Видеть друг друга, а не только свое иное, — таким может быть императив, побуждающий к трансформации современной философской рефлексии. Современной — здесь — означает: замкнутой на временное противостояние классической и постнеклассической интенциональных структураций мышления. Противостояние это избывает себя по одному тому, что неизбежно генерирует зоны избирательной слепоты, причем как раз в тех смысловых пространствах, на прояснение которых нацелена рефлексивная интенция.
Так, классически установленное умозрение ясно и отчетливо различает в постнеклассических стратегиях мышления их негативную преемственность и в силу этого очевидную зависимость, даже плененность той метафизической конфигурацией, которая неустанно подвергается критическому переосмыслению. Для классически ориентированного визионера очевидно и то, что постмодерн — всего лишь один из возможных вариантов инверсионной (контр) культуры мышления, всего лишь одностороннее противотечение в телеономном философском процессе. Философ классической складки может отослать за свидетельствами и к самовосприятию постмодерна на изломе его жизненного пути к исходу ХХ века, когда все отчетливее становится ностальгия по утраченному — событийному, собственно историчному мышлению.
Событие мысли — недоступное и непонятное уже явление прошлого. Потому деконструируются исключительно события философской классики. Выпавшая из всевременности событийного мышления «постсовременная» мысль обречена «совершаться» в жанре нескончаемого критического комментария к уже происшедшему, блуждать в бесконечном тупике или безысходном лабиринте реконструируемых топосов мышления. Словом, с нею, с меональной, ввергнутой в интеллектуальное безвременье мыслью, — все ясно, глядя из классической мета-позиции. Ясно, однако, и то, что сводить неклассическую интенциональность разума к паразитарному способу существования, — значит смотреть (быть может, даже пристально) и не видеть. Или смотреть и видеть в другом только уже известное и понятое, то есть видеть абстрактное одно и то же, упуская из виду сам феномен в его differentia specifica.
Аналогичным образом полярная интенция самой постнеклассической складки, разворачиваясь как историческая альтернатива тоталитарным притязаниям познающего разума, страдает избирательной слепотой уже по отношению к своему противнику, избранному в качестве не своего, а на деле, конечно, своего иного. После всех критических критик по адресу онтологической наивности, с которой метафизические визионеры пытались доискаться до истока, пра-бытия, оригинального присутствия, — ре-визионеры не оставляют надежду проникнуть в то самое — изначальное, точнее, в то безместное место, из которого открывается самосущее.
Субъект неклассической складки — отнюдь не маргинальное существо, отважно трансгрессирующее границы им же самим открытых гетерогенных смысловых пространств мышления. Предназначенный как будто к обитанию в межпространствах интеллигибельных миров, в расщелинах между освоенными универсумами, он в действительности поступает как типичный мета-рефлектор: с занимаемой утопичной мета-позиции видит и все то, что было явлено в ограниченном кругозоре логоцентриста, и то, что последнему недоступно. Претензия феноменологической рефлексии: видеть то, что есть, таким, каково оно есть, — восстанавливается здесь в полной мере. Радикальное же преобразование интеллигибельных «что» и «как» имплицитно входит в структуру трансцендентальной рефлексии, так что и в этом преобразовании — типичность, а не уникальность неклассической рефлексии.
Типичность ее и в том, что открывая новые базисные очевидности, она неизбежно перекрывает доступ к differentia specifica альтернативных смыслообразований классического мышления. Этим последним отказывается в онто-логической полноценности и эйдетическом совершенстве под тем благовидным предлогом, что сии добродетели разума вовсе не существуют (и не существовали), а являются иллюзиями метафизики. Тем самым устраняется возможность отрефлектировать гетерогенные исторические формации мышления — в их несводимости и равномощной онтологической состоятельности. Возможность трансформации философской рефлексии, возникшая именно в ситуации постмодерна, не становится действительностью, а оборачивается вполне традиционной предвзятостью неклассически установленного взгляда: закон интенциональной структурации умозрения действует и post factum его деконструкции.
Мы можем назвать, пожалуй, единственного философа ХХ века, который испытал экзистенциальные возможности присутствия в несообщающихся, хотя и сосуществующих интеллигибельных мирах. Т.В. Адорно — предтеча постмодерна во всех его существенных особенностях и даже в смысловых и терминологических нюансах — при очевидной его ангажированности и пристрастности был способен практиковать аттенциональные сдвиги самой установки сознания и тем самым помещать себя (и нас) в инородные смысловые констелляции мышления, каждая из которых, будучи универсальной, единственна и истинна в себе. Эстетическое(?) восприятие равной онтологической состоятельности несоизмеримых интеллигибельных миров позволяло избежать избирательной слепоты его «маргинальному» взгляду. «Маргинальное» существование субъекта в современной философской ситуации — это выстаивание в разнородных интенциональных топосах, открывающее зоны неразличимости в горизонтах и классической и постнеклассической рефлексии — «слепые пятна», скрывающие непроясненные перводанности мышления, заданные их предельными соотношениями.
Разделяя идиосинкразию всех неклассически ориентированных мыслителей ХХ века к тождественному, Адорно отчетливо различает и равномощное смысловое ядро иного, инкорпорированное в онтологические структуры классической философской рефлексии. Именно иное тождественного как первоидеальность классического разума «отвечает» за автоматическое производство динамических тотальностей — всеобщих формообразований мысли. Не различая генерирующий статус иного в классических топологиях, — а такая неразличимость является неизбежной результантой топологического сдвига, перемещающего ре-визионера в альтернативную формацию мышления, — ревизионер вынужден насильственно вживлять «вирус» различия в системно-логические организмы, дабы сохранить потенциал их трансформации и освободить место для спонтанирующей индивидуальности, исподволь переиначивающей целое.
Несмотря на свою идиосинкразию ко всеобщему, скроенному по мерке тождественного, взгляд Адорно установлен таким образом, что он вынужден отчетливо видеть произведенность существующей индивидуальности анонимными динамическими структурами тотальности. В том числе и даже главным образом — произведенность заброшенной в мир, уникальной спонтанирующей, не сводимой к абстрактно-всеобщим исчислимым детерминациям экзистенции. Она-то и сформирована для себя и под себя, для собственного самосохранения неотменимо присутствующей тотальностью деятельного человеческого со-бытия, всеохватывающей целостностью межчеловеческих взаимосвязей.
Тотальность — отнюдь не отсутствующая структура. Страх перед нею не должен приводить критическую рефлексию в состояние: не вижу (ибо стираю деструкцией, деконструкцией, диссипацией…), значит то, чего я не вижу, не существует. Все постнеклассические технологии смысловой деконструкции и топологической трансформации «метафизики» (закавычиваем, чтобы оттенить нивелирующую абстрактность квази-однородного объекта критической рефлексии) не только оставляют «метафизику» в неприкосновенности, но вполне могут быть способом обратного переноса ассимилированы внутри классических смыслоформаций в качестве дополнительных модификаций, не нарушающих согласованный строй базисных первосинтезов.
Выстаивание перед неодолимым присутствием рефлексивных тотальностей, обладающих к тому же статусом непосредственной действительности — современности, приводит к очевидности еще одну лакуну неклассической онтологии: непроясненность онтологического генезиса. Генезис всеобщего из единичного, тотальности из алеаторных сингулярных взаимодействий остается постулатом, актом квази-концептуальной веры, пока не показано, как возможна трансгрессия хаоса. Описывать генезис систем отсылкой к случайному «броску костей» — значит игнорировать как раз differentia specifica становления, перенося на «несущееся бытие» сущностные особенности ставших, самовоспроизводящихся динамических тотальностей, в которых действуют и отбор на основе самосохранения системообразующего ядра, и синергия элементарных взаимодействий, и резонансное взаимодействие с хаосмосом. «Бросок костей» замещает неисследимое пра-бытие, поскольку до него, витая в сознании мыслителя как предпосылка, уже существует самосогласованная система, существует и предопределяет видимость самопоказа имманентного онтологического генезиса.
Именно потому, что для «маргинально» установленного взгляда [Адорно] равно возможны и в самом деле гетерогенные смыслоформации, он не может поставить под вопрос их несовместимые базисные очевидности, зато может высветить провалы критической рефлексии (и классического, и неклассического типа), промахивающейся мимо сути дела, направленной заведомо не по адресу и не доходящей до адресатов. И, что еще важнее, выстаивая в разнородных интенциональных топосах, «маргинальный» субъект может очертить пробелы в оригинальных интуициях, подлежащие прояснению, прежде всего — зияющие пустоты в «местах» предельных переходов между смысловыми ядрами мышления.
Открытие таких зияний инициирует негативную диалектику, а конституирует ее невозможность выбора между нередуцируемыми гетерогенными онтологическими структурами, каждая из которых в себе истинна, ибо противоречива, так что негативностью и держится интеллигибельная тотальность. Конфликтуют смыслоформации, поэтому выбор неосуществим, а ситуация противостояния неразрешима. Или все или ничего — императив существования каждой противостоящей стороны, при том что каждая сторона — самодостаточный мир. Каждая притязает на полноту и цельность бытия исключительно для себя. Пафос негативной диалектики в том, чтобы исключить такое исключение, набрасывая модели-констелляции, модели, воссоздающие со-бытийность универсальных смысловых конфигураций мышления.
Добавить комментарий