Как возможны контрарные дивергенции

Для всяких оппозиций необходим третий член. Это некое место, откуда разводятся два члена оппозиции. Если А и В отличны, то есть А, есть В и есть некое Х, которое производит само отличие или где это отличие происходит. Вопрос может быть интенсифицирован и примет вид парадокса, если наложить его на различение предельных категорий. Если бытие отлично от небытия, то нечто, что их различает должно не принадлежать ни бытию, ни небытию.

Тогда попытаемся сделать саму категорию бытия искомым срединным элементом. Если всякая оппозиция, образованная двумя членами (бинарная) задается неким третьим членом, то предположим, что это бытие. Здесь тут же необходимо сделать два уточнения и одно из них представляет трудность. Вот эти два уточнения. Первое состоит в том, что движение по обнаружению этого «третьего рода» возможно в обе стороны — с «игрой на понижение» (вниз) и «игрой на повышение» (вверх). Второе уточнение состоит в том, что, вообще говоря, для бытия также достраивается его член оппозиции — это небытие. И здесь открывается проблема. Она сводится к вопросу, что объемлет бытие и небытие когда они оппозиционируются? И далее возможно классическое решение с введением категории становления. Но это, в плоскости расчерченного выше пространства, соотносимо с «игрой на понижение». Становление — это не то, что их соединяет, но то, где они уже соединены. И проблема в том, что при мыслимом воссоединении нет мыслимого соединительного принципа. Нет места, которое в свою очередь, не принадлежа ни бытию, ни небытию, организовало бы пространство и принцип их отличения.

Вот что еще следует сказать в отношении предельных антитез. Бытие, выводимое как тождество и ничего кроме тождества, довольно трудно мыслить — как, спрашивается, такое бытие узнает о себе, если в нем нет того иного, которое могло бы обернуться на бытие, на мгновение перестав им быть, чтобы знать? Бытие столь герметично в своей позитивной самозамкнутости, что не может быть собой, поскольку ни от чего не отличается. Тоже касается и небытия (негативного), которое, в свою очередь, представленное одними различиями, вынуждено всегда двигаться не-от-себя к не-себе, и не способно на мгновение остановится, чтобы появилось знание о чем-то.

Именно поэтому во всех разведениях на предельные противоположности — пристальное внимание приковано к месту и принципу разведения (вспомним хотя бы парадокс третьего человека) — среднему термину. Где оно, кто или что его производит?

Адресуем этот вопрос о контрарных разведениях негативному. Негативное — это то, что отрицает или то, что отрицается? Эту бистабильность в дефиниции можно устранить посредством аналогии с различением. Различие — это то, что различает и тут же различается — то есть, здесь нет транспозиции, это процедура одношагового порядка, действие в один ход, но с парой дивергентных следствий. Так же с отрицанием — это то, что отрицает и тут же само отрицается. Но что интересно в этом рассуждении. Различается не 1 от 2, а 2 тут же от 1 (здесь соблазн расценивать это как тавтологическое высказывание был бы слишком настойчив — хотя это не тавтология), но можно заметить, что после первого различения между ними намечается разъем, и 1, отрицая 2, проваливается в этот разъем — в свое 1/5, а это различие падает ступенью ниже — в свое 1/25, но ведь там бесконечность различений! Это знали еще греки, и Зенон был мегариком 1.

Впрочем, можно предложить несколько различных стратегий ответа.

Первая предлагает видеть источник света не в субъекте. Источник контрарных разведений — Бог (само трансцендентное). Т.е. средний термин — это Бог (в антиметаболическом прочтении: Бог — это средний термин). Тогда не удивительно, что этот средний термин не есть последовательно ни то, ни это — ведь это трансцендентное по определению. Но, по аналогии с Бытием, которое, не будучи, ни покоем и ни движением, ни феноменальным и ни ноуменальным, тем не менее, и само не избегает своей пары, (тени, оппозиции), которые неизбежно достраиваются или должны быть достроены.

Вторая стратегия предлагает избавиться от самого критерия оппозиционности. Скажем, нет оппозиции между сказанным и несказанным. Высказывание — это рисунок, образованный светотенью, где светлая часть озвучивается, а темная умалчивается. Здесь, бесспорно, угадывается принцип словаря — всякое выражение смысла, предполагает остаток словарных единиц, не попавших в само выражение, но являющихся его структурной частью. Кроме того, вытесняемое в речи является условием способности говорить. Оно конститутивно, причем не вторым шагом (как если бы мы сказали: и после вытеснения вытесненное имеет смысл), но шагом первым - только вытеснив некую порцию знаков, оставшиеся знаки станут нашим высказыванием. Эта остаточность знаков и позволяет субъекту высказывания осуществить присвоение говоримого как собственного.

Третья стратегия, может быть самая убедительная, исходит из того, что проблема поиска инстанции различения предельных позиций, рождается в момент разрыва синтетического (изначального) единства мира. Категория конкретности — это то третье в любых антиномиях, тот шов в реальности, по которому реальность или любая вещь может быть раскроена на свои противоположности.

И, наконец, четвертая стратегия фиксирует наше внимание на самом различии, оправдывая его изначальность предшествованием любым «да» и «нет». В некотором смысле эта стратегия коррелирует с первыми тремя, поскольку различие оказывается тем самым tertio, в свете которого свершаются все противоположности, оно образует саму область выбора между сказанным и несказанным, и, наконец, синтетическое единство мира мыслится скорее как нереализованное различие, вопреки различию реализованному — аналитическому распаду мира. Однако, само это различие должно оставаться за кадром, оно обязано быть производительным, но не может быть обнаружено как результат собственной производительности, в противном случае парадокс контрарных дивергенций предельных категорий будет реанимирован. Tertium non datur, в буквальном смысле, но все дано в свете этого скрытого tertio.