Феномен М.С. Кагана

С юбиляром меня связывает длительная, большая дружба, причем она возникла внезапно, с момента первой же нашей встречи, происшедшей в 1971 г. во время одной из моих командировок в Ленинград. Нас так многое связывает, накоплено столько воспоминаний о многочисленных, имевших место по самым разным поводам встречах, что я, приступив к написанию настоящего очерка, почувствовал настоятельную потребность насытить его биографическими и автобиографическими штрихами.

Начну с упомянутой выше встречи. Договорившись с Моисеем Самойловичем о встрече с ним утром у него на квартире, я полагал, что она продлится максимум час, и поэтому планировал еще встретиться с несколькими своими ленинградскими коллегами в течение дня, о чем заранее условился с ними. Но встреча наша продлилась до самого вечера, и не только потому, что мы оказались с ним единомышленниками и сразу стали понимать друг друга с полуслова, без долгих объяснений. Дело в том, что М. Каган предстал предо мной как удивительно обаятельный человек, обладающий огромным набором положительных качеств.

Как-то давно, в связи с очередным его юбилеем, во время написания текста своей поздравительной телеграммы, в которой мне нужно было выразить свое видение его наиболее яркой отличительной черты как человека, я назвал его вполне реально существующей многогранно и пропорционально развитой личностью. Причем эта характеристика пришла мне на ум сама собой, без каких-либо раздумий, настолько подобный образ Мики, как его обычно называют друзья, спонтанно утвердился во мне в процессах общения с ним. И действительно, он был таковым и как исследователь, и как педагог, и как друг. Бывая в Ленинграде, я обычно останавливался у него на квартире и тем самым имел возможность составить о нем впечатление и в кругу семьи. И как семьянин, он вполне оправдывал намеченный выше образ.

М. Каган по своему призванию, а не только по образованию, философ в подлинном смысле этого слова. Мой жизненный опыт дает основание полагать, что мне также присущ философский стиль мышления, но его все же значительно больше можно назвать общенаучным. У Кагана же стиль мышления, вне всякого сомнения, является последовательно философским. Это философ с редким, очень ярко выраженным синтетическим мышлением, склонным к весьма широким теоретическим обобщениям. Причем данная способность все более возрастает.

Начав свою педагогическую и научную деятельность как эстетик, юбиляр на рубеже 60-70-х гг. стал систематически заниматься, если так можно выразиться, теоретическим культуроведением, которое существенно способствовало раскрытию его теоретического потенциала. В частности, такое профессиональное увлечение дало ему возможность рассматривать предмет эстетической теории в гораздо более широком поле. А это, в свою очередь, позволило Кагану посредством своих многоплановых теоретико-культурных исследований весьма существенно обогатить и эстетическую теорию. Убедительно об этом свидетельствует одна из самых последних его работ — монументальная книга «Эстетика как философская наука» ((Санкт-Петербург)., 1997), написанная на основе университетского курса лекций.

Забегая вперед, следует отметить, что последний период оказался исключительно плодотворным в исследовательской деятельности Кагана, ведь в том же году вышла в свет его книга «Философская теория ценности». Годом же раньше были опубликованы две другие обобщающие книги: «Философия культуры» и «Град Петров в истории русской культуры».

До первой нашей встречи я не был знаком с исследованиями Кагана, он же, как оказалось, успел прочитать мою книгу «Очерки теории культуры» (Ереван, 1969), которая неожиданно для меня самого сразу же вызвала довольно широкий резонанс. Ее стали переводить за рубежом, и мне во время моих командировок коллеги часто высказывали свое мнение о моей технолого-деятельностной культурологической концепции, в соответствии с которой, культура была охарактеризована как специфический, надбиологически выработанный способ осуществления человеческой деятельности. Но насколько я помню, никто даже не обратил внимания тогда на предложенную в книге многомерную системную модель общественной жизни людей. В соответствии с ней предлагалось данную жизнь рассматривать с точки зрения субъектов человеческой деятельности, предметов на которые она направлена и средств ее осуществления. Для меня она была очень важна для четкого различения предметов культурологии и социологии.

Причем в книге были намечены пока лишь контуры данной модели, без должного ее систематического обоснования, которое было дано мною позже. Каган же сразу обратил внимание на эту схему. И мы больше говорили не столько о культуре, сколько об этой многомерной модели. Я как сейчас помню, насколько меня поразила точность и лаконичность формулировки ее сути посредством трех слов: «кто», «что», «как».

Как я уже сказал, мы оказались с Каганом единомышленниками — нас сразу же сблизили системный подход к общественной жизни людей, общие культуроведческие приоритеты ее рассмотрения и деятельностная интерпретация культуры. Наиболее близкой мне по духу была очень интересная книга Кагана «Человеческая деятельность», опубликованная в 1974 г. в Москве.

Но сказанное ни в коей не мере означало тождества наших концепций. Приняв общую характеристику культуры как способа человеческой деятельности, он считал, что «способ» сводится к умениям и навыкам. Для меня же была характерна более широкая трактовка понятия «способ», включающая в понятие «способ человеческой деятельности» также и объективированные формы культуры. Кроме того, наши взгляды расходились в вопросе объема понятия и термина «деятельность»: Каган считал правомерным прилагать данный термин лишь к проявлениям человеческой активности, я же придерживался точки зрения, согласно которой он должен охватывать как человеческую, так и биологическую активность.

Мы полемизировали по этим и некоторым другим вопросам, нередко и публично, но это никак не отражалось на наших дружеских взаимоотношениях. Я даже припоминаю один случай из нашей лекционной практики, который, вообще-то, можно было бы с полным основанием квалифицировать как некую инновацию, если бы она закрепилась в преподавательской деятельности. И возник он именно в связи с тем, что мы решили вынести наши споры на суд аудитории, перед которой нас пригласили прочитать специальные курсы лекций в Латышском университете в Риге, что оказалось интересным и слушателям, и нам самим.

Как-то Каган в своей лекции затронул спорные для нас проблемы. Я задал ему ряд вопросов, и когда после его ответов я выразил кратко свое мнение по ним, меня вдруг осенила идея одновременного прочтения наших лекций в форме диспута. Каган, как полемист по своему характеру, мою идею сразу же принял, и мы именно так, весьма своеобразно прочитали наши специальные курсы, что, должен сказать, очень оживило лекции. На них всегда присутствовали не только студенты, но и преподаватели, поэтому аудитория была полна.

Вообще я всегда с большим удовлетворением слушал лекции Кагана, который, обладая ораторским даром, всегда безупречно логичен и последователен в своих суждениях. Он является одним их самых лучших лекторов, которых я когда-либо слушал. Кроме того, он обладает столь же большим педагогическим даром, и благодаря этому воспитал плеяду прекрасных специалистов.

Я лично очень рад, что мне довелось часто общаться с человеком с таким огромным зарядом позитивной энергии, щедро передаваемой окружающим. Общались же мы не только в Ленинграде и Ереване — в каких только городах Советского Союза мы ни побывали на различных конференциях, которые столь часто организовывались в 60-80-х гг. Вообще это время можно считать золотым веком советского обществознания, весьма продуктивным периодом, возникшим после «оттепели», когда сформировалось неповторимое сообщество исследователей. Особенно мне запомнились часто организуемые научные встречи в Старом Петергофе, на берегу Финского залива. Несколько лет назад вышла в свет автобиографическая книга Кагана «О времени и о себе», в которой, в частности, они красочно описаны. Причем участники одной из них, в том числе и я, запечатлены на фото. Получив от него данную книгу и залпом прочитав ее, я ощутил острое чувство ностальгии по тому безвозвратно прошедшему времени.

Данное чувство оказалось для меня тем сильнее, что в 90-е г., особенно после развала СССР, я оказался оторванным от друзей и коллег, причем в тяжелейших специфических условиях блокадной Армении. Могу сказать, что особенно часто я в этот исключительно драматичный период постсоветского кризиса вспоминал, в первую очередь, именно Кагана, ощущая отсутствие присущего ему заряда позитивной энергии, которую я привык постоянно получать от него. Целых 10 лет мы не встречались. Наша встреча произошла лишь в 2000-м г. Непосредственным поводом для нее явились культурологические чтения «Науки о культуре и императивы современной эпохи», проведенные в апреле в Москве и Санкт-Петербурге (коллеги решили таким образом отметить мое 70-летие).

Я хотел бы выразить свою глубокую признательность Кагану за то, что он настоятельно рекомендовал мне написать научную автобиографию. Первоначально, будучи очень занят в тот период, я вспоминал данное предложение не очень охотно, но потом, когда я начал работать над автобиографическим очерком, увидел, какие огромные возможности таит в себе этот специфический вид исследования. Очерк я послал Кагану, но пока еще не опубликовал, поскольку он, как мне кажется, нуждается еще в существенной доработке.

Как я уже заметил, первый цикл культурологических чтений был проведен в Московском Государственном институте культуры и искусств министерства культуры РФ, второй же в Санкт-Петербургском университете культуры и искусства. Внешне, как и Москва, Санкт-Петербург, уже начиная с вокзала, показался мне очень чужим в связи с бросающимся в глаза торгашеским духом города, который проявляется в примитивных атрибутах первоначального капиталистического накопления. Но достаточно было войти в просторную, столь хорошо знакомую квартиру на ул. Чайковского и оказаться в окружении мало изменившегося Мики и оставшейся такой же, как и прежде красивой и милой Юлии, как отмеченные первые впечатления сразу же исчезли. Осталось же лишь чувство большой радости в связи со встречей с близкими людьми.

Должен сказать, что с супругой Кагана, являющейся прекрасным искусствоведом, специалистом по геммам, у меня также с самого начала сложились теплые дружеские отношения. Они были настолько доверительными, что мы привыкли делиться возникавшими у нас проблемами. В частности, Юлия посвящала меня в дела семьи, связанные с детьми, другими близкими родственниками. Эти установившиеся прежде отношения сразу же восстановились, и мне показалось, что я как будто полностью окунулся в прошлое. Это чувство вновь и вновь возвращалось ко мне в процессах общения с Микой и Юлией. Я с удовлетворением отмечал про себя, что в типе их взаимоотношений не произошло никаких существенных изменений, что они столь же теплы и стабильны. Мне, как и прежде, было приятно наблюдать, как они уважительно и нежно относятся друг к другу, образуя нерасторжимую пару. По-видимому, единственное, что их стало разделять за последнее время — два компьютера, установленные в одной комнате. Один принадлежит Мике, другой же Юлии. Меня очень забавляло, когда я порой входил в эту комнату и видел, как они в разных ее концах трудятся, освоив умную машинную премудрость.

Дни моего пребывания в Санкт-Петербурге запечатлелись в моей памяти. К сожалению меня дома ждали неотложные дела, и я пробыл там всего неделю, и этого было явно недостаточно.

Вообще меня очень многое связывает с данным городом. Хотя я долгое время прожил в Москве и полюбил ее, поскольку окончил там институт, аспирантуру, приезжал туда часто и на длительное время и в последующее время, особенно в первой половине 60-х гг., когда я работал над своей докторской диссертацией по методологическим проблемам общественной жизни. Но к Ленинграду у меня сложилось особое отношение и не столько потому, что это прекрасный в архитектурном отношении город — главное, что привлекало в нем, это более теплое отношение между людьми, нежели в Москве.

У меня в Ленинграде появилось много друзей, и поэтому я с удовольствием ездил туда. Сейчас я рад представившейся возможности написать очерк, посвященный юбилею моего самого близкого ленинградского друга.

Похожие тексты: 

Добавить комментарий