Чем пристальней всматриваемся мы в то, что привычно именуем виртуальной реальностью, тем понятнее нам становится, что в ней нет ничего нового. Дело даже не в том, что рождение компьютера было тщательно подготовлено схоластами (со времен Луллия его появление стало «делом техники»), и не в том, что вообще все — суета и томление духа, а в том, что речь об этом «томлении духа», действительности духа ведется, в сущности, уже давно. Поводом и отправной точкой данного размышления стали строки «Критики практического разума» Канта. В первую очередь хотелось бы показать, что Кант, ограничивая компетенцию чистого спекулятивного разума сферой возможного опыта, открывает нам иную сферу, в которой мы имеем дело с такой действительностью духа, которой весьма свойственно было бы именоваться виртуальной (ведь латинское virtus — это доблесть, достоинство, дарование и добродетель). В указанной сфере разум направляется на определяющие основания воли, причем под волей разумеется «способность создавать предметы, соответствующие представлениям, или хотя бы определять самое себя для их создания». Как известно, исходя из принципа автономии воли, Кант далее формулирует закон, определяющий волю, который является моральным законом. Более того, здесь сама природа подчиняется воле в ее свободном определении. В этой сфере человек сталкивается с собственной свободой как с собственной действительностью. Объекты, с которыми он встречается, сказываются о действительности его воли, и он определяется по отношению к ним как моральное существо. То, что сфера виртуального открывает человеческую свободу, кажется почти банальным: Net «предоставляет возможности», система статусов, которая эксплуатируется интерактивными играми, может быть исследована в рамках дисциплины, [104] которую Кант именовал практической антропологией. Но в таком случае мы должны допустить, что мораль имманентна присутствию в этой сфере. Движение человека здесь направлено на благо или долг или исходит из них, т.е. всегда имеется некоторая самореферентная точка, стягивающая виртуальное пространство и определяющая присутствие в его пределах. Только здесь мы по-настоящему способны совершить преступление или вынести правое суждение. В противном случае и мы и вещи остаемся беспристрастными.
Если мы попытаемся прояснить для себя, каков, по Канту, статус субъекта и объекта воления, то сразу же встретимся с понятием «способности желания», которое он описывает как «способность существа быть причиной действительности собственных представлений» (ср. выше определение воли). Кант открыто ставит вопрос о возможности объекта способности желания, но оставляет его без ответа. Мы же фиксируем следующее. Все объекты, с которыми человек сталкивается в интересующей нас сфере суть объекты желания, действительность которых есть действительность его свободной воли. При этом как желание описывается сама направленность воли на этот объект. Отметим, что термин «объект» здесь применяется иносказательно — в дальнейшем рассуждении он указывает скорее на отсутствие объекта. Итак, мы сталкиваемся с таким случаем конституирования объекта, при котором то, что могло бы быть описано как интенция, определяется нами как желание. Мы стоим перед опасностью (на пороге) расширения виртуальной сферы до предметной сферы вообще (и тогда предмет пропадает совсем), когда все вещи, с которыми мы имеем дело, могут рассматриваться как явленные для нас в первую очередь как предметы нашего непосредственного желания (и тогда виртуальное следует рассматривать как культурное). Здесь необходимо немного отступить и прояснить одно обстоятельство: корректнее всего через желание описывать не «объект», а сам акт его конституирования, ведь мы даже говорим «Я не хочу больше этого слышать». Тогда мы попадаем непосредственно в интересующую нас область и избавляемся от непоследовательности в использовании понятия «объект желания». Очевидно, имеется в виду не какой-то воображаемый предмет, которым человек хотел бы, например, располагать, но желание самого акта достижения или творения этого предмета. (Так мы вернулись к сфере практического разума и указанному выше определению воли). Акт воли здесь предстает как «объект второго порядка», как желаемое и желательность, подобно тому, как, по Канту, «спекулятивно мыслящий субъект во внутреннем созерцании предстает для себя как явление». Неожиданное дальнейшее разъяснение обнаруживается в «Теогонии» Фейербаха, где тот говорит, что «пережитое» таким образом и этим самым уже отчужденное желание все же предоставляет своеобразные объекты. Эти объекты суть всегда боги или герои, которыми в изобилии населяется виртуальный мир (Фейербах фактически закрепляет за религией статус виртуальной сферы) и которые всегда готовы явиться во плоти и совершить великое мщение.
[105]
Желание как основание виртуальности включается в следующие его порядки — оно обнаруживается как стремление, желание к «повествовательной идентичности». Этот термин введен Рикером, и он описывает последовательное движение к этой идентичности через отношения Я — Ты — Третий. Речь от первого лица есть установление собственной возможности говорить, оно звучит как «могу и хочу говорить». (Рикер также указывает, что субъект, конституируемый прохождением этой последовательности есть этический субъект). «Ты» есть признание аналогичной способности за другим. Взаимное признание помогает обоим оставаться «могущими субъектами», но оно уже не обходится без правил действия, «порядков признания», которые включаются в виртуальную сферу в качестве посредников. Однако представляется, что в силу многочисленности посредников (multi-media) речь подчас предстает именно как речь от третьего лица. В сущности, от них нельзя избавиться, так что никакой самоидентичности нельзя добиться и говоря исключительно от первого лица: язык предстает как инстанция, экранирующая всякое Я. Компьютер вообще не позволяет взглянуть на себя. Для этого необходима остановка действия, однако и тогда мы сталкиваемся не с самообнаружением, а скорее с самоинвентаризацией, порядок которой является действительностью принятых правил игры и т.о. проистекает из признания другого, которое по сути есть желание другого и желание самого себя. Net дает слово, имитируя исполненное желание говорить и желание определения собственной воли, сродни афинской агоре, в которой каждый мог говорить, но некоторых после этого вынуждали умирать, оставшиеся же испытывали муки совести. (Положение на агоре, читающего и за компьютером одно и то же — человек сидит. Хотелось бы отметить, что «болтающий(ся)» в chatах открыто подвергает собственную идентичность опасности, поскольку письменный язык, которым пользуются в таких случаях, почти полностью переводит речь в третье лицо и предельно рассеивает ясность дела, что дало еще У. Эко основание рассматривать его в одном ряду с неизученными языками и тайнописью. Многие, однако, пользуются этим для виртуального изменения собственной телесности). Отказ же от права голоса, нежелание говорить сразу же возвращает нас к лицу (как это прекрасно показано у Бергмана), которое можно увидеть на экране своего компьютера только тогда, когда монитор выключен.
Желание, которое участвует в конструировании объекта и субъекта желания можно (весьма вольно) описать как взгляд, направленный не на самого себя (нерефлексивный). Такой взгляд проходит в центре различного рода виртуальных сетей. Открывая Библию, мы попадаем в сеть бесконечный взаимных увязок и ссылок (подчеркивающих подлинность ее сообщений). Этот текст, как известно, требует дальнейших комментариев и ссылок, в каковом жанре работала целая эпоха. Можно сказать, что в этом проявилось их желание себя, что через это они достигали самоидентичности. Фома Аквинский напрямую говорит, что вся указанная сеть конструируется взглядом, в основании которого лежит свет, исходящий от высшего Судии. [106] Научному аппарату новоевропейской науки удалось воспроизвести этот принцип: исследование зиждется на любопытном взгляде ученого, который скользит вдоль изучаемых объектов, собирая вокруг себя серию описаний и ссылок на тексты иных описаний, причем объект изучения под таким испытывающим взором распадается (хорошо, если не на самом деле). После этого всего Net кажется вполне закономерным и не самым характерным воплощением указанного принципа.
Возможно и обратное действие. Интенсивность собственного желания определяет тревожное ожидание действия, которое может изойти из виртуальной сферы уже вне нашего желания. Кажется, что собственными силами мы породили, а затем и растревожили грозную силу, таящую опасность возмездия. Ожидание описанного в начале «Пополь-вух» восстание вещей (этих извечных молчаливых посредников между нами и миром) или великого потопа (действие более высоких сфер) может быть в этом отношении вполне оправданным, хотя в страхе грядущего с новым веком конца света и неизбежного наказания мы способны все же отвернуться вдруг от экрана, оказаться у себя Дома и отправиться на кухню пить чай.
Добавить комментарий