Воображение как онтологическая категория

[71]

1. Классическая онтология конституировалась в философии как теория бытия — ибо, согласно известному тезису Парменида, «бытие есть, а небытия нет». Религиозная философия разделяла данную позицию, имея, однако, в виду, не бытие природы, космоса, а бытие Бога. Однако в обоих случаях работа человеческой психики, и познавательная, и ценностно-осмысляющая мир, и проектирующая то, что еще не существует, выносилась за пределы онтологии, в другие разделы философского дискурса — в гносеологию, аксиологию, эстетику, философию культуры, философию изобретения (по И.И. Лапшину).

2. В ХХ веке диалектически конструируемая онтология стала рассматривать взаимоотношение бытия и его иного — небытия или ничто (М. Хайдеггер, Н. Гартман, П. Тиллих, Ж.-П. Сартр, Ю. Банька, А.Н. Чанышев, В.Б. Кучевский, В.А. Конев). Однако при этом не учитывалось, что соотношение данных категорий зависит от особенностей различных сфер бытия: так, в природе уничтожение бытия и его превращение в небытие справедливо лишь по отношению к конкретным формам бытия, в соответствии с неуничтожимостью материи, способной лишь изменять формы своего существования, тогда как во «второй природе» — рукотворной, творимой людьми, бытие опосредуется «идеальным» проектом (К. Маркс), «моделью потребного будущего» (Н.А. Бернштейн), «опережающим отражением» (П.К. Анохин), то есть творимым воображением представлением о том, что должно быть создано практической деятельностью человека, но остается небытием до тех пор, пока не опредмечено — то есть не извлечено из психической сферы фантазии, в которой оно не обладает бытийной реальностью даже для самого творца, не говоря уже о других людях, об обществе, о культуре, пока не обрело самостоятельного и вневременного существования, отчужденного от его временно существующего создателя.

3. Отсюда следует, что включение культуры в сферу онтологического умозрения делает необходимым придание воображению статуса онтологической категории, ибо «продуктивное воображение» (И. Кант) является той творческой силой, которая превращает реальное бытие в идеальное небытие, [72] для того чтобы это последнее, воплотившись, вернуло себе реально-бытийный статус. В этой творческой способности — специфическая функция воображения, его отличие и от мышления, и от эмоций, и от памяти, и от интуиции, и от воли и от всех других «механизмов» психики.

4. Исследование воображения как специфического вида активности человеческой психики показало, что следует различать его произвольную форму (художественно-творческую, технико-изобретательскую, социально-реформаторскую, педагогическую) и непроизвольную (сновидение, галлюцинации, бред); продуктивную (создающую нечто новое) и репродуктивную (воспроизводящую элементы былого опыта); реализуемую в принципе, раньше или позже (проектирующую практические действия), принципиально нереализуемую (фантазирование), реализуемую с той или иной степенью вероятности (мечта) и реализуемую опосредованно (вовлекая людей, обладающих воображением, в сотворенную фантазией писателя, живописца, актеров «художественную реальность»); нормальную (воображение художника, инженера, социального реформатора, полководца, хирурга, шахматиста, воспитателя) и патологическую (шизофренический бред, галлюцинации, мистические видения); контролируемую знаниями и опытом (в деятельности инженера-изобретателя и рационализатора) и неконтролируемую (создание утопий, прожектерство); индивидуальную и коллективную (мифотворчески-фольклорную). Такое многообразие конкретных разновидностей воображения говорит о культурном значении его инвариантной функции — создании небытия как условия рождения новых форм бытия. Следовательно, можно с полным правом перефразировать Р. Декарта: »Воображаю, поэтому существую«.

Если все же великий философ видел основание бытия человека в его мышлении, то только потому, что он выразил потребность его эпохи в познании мира, что породило и классическую формулировку К. Линнея «Человек разумный», и гносеологический пафос эпохи, точно названной эпохой Просвещения. Если же И. Кант сумел преодолеть такой односторонний взгляд на человека и оценил наряду с деятельностью его «чистого разума» и действия «практического разума» и «продуктивного воображения», то это означало наступление новой эпохи в истории европейской культуры.

5. Действительно, судьба воображения в истории философии определялась изменениями ценностных ориентаций культуры: ее религиозная ориентация не способствовала признанию ценности воображения, ибо создававшийся творческой мощью фантазии потусторонний мир — мифическое квазибытие — воспринимался как подлинное бытие; воображение было «обнаружено» сциентистски ориентированной европейской философией Нового времени, но, отождествленное Ф. Бэконом с фантазией, пренебрежительно третировалось как противостоящее научному познанию бытия конструирование небытия; закономерно, что такое отношение к фантазии было сохранено просветительской философией XVIII века, равно как и то, что культура Романтизма радикально изменила отношение к фантазии, [73] как способности созидания превосходящей вульгарно-прозаическую, пошлую, низменную реальность поэтической «художественной реальности» — способности, позволявшей считать не науку, а искусство и искусствоподобную философию высшими формами активности человеческого духа, сопоставимыми с творческой мощью Бога. И далее, в истории европейской и подключенной Петром и Екатериной еще в ХУШ веке к направлению ее развития русской культуры отношение к воображению и фантазии менялось в зависимости от изменений иерархии ценностей в культуре:: для потребительски-гедонистического сознания буржуазного общества, удовлетворенного настоящим, воображение кажется чем-то излишним, ибо оно нарушает возможность бездумного наслаждения обладаемыми благами бытия, а в тоталитарном квазисоциалистическом обществе сознание «строителей коммунизма», для которых высшей ценностью обладало не настоящее, а будущее — «светлое будущее всего человечества» — оно рассматривалось не как плод продуктивного воображения, каким оно было у социалистов-утопистов, не как творимая фантазией утопия, а как выявляемый научным познанием вектор движения общества (потому так редки были в этой культуре произведения научно-фантастического жанра — романы А. Богданова, А. Толстого, И. Ефремова оказывались редкими исключениями, особенно на фоне мощного потока произведений этого жанра, включавшего и так наз. «антиутопии», в литературе и кинематографе буржуазного общества, а подчас — как, например, романы братьев Стругацких или фильмы А. Тарковского, расценивавшиеся как диссидентские произведения). А ориентация советского общества на научно-технический прогресс — сохраняющаяся у нас, кстати, и по сей день — определяла ценностный приоритет науки: «Что-то физики в почете, / Что-то лирики в загоне» — справедливо утверждал поэт, и это афористическое суждение имело самый широкий смысл: «физика» представляла здесь вообще познавательную деятельность, науку, абстрактное мышление, а «лирика» — искусство и творческую мощь воображения. Неудивительно, что не только в философии советского времени, но и в психологии, проблема воображения рассматривалась лишь в редких случаях — после ее включения в вышедшую в 1922 г. работу весьма далекого от официальной философии (и в том же году высланного из страны) И.И. Лапшина «Философия изобретения и изобретение в философии» тема эта подымалась в исключительных случаях и либо в применении к психике ребенка (в известной монографии Л.С. Выгодского), либо в контекста анализа идей И. Канта (в не менее известном исследовании Ю.М. Бородая). Не приходится удивляться, что в конечном счете «дискриминационное» отношение к этой форме психической деятельности привело к ее полной теоретической «аннигиляции» — к заключению А.В. Брушлинского, что воображение есть всего лишь особая форма мышления…

6. Фрейдистская психология, структуралистская этнология и экзистенциалистская философия не случайно сделали разные формы активности воображения — от сновидения и бреда до мифотворчества и творчества художественного — [74] предметом специального онтологического, или квазионтологического, анализа: перенос центра тяжести в эпоху Модернизма с объективного мира на мир субъективный, с общества на личность, с практики на подсознание, и разочарование в познавательном могуществе разума, привели к превознесению творческой силы субъекта, освобождающей его от подчинения объекту, а тем самым к превознесению искусства, свидетельствующего о безграничной свободе фантазии, над наукой, неспособной преодолеть подчиненность мышления объективной «логике вещей», непреложности всеобщих форм бытия — пространству и времени. В противоположность этому модернистскому, «неклассическому» культу субъектности открытия синергетики, обосновывающие принципы «пост-неклассического» мышления и нарождающегося «постмодернистского» типа культуры, показывают возможность и необходимость взаимосвязи рационального познания, ценностного сознания и творческого проектирования будущего. Соответственно воображение должно в новой философии занять место в системе онтологических категорий, как звено связи между разными уровнями творимого людьми предметного бытия — силы, творящей небытие, опосредующее переход от одного бытийного уровня к другому.