенном мировоззрении — чему он учил — таковой рассогласованности быть не может. Сборник популярных статей Александра Ивановича «Философские очерки» (1901) был очень быстро раскуплен. Словом, профессор А.И. Введенский был хорошим ученым, прекрасным педагогом и, вообще, достойным человеком.

Другое действующее лицо нашей истории находится еще в начале своей ученой карьеры и еще только приобретает свою известность. Это — Александр Петрович Нечаев, 32 лет. Еще недавно на студенческой скамье он слушал лекции А.И. Введенского и под его руководством изучал психологические воззрения немецкого философа Иоганна Гербарта; — А.И. Введенский уважает Гербарта, его доказательство существования Бога: от нашей нравственной и эстетической потребности видеть мир устроенным целесообразно.

Оставленный при кафедре по окончании университета в 1904 г., А.П. Нечаев в положенные сроки выдерживает магистерские экзамены и становится приват-доцентом кафедры философии, то есть младшим коллегой своего учителя. Последний не оставляет вниманием нового сотрудника и рекомендует его для поездки за границу — с целью совершенствования в специальности и написания магистерской диссертации. Для такого быстрого роста у Александра Петровича были все данные. Сын инспектора Санкт-Петербургской Духовной академии трудолюбив и талантлив. Уже на втором курсе университета он получает серебряную медаль за сочинение «Философские начала учения Спинозы», а на последнем — золотую — за перевод книги Гербарта «Психология как наука». Мало того. А.П. Нечаев хорошо знает литературу и сам не чуждается стихотворных опытов. Его поэтическое изложение Платоновского «Пира» было одобрено престарелым Аполлоном Николаевичем Майковым. Искренность описания в этой поэме «живого стремления» к Благу превосходно характеризует ее автора, пылающего любовью к Истине:

Замечательно поработал молодой ученый за границей. Он учился в Германии — у самого Георга Мюллера и у Г. Штерринга, а, кроме того, поработал в лаборатории Э. Меймана в Швейцарии и А. Бине во Франции. Результат трудов его налицо — статьи в немецких и русских журналах и выступление на IV Международном конгрессе психологов в Париже в 1910 г.

Вернувшись в Россию, А.П. Нечаев завершил диссертацию «Современная экспериментальная психология в ее отношении к вопросам школьного обучения», печатает ее в 58 томе «Записок Историко-философского факультета» и предоставляет на суд своих коллег — на предмет решения вопроса о допуске ее к защите.

Увы, вот теперь-то и началась та самая ссора, о которой рассказывается в моей заметке. Дело в том, что А.П. Нечаев, будучи в заграничной командировке, совсем разочаровался в интроспективной, философской психологии, той, какую ему внушал учитель и прельстился психологией экспериментальной, совсем забросил Гербарта, что, естественно, не могло не огорчать А.И. Введенского. Как помнит читатель, профессор считал невозможным доказательство чужой душевной жизни, а здесь, подите, предлагают экспериментальную психологию! «Все это ненадежно, темно и самонадеянно» — думал, вероятно, профессор.

Автор не знает, какую роль в начавшейся ссоре сыграли личные качества А.И. Введенского, но достоверно известно, что характер его был не из легких. «Введенский вообще большой деспот» — писал студент А.А. Блок своему отцу, передавая, видимо, слухи о том, как профессор управлял своей кафедрой. Более подробно о тяжелом нраве А.И. Введенского писал Н.О. Лосский в своих воспоминаниях. Мало того, что на защите своей магистерской диссертации Н.О. Лосскому приходилось юлить, чтобы замаскировать ее конечный метафизический замысел, но и замечательную докторскую свою диссертацию «Обоснование интуитивизма» — уж на все 100 % метафизическую — ему пришлось защищать подальше от Санкт-Петербурга — в Москве! По этой причине А.И. Введенский всячески препятствовал карьерному росту Н.О. Лосского, долгие годы не давая ему вполне заслуженного профессора; наконец, когда по выслуге лет А.И. Введенский ушел с должности заведующего кафедрой, то добился, чтобы этот пост был передан не Н.О. Лосскому, а Ивану Ивановичу Лапшину — философу, конечно, менее яркому, но в научной позиции вполне солидарному с А.И. Введенским. О многом говорит, например, только название одной из статей И.И. Лапшина «О психологическом изучении метафизических иллюзий»! Представляю, с какой досадой читали метафизики такую статью!

Обстоятельства для защиты А.П. Нечаева складывались неблагоприятно: во-первых, он отступил от научной традиции разделяемой учителем; во-вторых, он слишком резво зашагал по нетореным и сомнительным путям экспериментальной педагогики; в третьих, наверное, вел себя не очень дипломатично. Но складывается впечатление, что молодой ученый знал, на что идет. «…Я решаюсь на смелый шаг, — писал он в предисловии к своей работе. — Экспериментальная психология — наука новая и, особенно у нас, мало известная. Еще более новым является ее применение к области педагогики» 3. Он, конечно, выражал благодарность проф. А.И. Введенскому, но… как-то вяло, лишь отметив, что под руководством профессора он «начал свои университетские занятия психологией». Примечательно также, что в обширнейшем списке литературы ни для одной статьи А.И. Введенского не нашлось места. Добром это кончиться не могло (упреждая события, заметим, что так оно и было) и во втором издании книги из предисловия исчезла и эта куцая благодарность…

По обязанности А.И. Введенский должен был дать официальный отзыв на готовую диссертацию, но всячески уклонялся от этой работы, пока А.П. Нечаев своими настойчивыми просьбами и напоминаниями не сломил его тихое сопротивление. А.И. Введенский — как он потом пояснял — «из предосторожности» попросил еще двух своих коллег философа И.И. Лапшина и физиолога Н.Е. Введенского почитать диссертацию А. П. Нечаева и дать на нее отзыв. Совет историко-филологического факультета все отзывы заслушал и… А.П. Нечаева к защите не допустил. Только один человек голосовал «за» — им был великодушный А.И. Введенский. Вот бы теперь и остыть Нечаеву, вот бы теперь и понять, что маленькая рыбка лучше, чем большой таракан и что плетью обуха не перешибешь и т.п. Куда там! Нечаев закусил удила… Он в официальном порядке — через декана факультета — потребовал публикации отзывов, и, видимо, А.И. Введенский согласился с таким требованием. Правда, не желая выносить сор из избы, профессор печатает свой отзыв в форме рецензии в «Журнале Министерства народного просвещения» в декабрьском номере за 1910 год. Рецензия была огромной, почти на 1,5 печатных листа, грубой и высокомерной! Названия ее разделов оглушительны как оплеухи: «Явные несообразности…» «Необоснованность и произвольность…» «Произвольность и ошибочность…» Главная ее мысль была дана в начале: «книга г. Нечаева бесспорно смешная, а с точки зрения судьбы экспериментальной психологии в России даже вредная; ибо вопреки намерениям автора эта часть психологии выставляется в удивительно неприглядном виде, чуть не явной несообразностью» 4. Резкостей и ядовитых насмешек по адресу молодого автора здесь, в этой рецензии, — великое множество. Особенно А.И. Введенскому понравилось слово «смешное» и он часто повторяет: автор «попал в смешное положение»; книга его «смешная и бесполезная», вышучивать книгу г. Нечаева не трудно» и даже «автор поставлен в трагикомическое положение». Оказывается, г. Нечаев много читал, но мало думал над прочитанным, а по части экспериментальной он просто самоучка, склонный к нелепым выводам, которые по заслугам удостоились отрицательных отзывов в печати. А если уж статьи г. Нечаева публикуются в немецких журналах, то только из вежливости — нельзя-де отказать в публикации представителю такого уважаемого университета как Петербургский.

Уже в следующем номере журнала А.П. Нечаев отвечает — дотошно, по пунктам отводя упреки и обвинения А.И. Введенского. «Я не самоучка; я учился у лучших европейских психологов-экспериментаторов; на мои исследования имеется много хороших отзывов авторитетных ученых; меня публикуют в немецких журналах не из уважения к Петербургскому университету, а по качеству моих статей; Вы, г. профессор, выставляя меня тупицей, неверно толкуете представленные мною результаты;, Вы подменяете понятия, приписывая мне не то, что я говорил на самом деле» и т.д. Ответ велик объемом — около печатного листа и завершается — по случаю сожаления А.И. Введенского о том, что он учил А.П. Нечаева — непримиримым: книга «была задумана и написана мною не только совершенно независимо от г. Введенского, но даже вопреки его желанию» 5. Рассерженный профессор не остается в долгу и отвечает брошюрой «Об экспериментальной дидактике А.П. Нечаева». Это — та же рецензия, совсем не измененная, а лишь снабженная предисловием, в котором А.И. Введенский еще раз поясняет причины своего неприятия труда А.П. Нечаева. Главная из них — необоснованность претензий молодого автора на применимость результатов экспериментальной психологии к педагогике. «Многие думают, — мудро писал ученый — будто бы сразу исчезают все затруднения, коль скоро мы принялись экспериментировать по поводу интересующих задач» 6. Но ведь эксперимент даст успех только в случае, когда мы ставим перед ним ясную задачу и ждем от разрешения ее ясного и решительного ответа. Нынешнее же состояние психологии далеко не таково, чтобы иметь возможность ставить ясные вопросы. Нет, заключает А.И. Введенский, мой оппонент недоволен моей рецензией, но я остаюсь при прежнем мнении.

Мы не будем анализировать научную сторону полемики. Скажем одно — в этом споре обе стороны были и правы и неправы одновременно, но по-разному. А.И. Введенский был прав, представляя оправдавшую себя на определенном этапе традицию интроспективной психологии и был тогда же неправ, потому, что возможности этого исследования уже были исчерпаны. А.П. Нечаев был прав, заняв позицию новатора (не случайно же его поддержали психологи-практики В.М. Бехтерев, Н.Н. Ланге, А.Ф. Лазурский и др.) и, безусловно, неправ, завышая возможности экспериментальной психологии, да еще и в применении к педагогике! Патовая ситуация, в которой оказались противники, могла быть разрешена временем, и, похоже, А.И. Введенский это осознавал лучше, чем его молодой и энергичный оппонент. Профессор не раз в своей рецензии говорит о преждевременности попыток применимости данных экспериментальной психологии к дидактике. И действительно, как заметил один остроумный рецензент, в книге предлагалось «одно темное и неразработанное», то есть экспериментальную психологию применить к «другому темному и неразработанному» — к педагогике 7. Но у А.И. Введенского не хватило деликатности, чтобы тактично и необидно выразить основную мысль своего выступления.

Ну и ладно. Не сошлись во мнениях; каждый высказал свое недовольство оппоненту.… Не тут-то было — 22 апреля 1902 г. на квартиру А.И. Введенского приходит нотариус П.П. Катеринич и по обязанности, вполне официально, лично в руки! — вручает профессору письмо А.П. Нечаева от 10 апреля 1901 г, которым несостоявшийся магистр философии начинал второй раунд своей полемики с А.И. Введенским. Я — писал он А.И. Введенскому, — ответил на вашу рецензию и указал на «целый ряд допущенных Вами явных неправильностей». Так как речь идет о научном споре, я вправе ожидать, что «после моего ответа Вы или опровергните приведенные мною данные, или откажетесь от допущенных Вами явных неправильностей». И что же? Вместо этого Вы «отпечатали Вашу рецензию отдельной брошюрой с голословным заявлением, что, несмотря на мой ответ, Вы остаетесь при прежнем мнении.… Не видя возможности довести до конца свою защиту путем печати и в то же время не находя удобным оставить без всякого внимания Ваши упорные наставления на прежних мнениях, — я считаю себя нравственно вынужденным (для охранения своей, как научной, так и личной репутации) предложить Вам подвергнуть разбор этической стороны нашего дела на усмотрение третейского суда, который будучи по своему значению приравнен к суду чести, должен решить следующий вопрос: «Верно ли передает рецензия А.И. Введенского на книгу А.П. Нечаева «Современная экспериментальная психология в ее отношении к вопросам школьного обучения» СПб., 1901, напечатанная в XII книге «Журнала Министерства народного просвещения» (декабрь, 1901) мнение автора…, печатные отзывы о работах А.П. Нечаева других лиц и прочие факты и вообще можно ли считать полемические приемы А.И. Введенского… корректными?» 8

А.П. Нечаев назвал своих секундантов (извините, посредников) — уважаемых в научных кругах Петербурга психологов А.А. Крогиуса и М. Н. Нижегородцева, и указал на день, к которому А.И. Введенский должен был назвать имена своих посредников.

Переговоры А.А. Крогиуса с А.И. Введенским шли два месяца — апрель и май 1901 г. Определялось пространство подлежащей суду проблемы, уточнялись формулировки вопросов, строго уточнялся, а потом выдерживался процессуальный кодекс суда. Наконец, А.И. Введенский, неудовлетворенный возней по предварительной работе к суду не выдерживает:

«Милостивый государь Август Адольфович! — пишет он А.А. Крогиусу. Для устранения недоразумений считаю нелишним уведомить Вас, что я отнюдь не намерен поощрять г. Нечаева в его упорном уклонении от всякой ясности… Лиц, к которым я обращался с просьбой быть моими посредниками, не в силах понять, какой факт придется им квалифицировать.
[right]С полным уважением

А. Введенский» 9.[/right]

После этого А.А. Крогиус и М.Н. Нижегородцев 24 мая 1902 г. объявили А.П. Нечаеву, что ввиду отказа А.И. Введенского от третейского суда они слагают с себя обязанности посредников. Все. Спор как будто был окончен: сначала высказался А.И. Введенский (в «Журнале Министерства народного просвещения»), ему ответил А.П. Нечаев. Новый круг спора состоит из других звеньев: брошюры А.И. Введенского, требования А.П. Нечаева — через нотариуса — о суде чести, отказа А.И. Введенского от последнего и… уже А.П. Нечаевым выпущенной брошюрки «Отказ А.И. Введенского от третейского разбирательства. Документы». Он изготавливает брошюрку, чтобы оставить последнее слово за собой, а в ней публикует материалы своей тяжбы с учителем. Спор, пожалуй, закончен.

Но вот наступает 1905 год — знаменитый и значимый в России — и дело Нечаев contra Введенский получает неожиданное продолжение. Год начинается 9 января, когда опричники Николая Кровавого расстреляли рабочих под окнами Зимнего дворца, завершается канонадой декабрьского восстания в Москве и, в частности, вмещает в себя широкий размах политических выступлений русских студентов. Петербургские универсанты были в этих событиях в первых рядах. На своих сходках, начавшихся с первых дней учебного года, студенты, усердно разогреваемые большевиками, не ограничиваются обсуждением академических вопросов, а вовсю поддерживают свободу и пролетариат, и проклинают буржуазию и самодержавие.

Вторая часть нашей истории начинается 19 сентября 1905 года на общеуниверситетской сходке в актовом зале. В возбужденной ее атмосфере вдруг возник вопрос о «реакционных профессорах» Университета; чей-то призыв был подхвачен и пронеслось грозное: «рескрипционный список…». Стали выкрикивать имена «реакционеров»… Ими оказались юристы М.М. Боровитинов, Б.В. Никольский и И.Я. Фойницкий политэконом П.И. Георгиевский, астроном, недавний ректор А.М. Жданов, химик Д.П. Коновалов и… наш Александр Иванович Введенский!

Что здесь сказать? Конечно, среди носителей этих имен были яркие монархисты и контрреволюционеры (вроде Б.В. Никольского и П.И. Георгиевского), но большинство обвиненных просто «исполняли свой долг». Да и вообще, какое отношение имело их реакционерство к их преподавательской работе? Профессоров, естественно не выслушали, осудив их заочно. Толпа молодых людей, движимая даже самыми лучшими намерениями — это все же только толпа. Хорошее и плохое в ее настроении меняются мгновенно и тотчас закрепляется в резолюции и рекомендации, имеющей давящую силу «общего мнения». Наш университетский философ и публицист Леонид Галич с тревогой писал о «диктатуре молодежи» 10.

Причиной обвинения А.И. Введенского в реакционерстве стала нескрываемая им неприязнь к превращению храма науки в политическое ристалище. В этом своем мнении он был непреклонен (возможно, учитывая опыт своей «красной» студенческой молодости). Еще когда в 1901 г. были приняты «Временные правила», разрешившие свободу университетских собраний, избрание старост и создание студенческих объединений, то именно А.И. Введенского ректорат назначил своим представителем в Совете старост. Литературный критик Р.В. Иванов-Разумник вспоминал: «Напрасно Александр Иванович Введенский старался ввести заседания в академическое русло, увещевая нас не выходить за пределы чисто университетских требований… Бедного профессора—председателя мы совсем затравили, — раз даже он упал в обморок после бурного заседания» 11. Вот, собственно, и все реакционерство А.И. Введенского, но… последствия его могли быть большими. Дело в том, что за внесением в рескрипционный список должен был последовать бойкот лекционных занятий — а это, пожалуй, самое скверное, что может случиться с университетским преподавателем…

Нервы А.И. Введенского не выдержали. Он пишет письмо в редакцию газеты «Русь», которая доводила до непетербуржцев сведения о событиях в нашем университете. Вот это письмо:

« М.Г. Из газет я узнал, что сходка, бывшая в университете 19-го сентября между прочим постановила бойкотировать мои лекции. Я имею неоспоримое право требовать от президиума, под руководством которого происходила сходка, чтобы он по крайней мере представил посредством печати на суд общественного мнения те нравственные преступления, которыми я в глазах сходки заслужил такое постановление. Я говорю об одной лишь нравственной стороне моей деятельности, ибо, очевидно, что на сходке не могло быть никакой речи о научной стороне: этому явно противоречило бы и число слушателей в моих аудиториях и постоянное избрание меня в председатели философского общества и тому подобных. Остается только вопрос о нравственной стороне. Газеты, сообщая о постановлении сходки, мотивировали ее моей принадлежностью к реакционерам, Но я решительнейшим образом протестую и против такого мнения обо мне, хотя ни за кем не признаю права контролировать чужие убеждения и преследовать за них, и удивляюсь, как ввиду всей моей академической и литературной деятельности могли возникнуть такие представления обо мне.

Президиум и тот, кто на сходке сделал предложение обо мне, как честные люди, должны считать своим нравственным долгом немедленно ответить мне и напечатать обвинительный акт против меня в том виде, как он был формулирован на сходке.

Покорнейше прошу газеты, сообщившие об упомянутом постановлении сходки перепечатать и это письмо.
[right]Профессор Александр Введенский» 12.[/right]

По тому, как написано письмо, можно понять, насколько профессор был подавлен случившимся, но как изо всех сил старается сохранить достоинство в весьма трудной ситуации. Скажем сразу: бойкота не было, а было письменное объяснение руководителей сходки, из которого следовало, что хотя список реакционных профессоров и составлен, но сходкой он не утверждался, так же как на усмотрение сходки не ставился вопрос о бойкоте. Но потом события пошли каким-то своим путем: в Петербурге умер первый избранный ректор Московского университета князь Сергей Николаевич Трубецкой, петербургские студенты участвуют в проводах праха покойного в Москву, а там, глядишь, подоспел Манифест 17 октября… Короче говоря, наш вопрос уже не поднимался — революционные студенты изваляли профессора в грязи, и жизнь пошла своим чередом.

А.П. Нечаев, как и все петербуржцы, внимательно следил за событиями в Университете. И, представьте себе, мгновенно сорвался, как только прочитал письмо А.И. Введенского, адресованное руководителям сходки. Не скрывая злорадства и растравляя старые раны, он пишет в ту же газету письмо следующего содержания:

«М.Г.! С чувством глубокого удивления прочел я письмо А.И. Введенского («Русь» № 227) с приглашением студентов, как «честных людей», отдать нравственную сторону его общественной деятельности на суд печати… Профессор Введенский требует над собою суда чести! Профессор Введенский взывает к общественному мнению! Какая колоссальная перемена за небольшой промежуток времени! Ведь всего три года тому назад, Александр Иванович, я тщетно приглашал Вас к суду чести (по вопросу о литературной добросовестности) всеми способами — и через наших общих знакомых (А.А. Крогиуса и М.Н. Нижегородццева) и через нотариуса. После целого ряда уклончивых ответов, Вы все-таки письменно отказались от суда чести. А ведь Вы знали, что дело было серьезное, и, что, не разобрав его, я не захочу встречаться с Вами в университете. И Вы спокойно отнеслись к тому, что я, не подав Вам руки, простился с дорогой для меня аудиторией и уже с горьким сознанием, что представители философии не всегда уважают правду. Спокойно отнеслись Вы и к моему заявлению, что «до тех пор, пока председателем Философского общества будет состоять А.И. Введенский, отказавшийся от суда чести, предложенного ему мною по литературному делу, я не желаю состоять членом означенного общества». Теперь Вы сами требуете над собой суда чести, причем указываете не на одно какое-нибудь дело, а на всю вашу «академическую и литературную деятельность». Не угодно ли Вам, может быть вспомнить и о том деле, по поводу которого от моего имени Вас беспокоили три года назад М.Н. Нижегородцев и А.А. Крогиус? Быть может, теперь Вы раздумали и желаете принять мой старый вызов к суду чести? В таком случае я охотно пошел бы навстречу вашему желанию.
[right]Александр Нечаев» 13.[/right]

Ах, какая досада! Ну что это делает Александр Петрович? Ну, время ли сейчас выяснять давний спор? Нет, думает автор этой статьи, — нет, не время. Прямо-таки совсем нехорошо получается.

А вот профессор сразу соглашается на повторный вызов А.П. Нечаева. Об этом он пишет в «Руси» и дает свое видение событий, происходивших четыре года назад и, в свою очередь, предлагает предстоящему третейскому суду ответить на следующий вопрос: «Вполне ли корректно его (т.е. А.П. Нечаева —  А. Е.) поведение относительно меня с того момента, как факультет забраковал его диссертацию, хотя я сам, не скрывая недочетов, подал голос за ее допущение к защите?». 14 Автору этой статьи кажется, что А.И. Введенский хотел спросить иное, а именно: «Вполне ли корректно поведение А.П. Нечаева относительно меня в тот момент, когда распоясавшиеся студенты подвергли меня унизительной и незаслуженной обструкции?» Но так прямо поставить вопрос А.И. Введенский не решился: Vox populi, vox Dei.

И суд состоялся.

Интересы А.П. Нечаева представляли психологи Д.А. Дриль и М.Н. Нижегородцев, а противную сторону — известные в ученых кругах России Н.И. Кареев (историк) и Э.Л. Радлов (философ). Суперарбитром (так и стоит в газетном тексте — суперарбитром) был известный общественный деятель, специалист-юрист В.Д. Кузьмин-Караваев. С 12 октября 1905 г. по 19 марта 1906 г. состоялось 9 заседаний, на первых из которых была установлена компетенция суда и пределы разбирательства, а затем рассмотрены письменные показания и объяснения противников, выслушаны как их устные объяснения, так и приглашенных свидетелей. Судом на заседании 19 марта 1906 года было признано:

«1. А.И. Введенский не имел достаточных оснований утверждать в рецензии о книге А.П. Нечаева «Современная экспериментальная психология», представленной им (А.П. Нечаевым) в 1901 г. в качестве диссертации, в историко-филологический факультет СПб. университета, которая (рецензия) была напечатана в Журнале Министерства народного просвещения, а потом выпущена в свет отдельным изданием, — что А.П. Нечаев — самоучка в практическом экспериментировании (единогласно).

2. А.И. Введенский не имел достаточных оснований охарактеризовать в той же рецензии отзывы других авторов о книге А.П. Нечаева, как о книге смешной (большинством четырех голосов против одного); название же самим А.И. Введенским книги смешною не может быть поставлено ему в вину, если таково его убеждение (большинством трех против двух ).

3. А.И. Введенский не имел основания объяснять помещение части работы А.П. Нечаева в «Zeitshriff fur Psychologie» лишь вежливостью по отношению к СПб. университету (большинством трех против двух).

4. А.И. Введенский имел основание выразить сомнение в том, что А.П. Нечаев вчитался во всю приведенную в книге литературу предмета (единогласно).

5. Сделанное А. И. Введенским в отдельных оттисках рецензии изменения первоначального текста не имеет значения с точки зрения литературной этики (единогласно).

6. А.И. Введенский не совершил некорректного поступка заявлением в предисловии к оттискам, что он не убедился доводами, приведенными А.П. Нечаевым в ответ на рецензию, и что остается при прежнем мнении (большинством трех против двух).

Заявление А.П. Нечаева, что А.И. Введенский неверно передал в рецензии результаты и смысл исследований, как касающиеся научно-технической области судом оставлена без обсуждения.

Принимая во внимание вышеизложенное, а равно всю совокупность рассмотренных обстоятельств дела, суд (большинством трех голосов против двух), признал, что рецензия профессора А.И. Введенского, в общем, существенно не противоречит обычаям и допустимым приемам научно-литературной критики.

Засим судом (единогласно) признано, что заявление А.И. Введенского («Русь» 1905, № 229) будто А.П. Нечаев сам был виновником того, что в 1902 г. третейский суд между ними не состоялся — не соответствует истине. А.П. Нечаев прилагал все усилия, чтобы суд состоялся, но А.И. Введенский по чисто формальному поводу прекратил переговоры об образовании суда.

По обвинениям, предъявленным А.И. Введенскому, суд признал:

1) что А.П. Нечаев в 1902 г. имел достаточные мотивы для привлечения А.И. Введенского к третейскому суду (большинством четырех голосов против одного).

2) по поводу обвинения в вызове в суд через нотариуса до истечения условленного срока, — что в подобного рода делах желательна большая щепетильность и сдержанность (единогласно)

3) по поводу отказа сообщить предварительно инкриминируемые места рецензии и их квалификацию, — что некорректности в этом нет, но что А.П. Нечаевым не было проявлено достаточной предупредительности к противнику (единогласно)

На основании изложенного, судом признано, что относящиеся к 1902 г. действия А.П. Нечаева, инкриминируемые А.И. Введенскому, не могут быть названы некорректными (единогласно).

Суммируя дальнейшие заявления А.И. Введенского, суд постановил на свое разрешение следующий вопрос: корректен ли поступок А.П. Нечаева, выразившийся в том, что когда для А.И. Введенского возникли тяжелые затруднения вследствие постановления сходки 19 сентября 1905 г., и А.И. Введенский напечатал 22 сентября в газете «Русь» письмо, в коем приглашал студентов отдать нравственную сторону его деятельности на суд печати, он А.П. Нечаев, 23 сентября в той же газете напечатал открытое письмо, в котором опубликовал имевший место за три года перед тем отказ А.И. Введенского от суда чести по делу, ничего общего не имевшему с политическими убеждениями А.И. Введенского, изложив этот факт в форме утверждения неблаговидности поведения А.И. Введенского. Как этим письмом, так и письмом, напечатанным в той же газете 28 сентября, принудил А.И. Веденского согласиться на третейское разбирательство?

В ответ на этот вопрос среди состава суда произошло разногласие.

По мнению одного лица, при данных обстоятельствах дела, большее, что можно признать в поступке А.П. Нечаева — недостача великодушной снисходительности.

По мнению еще одного лица, с принципиальной точки зрения, поступок А.П. Нечаева не может быть оправдан, но объясняется предшествовавшими действиями А.И. Введенского, вызвавшими в А.П. Нечаеве состояние длительного аффекта.

По мнению же большинства, т.е. остальных трех лиц, поступок А.П. Нечаева заслуживает осуждения.

В заключение судом признаны единогласно, не имеющими значения обстоятельства, по заявлению А.И. Введенского, усугубляющие некорректность действий А.П. Нечаева:

1) заключается в том, что А.П. Нечаев в брошюре «Отказ А.И. Введенского от третейского разбирательства. Документы» — прибавил свое истолкование поведения А.И. Введенского во время переговоров о суде, и

2) заключающиеся в том, что в той же брошюре А.П. Нечаев не напечатал полного текста письма А.И. Введенского к А.А. Крогиусу.

Уж не знаю, обнимались противники, выслушав решение суда, пожимали друг другу руки или еще как-нибудь отметили примирение (да и состоялось ли оно?) — об этом история умалчивает. Но вот достоверно известно, что с 1906 г. А.П. Нечаев возобновил чтение лекций в нашем университете.

Рассказ мой окончен и в эпилоге — следуя традиции — нужно познакомить читателя с дальнейшей судьбой главных героев.

Утихли страсти первой русской революции. Учебные занятия вошли в свою колею. А.И. Введенский благополучно царствует на кафедре и уходит с нее лишь по истечении максимального срока, отпущенного на ее заведование, в 1912 г. После Октябрьской революции он не скрывает своего недовольства новым режимом, но и не афиширует его. Стал мягче, снисходительнее к студентам. В 1922 г. в журнале «Мысль» (это был журнал Философского общества, правление которым А.И. Введенский передал в руки Э. Радлова и Н. О. Лосского) профессор публикует свою последнюю статью «Судьба веры в Бога в борьбе с атеизмом». В ней, со свойственной автору логичностью и простотой, он доказывает, что атеизм так же научно недоказуем, как и вера в Бога и, что атеизм в таком случае является всего лишь верой в то, что Бога нет. Сам А.И. Введенский, по соображениям нравственным и культурным, предпочитает веру в Бога. Выступление профессора было весьма некстати: оно произошло во время подготовки знаменитой высылки интеллигенции осенью 1922 г. Советская печать резко отозвалась об этой статье. Весьма возможно, что в архивах ГПУ лежат какие-то бумаги об А.И. Введенском, но его не беспокоили. Умер А.И. Введенский в 1925 г.

Что касается А.П. Нечаева… Он сменил тему диссертации (она называлась теперь «Ассоциация сходства», то есть шла по разряду общей психологии) и 14 марта 1906 г., за несколько дней до завершения третейского суда, блестяще защитил ее в Новороссийском университете. Вообще, энергии нашего второго героя можно только позавидовать! Он создает первую в России лабораторию экспериментальной педагогической психологии (октябрь 1901 г.), первые в России педологические курсы (1904г.), принимает участие в создании Педагогической академии (1907 г.), инициирует Общество экспериментальной педагогики (1910 г.) и по этой дисциплине созывает три съезда (1910, 1913 и 1916 гг.); помимо того он пишет в журналах, редактирует журналы, издает книги и брошюры, переводит зарубежных авторов, участвует в работе зарубежных институтов и обществ, дружески переписывается со светилами европейской педагогики и психологии и революция не остановила его научной деятельности! И до выхода на пенсию (1926 г.) он активно работал как исследователь и руководитель вузов (в Самаре и в Москве) и после выхода на пенсию он продолжал активно работать. Сосланный в Семипалатинск в 1935 г. Александр Петрович не угомонился и там, занимаясь в местном институте проблемами физиотерапии, невропатологии и психиатрии, Умер А.П. Нечаев в 1948 г., незадолго до кончины удостоенный Тбилисским университетом ученой степени доктора философии gomoris causa.

Один из современных справочников, отмечая заслуги А.П. Нечаева перед русской наукой, напишет о нем, как о человеке, который возглавил «экспериментальное направление в дореволюционной педагогической психологии». Далее же о главном замысле А.П. Нечаева-психолога и педагога сказано нечто печальное: «Верная в своей исторической тенденции мысль о необходимости сблизить психологические исследования и педагогическую практику… не могла быть реализована Нечаевым в связи с общей несостоятельностью эмпирической психологии, на позициях которой он находился. Поэтому уже тогда определилась неоправданность его «экспериментации» обосновать практику учебной и воспитательной работы в школе и превратить педагогику в прикладную психологию» 16. Ну, что ж… Как получилось, так и получилось. Приложи А.П. Нечаев свой ум и энергию к иной отрасли знания, то, быть может, где-нибудь на стенах нашего Университета висела бы какая-никакая доска в его память, или был бы установлен какой-нибудь его бюст… Но — сложилось так, как сложилось.

Еще будучи студентом, А.П. Нечаев на одном из заседаний Неофилологического общества при Санкт-Петербургском университете прочитал доклад «Об отношении И.А. Крылова к науке» и закончил его следующими словами нашего славного баснописца:

Этими словами завершает свое исследование и автор.

P.S. «Ну, — спросит меня удивленный читатель, — а, собственно, куда Вы, любезный, гнете и на что намекаете?» Охотно отвечу: ни на что не намекаю. История показалась мне просто интересной… только и всего.

Впрочем, если хотите, из интересного тоже можно извлечь нечто полезное, достойное применения в наши дни. Известно, времена проходят, а люди не очень меняются. Почему бы и не предположить, что и в нашем университете работают не вполне деликатные, некорректные заведующие кафедрами. Как известно, степень доктора не исключает невоспитанности, а в отдельных случаях как бы даже придает последней, так сказать, второе дыхание. Ведь «вышли мы все из народа». Так вот, если у нас имеются такие отдельные научные начальники, то, пожалуй, рассказ мой приобретает вполне практический смысл. Ведь хамство, особенно мелкое, суду администрации неподсудно… В партком, естественно, не пойдешь, потому, что парткомов, как известно, давно нет. Так что остается просить Ученый Совет университета инициировать создание суда чести для членов нашего ученого сообщества — так, как это было в Санкт-Петербургском университете до 1917 г.