Революция как качественное преобразование самоорганизации гражданского общества

[32]

Тема революции обсуждается в научной литературе как тема прошлого, как тема историческая.

Однако для современной России, пребывающей в эпохе смуты, революция — вполне реальная со-временность. Правда, одним кажется, что революция уже состоялась. И мы живем в постреволюционную эпоху. Плоха она или хороша — выбирать не приходится. И это настроение — господствующее в общественном сознании. Оттенки в нем: это — криминальная революция, и это — бархатная революция. Немногие считают, что случившееся — контрреволюция. В общественном сознании эта позиция едва заметна, но и в ней различаются два подхода: одни считают это благом, возвратом на путь мировой цивилизации, а другие — злом, возвратом в прошлое и историческим тупиком.

Мы считаем, что и у общества в целом, и у отдельных государств не бывает тупиков: они или развиваются, или разрушаются. А из кризисов нужно извлекать уроки для дальнейшего развития. В этом отношении ситуация в России в начале XXI века и категория «революция» дают богатый материал для размышлений и выводов.

Революция рассматривается, обычно, со стороны политической — государственной. Главным вопросом всякой революции считается вопрос о государственной власти. И это — правильно. Однако революция как социальное явление и как понятие не сводится к перемене государственной власти. Не всякая перемена власти есть революция, а только такая, в результате которой власть переходит к другим социальным силам, представляющим более широкие социальные слои и группы, чем прежняя власть. Чем шире эти группы и чем более глубокие слои они охватывают, тем крупнее и радикальнее революция, тем основательнее ее социальное содержание, [33] социальные последствия и поддержка. Наиболее радикальной и основательной является социальная революция, в которой государственную власть берут низшие классы и изменяют весь социальный строй и политическую организацию общества. В такой революции политический переворот есть только апогей борьбы и драматизма. При этом в одних случаях он может предшествовать социальной революции, как это было в России начала ХХ века, в других — завершать длинную цепь социальных преобразований, как это было во Франции конца XVIII века, в третьих — сопровождать социально-экономические изменения, как это было в Англии на протяжении XVII века. В любом случае, демократическое сознание определяет революционные изменения как положительные, прогрессивные и, в целом, гуманные, поскольку эти изменения, в конечном счете, несут выгоду и пользу боле широким группам и глубоким слоям общества, а в перспективе — всему обществу в целом.

Поэтому для понимания сущности любой революции, а особенно — для исследования конкретных революций, важно выявить то глубокое общественное основание, которое позволило бы определить меру изменения общества и положительную или отрицательную определенность этого изменения.

Общественное сознание в России последнего десятилетия практически не различает отрицательную определенность политических переворотов и любой из них считает революцией. Верно, конечно, что термин «революция» происходит от английского слова, означающего «переворот». Но понятие «революция» пришло в русский язык вместе со своим отрицанием — «контрреволюция». Причем, в начале XIX века господствующая идеология отождествляла революцию с чем-то нехорошим — с бунтом, мятежом и т.д. Поэтому не любой переворот является революцией, а только тот, в котором объективно заинтересовано все общество или, по крайней мере, его большая часть.

Так, например, известный режиссер и политик С. Говорухин определяет события 90-х годов как «Великую криминальную революцию». Он не усматривает в определении «криминальная» отрицания для понятия «революция». Криминалитет — это все-таки меньшинство общества. Революция не может быть криминальной уже только потому, что утвердилась в общественном сознании России и Европы XIX-XX веков как явление позитивное в силу своей [34] прогрессивности. Другое дело, что в общественном сознании наличествует, хотя и в меньшей мере, и противоположная тенденция — определять революцию как явление негативное в силу своей разрушительности и, подчас, кровавости. Впрочем, для полноты картины надо отметить и еще одну распространенную позицию: революции, вообще-то, явление положительное и прогрессивное, но вот данная революция (например, российская 1905 или 1917 годов или, для многих французов, — Великая французская революция 1789 года) есть глубоко негативное и разрушительное явление.

В современной России общественное сознание расколото по этим вопросам на множество позиций и более мозаично, чем в Европе, одни и те же люди приветствуют «бархатные революции» 1989-1991 годов и крайне негативно относятся к коммунистическим революциям 1917 и 1945-1948 годов. На самом же деле позитивность переворота вообще и революции в частности определяется, в субъективном сознании, степенью реализации личного интереса. Для тех, кому переворот приносит выгоду, он является положительным и является революцией. Для других — наоборот. Проблему, следовательно, в какой-то мере можно очертить уже количественной характеристикой: если большинству общества переворот выгоден, то это — революция, а если нет, то(контрреволюция.

Однако дело, конечно, не в субъективном сознании и не в количестве людей, тем более, что выгода в краткосрочной перспективе может обернуться невыгодой в дальнейшем.

Поэтому при определении позитивного характера революции следует опираться на объективные характеристики преемственного развития общества, а целостное определение революции дополнить и сформулировать так: революция есть переход от одного общественно-политического строя к другому, более прогрессивному.

Тогда вопрос о революции будет решаться в контексте вопроса об общественном прогрессе. Естественно, этот вопрос имеет значение лишь для тех, кто признает развитие и общественный прогресс.

Проблема общественного прогресса обсуждалась много и подробно, но в основном ее решение искалось на двух путях:
[35]

1. на пути развития материального производства и удовлетворения материальных потребностей людей (критерий прогресса — рост производительности труда);
   
2. на пути развития физических и духовных способностей человека, его культуры, свободы и т.п.
   

И нужно сказать, в этих направлениях многое сделано.

Однако период кризисного разрушения российского общества обнажает еще один важнейший путь изучения и усиления прогрессивных тенденций общественного развития. Это — способность людей к самоорганизации и самоуправлению в эволюционные, революционные и контрреволюционные эпохи. Здесь можно обратить внимание на то, что самоорганизация и самоуправление являются факторами и материального, и духовного прогресса: человек без высокой самоорганизованности не способен ни к высокоэффективной материальной деятельности, ни к духовной, так же как партии и общество в целом. В известной мере снижение уровня самоорганизации в широких слоях народа России и привело к кризису. Справедлива известная латинская поговорка: у народа действует такое правительство, которого он заслуживает. У организованного народа — организованное, подконтрольное и ответственное правительство, и наоборот. В глубоком сознании большинства народов язык фиксирует это наличие организованности в самом народе. Для неорганизованного народа у них есть специальные слова: толпа, вульгус, плебс.

Представляется, что состояние организованности народа, его самоуправленческие начала являются тем основанием, на котором или покоится организованная и спокойная жизнь государства в условиях развития и прогресса, или разверзаются бездны кризисов, крушений и революций. При этом революция в такой ситуации есть положительное преодоление кризиса и, следовательно, альтернатива полному краху и разрушению не только государства, но и самого гражданского общества.

Это основание и следует рассмотреть в соотношении с эволюционным развитием общества и в соотношении с революцией.

Прежде всего следует признать, что первичным, вопреки мнениям Аристотеля и Гегеля, является не государство, а стихийная самоорганизация рода. Эта самоорганизация инстинктивно полагает биологические различия в роде и его кровное единство, его [36] биологическую организацию, в основу своей общественной организации. Кровь и общие предки помогают различать наших и «не наших». Пол и поколение позволяют организовать внутреннюю жизнь по потребностям и возможностям каждой из выделяющихся групп: мужчины (отцы и сыновья, редко — внуки) и женщины (матери и дочери, редко — внучки). Стихийная организация предполагает, что сам род есть некий организм и свой собственный орган управления по добыванию и потреблению продуктов и совместной защите от «не наших» 1.

Развиться в дальнейшие формы общественной организации, которая пока еще является только самоорганизацией, может только то, что здесь уже заложено. Поэтому и государство возникает из чего-то, что раньше было самоорганизацией общества. Оно возникает как конкретное и, следовательно, исторически-ограниченное и конечное бытие. И оно в себе есть самоорганизация и самоуправление.

Оно есть самоуправление в двух отношениях. Во-первых, как организованный отдельный и относительно самостоятельный орган, орган управления, управляющий не только обществом, но и самим собой. Во-вторых, как снимающий предшествующий исторический орган управления, т.е. самоуправления. Оно снимает род и поэтому содержит его в себе.

Впрочем, что государство есть нечто самоуправляющееся, ясно из того, что им не управляет нечто внешнее в смысле надприродных сил — бога и т.п.

Поэтому самоуправление — это не нечто будущее, как считали наивные демократы эпохи перестройки, и не только форма, идущая на смену государству, как считали некоторые наивные идеологи КПСС в 60-80-х годах, а субстанциальная основа и общества, и государства. Как субстанция она пребывает вечно. И если о ней забывают или с ней не считаются (в древней Греции, или в николаевской России, или в перестроенном СССР), то она напоминает о себе и заставляет считаться с собой тем, что сбрасывает с себя такие государственные формы или даже уничтожает такие общества, которые [37] позволяют себе такое беспамятство. Последнее — не результат плохой памяти одного или многих правителей, а следствие борьбы внутри государства за контроль над его самоорганизацией. Когда этот контроль превращается в самоцель, в ущерб самоорганизации государства и общества, он отрывает государство от общественных сил, ограничивает самоуправление общества и тем самым тормозит его развитие. Самоуправление как основа раскалывается, и разверзается смута и катастрофа.

Вот тогда и начинается революция как движение присвоения гражданским обществом своей собственной сущности — самоуправления, забытой в стихии борьбы частных интересов и отобранной органами предшествующей системы государственного управления. Революция — это борьба за преодоление раскола в самоуправлении и против отчуждения самоуправления, за построение новой цельной основы самоуправления гражданского общества.

До тех пор, пока общество не познало законов своего развития, оно обнаруживает революцию, когда самоуправление само, как сущность, выходит наружу, и суть дела вступает в существование. Отсюда страх перед мятежами и бунтами в XVIII и XIX веках. В XX веке, когда борющиеся стороны хорошо знают друг друга, о революциях известно задолго до событий. Она готовится основательно и встречает основательное сопротивление еще на дальних подступах.

В конце ХХ века вся политика современных государств — это профилактика против революций. Здесь не исключение даже «перестройка» и «реформы» 90-х годов. Горбачев и Ельцин вели именно антиреволюционную политику, почему она и была правой политикой и привела к восстановлению прежних общественных отношений и господству правых партий.

Это был, в своей сущности, возврат к прошлому, к февралю 1917 года, о чем неоднократно заявляли ведущие идеологи правого движения — А. Яковлев, Г. Попов, А. Собчак и др. Но тогда это — контрреволюция в точном и полном смысле слова. И, как таковая, она есть также изменение системы самоорганизации и самоуправления общества, изменение в сторону восстановления пережитых в начале ХХ века форм.

Однако контрреволюция, как показал исторический опыт XIX-XX веков, не приводит к устойчивому развитию и даже грозит существованию общества. Гражданское общество после контрреволюции [38] уходит в себя — отчуждается от государства и погружается в свою основу — в самоуправление и в самоорганизацию своих частей. Различные социальные и политические силы лихорадочно группируются и перегруппировываются, создают общественные организации, партии, союзы и т.д. Но в конечном счете все это только раскалывает основу — все глубже и резче. Этот процесс идет до тех пор, пока или революция создаст новую основу для объединения и преодоления раскола в самоуправлении народа, или общество расколется окончательно и рухнет.

Это знали еще древние, говорившие: «не устоит дом, расколовшийся в себе» (т.е. в своей внутренней основе). Расколовшийся в своей основе СССР не устоял. Устоит ли Россия? Устоит, если найдет новую основу единства самоуправления народа.

Поскольку Россия не в первый раз стоит перед проблемой: быть или не быть, у нее, надо думать, есть большой позитивный опыт для оптимистического решения этой проблемы. Решала раньше — решит и теперь.

Можно констатировать, что Россия начинает третье тысячелетие без эффективного управления и без основы для такого управления — без развитого самоуправления. И пребывать долго в таком состоянии она не может. Да ей и не дадут в условиях дефицита ресурсов во всем мире.

Отсюда у России только два выхода:

1. продолжить путь исторического крушения и отмирания;
   
2. организоваться на новой основе: самоорганизоваться и на основе новой самоорганизации воссоздать эффективное государственное управление.
   

Для продолжения первого пути есть все, и ничего больше делать не надо. Есть паразитирующая на природных ресурсах экономика, есть паразитирующая на этой экономике «элита», есть изображающие политическую борьбу и оппозиционность «партии», есть однообразно промывающая народные мозги «плюралистическая пресса».

Труднее выявить предпосылки для второго пути, поскольку он означает, фактически, революцию — коренное изменение самоорганизации гражданского общества и государства. Следовательно, вопрос стоит так: есть ли предпосылки для революции в современной России? Предпосылки есть, и весьма существенные. Во-первых — [39] разрушение производства до невероятных размеров, и обнищание населения в массовом масштабе. Растет слой молодежи, невостребованный производством и не имеющий возможностей создать семью и продолжить свой род.

Во-вторых — обострение противоречий в обществе до крайней степени: миллионы брошенных детей и бомжующих родителей, беззащитность и бесправие рабочих на частных предприятиях, конфликты и скандалы по всей иерархии власти с заказными убийствами и гражданской войной в Чечне.

В-третьих, наличие невостребованной, но образованной рабочей силы, значительная часть которой понимает свое общественное положение и имеет опыт организационной работы и представление о революционном опыте отцов и дедов.

В-четвертых — многие работники уже втянуты в процесс самоорганизации на почве борьбы за свои интересы в забасткомах, профсоюзах и других организациях.

В-пятых — продолжаются попытки трудящихся по созданию своих левых политических партий и общероссийских общественно-политических организаций 2.

В-шестых — отражая эти стремления низов гражданского общества, отдельные политики и государственные деятели пытаются опередить или даже возглавить эти стремления и возникающие их них движения.

В-седьмых — само государство, а особенно — патриотическая часть бюрократии, уже вынуждена стимулировать и поддерживать тенденции самоорганизации общества. Администрация Ельцина не могла опереться ни на какую партию и поэтому была бессильна сделать хоть что-то положительное. Администрация Путина, учтя это, пытается осторожно стимулировать создание «своих» партий («Единство» и «Россия»), хотя это вряд ли возможно как нечто устойчивое.

Действительная партия самоорганизации будет создана движением самого народа как действительно демократическая партия, [40] партия трудящихся классов, прежде всего — рабочего класса. Она и выведет гражданское общество из кризиса.

Однако разовьются ли эти предпосылки до целостного явления — будет зависеть от самого гражданского общества, от наемных работников и рабочих. Если они поднимутся на самоорганизацию и возьмутся за самоуправление, то революция произойдет, и кризис разрешится. Если не поднимутся — кризис будет продолжаться до полного уничтожения самостоятельной государственности России.

Борьба с этой вполне реальной тенденцией состоит, как понятно из предыдущего, в преобразовании самоорганизации гражданского общества или даже в ее возрождении. Но тогда следует выяснить вопрос о характере самоорганизации до «реформ» и определить основу самоорганизации для преодоления последствий реформ и последующего развития.

Чтобы увидеть перспективу самоорганизации в современном обществе, кратко рассмотрим ее основы в прошлом.

Основой самоорганизации первобытного общества является род как единый организм, еще не выделяющий из себя отдельную семью как свой собственный элемент.

Основой самоорганизации рабовладельческого общества является родовая община, покоящаяся на различии семей и расколотая на богатые управляющие и бедные управляемые роды. Таковы греческие, римские и ближневосточные города-государства, образуемые общинами из трех-четырех объединений (фил.). Например, первоначальный Рим в трех общинах объединял 300 родов, каждый из которых имел представителя в сенате. Отсюда именно 300 римских сенаторов. Вместе с царем и народным собранием сенаторы, или — отцы семейств, осуществляли всю полноту управления и самоуправления в Древнем Риме на протяжении веков 3. Менялись лишь форма единоначалия и состав народного собрания, но родовая основа самоуправления сохранялась. Она разрушалась тоже, но значительно медленнее, чем другие элементы власти. И это понятно, поскольку именно в ней жила субстанция римской государственности и самоуправления. Поэтому прав Т. Моммзен, когда говорит: «Никогда никакое правительство не исполняло лучше сената самое [41] великое из человеческих дел — мудрое и успешное самоуправление, и никакое собрание не отстаивало во внутренних и внешних делах интересы и достоинство своего народа с такой твердостью и с таким умением, как римский сенат» 4.

Однако с ростом могущества Рима и его экспансией в другие территории, он вынужден был изменить основу своего самоуправления и сначала превратился в многородовую территориальную общину на Апеннинском полуострове, а затем в мировую империю без родовой основы в недрах общества. Эта основа полностью перешла в аристократические круги и на закате Рима воплотилась в военной монархии. Несмотря ни на какие законы против холостяков и за поддержание рождаемости «граждан», римляне не смогли сохраниться как прежний народ и государство и рухнули вслед за разрушением своей системы самоуправления.

Такой же путь прошли Древняя Греция, завершившаяся империей Александра Македонского и ее развалом, ахеменидская Персия и другие восточные деспотии.

В государствах средневековья самоуправление уходит на территорию (земства) и в частные корпорации (цеха, монастыри, сельские территориальные общины).

Лишь монархия, как адекватная феодализму форма государственной власти, сохраняет родовую основу управления своими делами внутри своего аппарата. Формула Людовика XIV «Государство — это я» правильна на время его правления. Но в более широком временном контексте она звучала бы так: «Государство — это мой род».

Если такого рода не находится внутри своего народа, его ищут среди родов чужого народа. Особенно щедрыми на такие роды оказались норманны: они оделили царскими родами не только Россию, но и Англию, Данию, другие страны.

Однако самоуправление как субстанция народной жизни средневековья развилось в селах и цехах, т.е. вплотную приблизилось к производству.

К XIX веку оно развилось настолько, что собственники земель и фабрик уже часто не управляли сами своими корпорациями, а вполне отдавали дело управления представителям: не то — своим [42] представителям на фабрике (в деревне), не то — представителям фабрики (деревни) перед собой. Правда, в деле контроля за собственностью и доходами с нее они полагались на разросшееся к этому времени государство, которое в лице исполнительной власти уже подчинило себе и законодательную, и судебную власти. Законодательная власть современного общества в неравной борьбе с исполнительной властью скорее изображает элементы самоуправления, чем действительно представляет его, в снятом виде, в составе единой государственной власти.

Раскол самоуправления в современных развитых обществах осознается и народами, и правительствами. Поэтому трудящиеся организуются в общественные организации, профсоюзы и партии для защиты своих частных и общих интересов. А государства стремятся создать условия для работы профсоюзов, советов рабочих и других органов самоуправления в обществе и на производстве.

Территория и производство в современном обществе такие же основы самоуправления, как род и территория в древних обществах. И если раньше основной тенденцией развития государств был переход управления от родовой общины к территориальной, то в современном обществе главная тенденция: переход управления от территорий к производствам.

Современное государство ближе к промышленным корпорациям, крупным фирмам и банкам, чем к местным властям (землям, штатам, областям). Тем более это относится к самим местным властям: они давно уже в зависимости и под фактической властью крупных промышленных, транспортных, торговых и иных предприятий.

Эта тенденция в явной и резкой форме была осознана, выражена и реализована в России сначала в революции 1905 года, а затем в 1917 году. Первый в России общегородской совет рабочих депутатов возник как орган самоуправления города на основе производственных самоуправляющихся коллективов. Рабочие фабрик организовались в забасткомы, а представители этих забасткомов собрались в городской Совет. Таким образом, власть опиралась на фабрики и заводы, на промышленные предприятия. С этого времени можно говорить о новой — крупной производственной общине. При этом ни одна партия, в том числе и большевики, не имела в программе создание таких органов. А появление Советов сначала было [43] встречено враждебно, поскольку партийные функционеры сначала увидели в Советах конкурентов на политическом поприще.

Точно так же действовало производственное самоуправление и в 1917 году. Английский исследователь Д. Мандель пишет: «Требование контроля было выдвинуто «снизу» после Февральской революции тогда, когда оно еще не фигурировало в программе ни одной из социалистических партий, в том числе и большевиков, хотя рабочие-активисты этой партии с самого начала играли видную роль в фабзавкомах. После Октябрьского восстания фабзавкомы, опять под сильным давлением снизу, настаивали уже на самой широкой свободе своих действий по отношению к заводской администрации» 5.

До сих пор не вполне ясно, почему новое государство, выросшее на инициативе промышленных рабочих и их форме самоуправления, фактически распустило фабзавкомы в 1918 году. Но еще более неясно, почему государство Советов фактически распустило Советы введением Конституции 1936 года, где избирательной единицей вновь определяется территориальный округ, а не, как прежде, производственный округ — не фабрика, не завод.

Эта Конституция означала, по существу, государственный переворот, контрреволюцию, изменение основы государственного строя. Но за это, почему-то, никто не критиковал ни Сталина, ни его руководство ни тогда, ни теперь. Причем, хотя первоначально на VII съезде Советов, принимавшем новую Конституцию, были вынесены всего два, казалось бы — незначительных, вопроса: «1. Внести в Конституцию Союза ССР изменения… 2. …избрать Конституционную комиссию…» 6, но фактически это была принципиально иная Конституция.

И все же нельзя сказать, что система самоуправления, возникшая в России после 1917 года была порушена. Была разрушена, и то не полностью, ее советская основа, новая система народного самоуправления. Тем не менее, остались не только название, но и большое влияние трудовых коллективов на процесс выдвижения депутатов в «советы», на формирование избирательных комиссий, депутатского корпуса и т.д.
[44]

Система «Советов» (с 1936 года они фактически стали парламентом и муниципалитетами) приобщала к управлению делами общества массы рядовых людей, до половины которых были рабочими и крестьянами. Эта система дополнялась такими общественными организациями как профсоюзы (до 100 млн. человек), комсомол (30 млн. в последние годы СССР), пионерия (33 млн. в последние годы СССР), ДОСААФ и т.д., и т.п. причем основной контингент этих организаций состоял из представителей народа — рабочих и крестьян. Их деятельность во многом была малоинициативна, заформализована и т.д., но она все же влияла на ход вещей, на руководство страной, на политический курс государства.

И если в результате «реформ» эта самодеятельность уничтожена, то самоорганизация общества находится на самом низком уровне, едва теплится вокруг задач выживания отдельных групп, предприятий, городов.

Учитывая историю, тенденции развития и состояние самоорганизации гражданского общества в современной России, можно предположить, что усиление организованности общества начнется на производстве и с производства. В этом заинтересованы все: и государство, и честные предприниматели, и рабочие с крестьянами. Но рост организованности станет эффективным и даст результат только при том непременном условии, что организация станет организацией самих работников — станет самоорганизацией и самоуправлением работников по выходу экономики, и страны в целом, из кризиса.

Какой будет форма самоорганизации, создадут ли трудящиеся новые формы или просто обновят старые, это покажет время и конкретный ход истории. И думается, что теперь уже не в очень дальней перспективе.