Феномен Кагана: заметки очевидца

• Достоин изучения
• Сорок из восьмидесяти
• «Я не ищу, я нахожу!»…
• Конструирование теоретических систем
• Созидание научных сообществ

Достоин изучения

Юбилей маститого ученого — добрый повод, а для близких — и обязанность вдумчивой оценки его вклада в науку, анализа вошедших в ее обиход обнаруженных им фактов, привнесенных идей, разработанных теорий. Но это и повод (без прямой связи с оценкой конкретных трудов, идей, теорий) внимательно присмотреться к самой натуре юбиляра, его явлениям миру, особенностям его личности и личностных отношений, то есть ко всему тому, что можно объять понятием «ФЕНОМЕН КАГАНА»… Конечно, сей феномен достоин изучения, если он предстает заметным фактором плодотворного воздействия на многих людей. Именно таким он и состоялся, причем уже давно, набирая вплоть до нынешних дней все большую силу и большее влияние.

Я осмеливаюсь утверждать это как многолетний очевидец многообразных явлений миру моего друга.

Сорок из восьмидесяти

Ровно половину нынешних юбилейных лет М.С. Каган судьба позволила мне идти по жизни рядом с ним: следуя за его поисками и принимая его находки, а нередко и до хрипоты споря с ним; радуясь, а порой и негодуя; совместно участвуя во многих событиях в разных городах и весях в официальной обстановке и в родственной среде, — чаще одинаково, а нередко и в разной тональности относясь к ним…

Сорок лет — возраст зрелости развитой личности, акме, как говорили в древности греки: расцвет, вершина. Проведя следующие сорок лет рядом с М.С. Каганом, смею утверждать: он необычен и в этом. Его расцвет — не позади, его вершина — еще впереди. Вторая половина жизни М.С. Кагана — неостановочное развитие тех оснований, которые созрели в первой.

А это прежде всего — неуемная творческая активность. Ею освещены уже ранние, а тем более — зрелые работы, и она нарастает непрерывно на его жизненном перегоне и от 40 до 60, и от 60 до 80 лет. Кажется, нет предела этому мощному эвристическому потоку, а он еще и ширится, врываясь в разные сферы социогуманитарного знания, чтобы внести в каждую из них нечто существенно-важное, новое, никогда не бывшее.

Творческий огонек освещает не только его работу над рукописями. Он то и дело вспыхивает и в рядовой лекции, в частной беседе с учеником, в общениях с коллегами и близкими друзьями, в президиуме научной конференции и за пиршественным столом. Бывают вполне сравнимыми и затраты творческой энергии при сочинении, скажем, научного opus’a и шуточного стихотворения в честь домашнего события… Главное основание «феномена Кагана» можно сформулировать, перефразируя знаменитые строки Маяковского: творить везде, творить всегда до дней последних до конца…

Еще одно его основание — неутолимая жажда все новых и новых впечатлений — научных, художественных, профессионально-значимых и обыденно-жизненных, жажда, которая гонит его от одной встречи к другой, из города — в город, из страны — в страну. В этом М.С. также неутомим. Полагаю, что по плотности эффективных встреч и поездок нет ему равных среди сегодняшних российских гуманитариев.

Мне видится еще и третье важнейшее основание «феномена Кагана»: прямо-таки бешеная работоспособность М.С.! Она сорок лет изумляла и восторгала меня и не перестает изумлять и радовать сегодня. Прошлый свой знаковый юбилей — 75-летие — М.С. встретил публикацией четырех объемистых трудов по насущнейшим проблемам разных отраслей гуманитарного знания! Не меньше набирается и к 80-тому…

Актуальным видится мне изучение и самого этого феномена (равно как и других уникальных творческих личностей). Сродни постижению художественного произведения, оно требует психологического перенесения во внутренний мир такой личности, своеобразного, будто чувственного осмысления (наподобие «умных эмоций» искусства) сущности ее явлений внешнему миру — то есть особой близости к ее творческим деяниям. Разумеется, и самому близкому в этом смысле человеку не дано ни малейшего шанса, чтобы стать таким же, как эта личность: уникальное неповторимо… Но мощное магнитное поле ее воздействия обещает ему другое: пробудить собственные творческие возможности; заразить жаждой нового; увлечь вдохновенным трудом…

«Я не ищу, я нахожу!»…

«Феномен Кагана» — это еще и своеобычная творческая манера. В чем-то она сходна с искусствоведческой манерой Бенедетто Кроче и художественной — Пабло Пикассо, чья известная самохарактеристика на этот счет приведена выше. Высокая чуткость ко всему новому совмещается у них с быстрой творческой реакцией на него, как правило, с последующим развертыванием найденного решения, его уточнением, насыщением, развитием в контексте других находок для обретения все новых и новых, дабы идти ко все более масштабным художественным или научным обобщениям…

Я не раз бывал свидетелем того, как посетившая М.С. собственная мысль или увлекшая его чья-то идея; новый поворот в уже, казалось, завершенном исследовании или новые веяния в других отраслях знания; запавший в душу факт, событие, отношение и многое другое будто «отвертывали кран» его творческой энергии. Их нельзя было упустить! На них следовало реагировать — и незамедлительно!

Обратите внимание на необычно высокий удельный вес в публикациях М.С. Кагана небольших статей, сообщений, тезисов выступлений на всевозможных научных собраниях. Заметьте, что один и тот же «сюжет» разрабатывается в нескольких изданиях (например, в ряде отраслевых искусствоведческих журналов и сборников), но в разных ключах и вариантах, отвечающих специфике того или иного вида или жанра искусства. Добавьте к этому публичные и университетские лекции, индивидуальные занятия со студентами, аспирантами, докторантами, учебные программы и пр., которые не обходятся без тех же «сюжетов» в соответствующих наклонениях.

Таким путем можно не только «застолбить» свое творческое видение чего-то нового и отправить его в свободное плавание, дабы обратной с читателями и слушателями связью обнажить сильные и слабые стороны, проверить «на прочность». Осмысливая это новое по горячим следам, поворачивая созданный сюжет то так, то этак, М.С. начинает развертывание многих сюжетов и открывает долгий путь к фундаментальным трудам, основанным на проработке огромного и разнообразного материала. Но уже о своих с пылу-с жару сделанных публикациях М.С. мог бы сказать: я не ищу, я нахожу! Мог потому, что он не хаотично мечется в поисках нового, а целенаправленно, настойчиво движется к нему, как бы предвосхищая свои находки.

Я и в этом вижу непременную особенность той творческой манеры в искусстве и в науке, о которой идет речь. Ее обеспечивает интуитивное чувствование художником или ученым назревающих в поле его активной деятельности проблем и складывающихся на обширной художественной или научной территории линий осмысления сходных проблем. Интуиция художника толкает его к тем жизненным импульсам, которые жаждет вобрать в себя подготовленное эволюцией искусства интра-художественное лоно грядущих сочинений мастера. Интуиция ученого нацеливает на тот новый семенной материал, который жаждет взрастить взрыхленная эволюцией науки почва грядущих исследований мастера. Конечно, бывают и промахи, и несбывшиеся надежды, поиски без находок и находки, оказавшиеся бесплодными… Не только в поэзии, но и в науке приходится переколпачить тонны руды, чтобы добыть грамм радия… М.С., однако, чаще попадает в «яблочко».

Попадает еще и потому, что чувствует (по его же признанию) личную ответственность за то, чтобы не пройти мимо нового, важного, нужного людям, и помочь ему выйти в мир. Помню, он познакомился в Тбилиси с живописью Ладо Гудиашвили. Она долго, вплоть до «оттепели» 60-х, пребывала под домашним арестом — закрытой для выставок, салонов, художественных журналов, репродукцирования и пр. Потому она не получила должного признания за пределами Грузии. М.С. долго и в разных вариантах развертывал посвященные ей сюжеты, вылившиеся и выстроившиеся и в поныне единственный на русском языке капитальный труд о выдающемся художнике. В Тбилиси же и в то же примерно время М.С. встретился с искусствоведом и художником Отаром Пиралишвили, работавшим над первой в СССР книгой о знакомой только узкой группе специалистов всего мира проблеме nоn-finito в изобразительном искусстве. М.С. Каган сразу же разглядел в этой проблеме общеэстетический смысл и высокую значимость для изучения природы не какого-то вида, а искусства в целом. Он пишет предисловие к первому изданию труда Пиралишвили и на долгое время «заболевает» ее идеями. Отар говорил мне о том, как много дали ему беседы с М.С. при работе над вторым, существенно улучшенным изданием его книги. Ныне же в наших учебных курсах и учебных пособиях по эстетике специальный раздел отведен идеям грузинского исследователя и современному видению проблемы поп-finito в целом.

Острую ответственность чувствует М.С Каган, я полагаю, перед своим родным городом. Многолетние разнообразные сюжеты — подступы к теме — развернулись пять лет назад в фундаментальное, великолепно изданное исследование — «Град Петров в истории русской культуры», а в 2000 году — уже в учебное пособие по истории культуры Петербурга, рекомендованное Министерством образования РФ студентам, которые обучаются по специальности «Социально-культурная деятельность». Напомню, что в эти годы в творчестве М.С. Кагана превалируют проблемы истории и теории культуры, а искусство все чаще рассматривается в системе культуры, исследуется в культурологическом ключе.

Все же главная, воспринимаемая М.С. Каганом как ответственность личная и непременнейшая, принуждает его прежде всего и особенно пристально следить за новациями в разных, даже далеко отстоящих друг от друга отраслях знания, если их целесообразно применить в своих. Не перечесть тех случаев, когда М.С. Каган ввел в обиход социо-гуманитарного знания новые идеи, методы, теории, выведенные им самим, либо в процессе творческого переосмысления «чужих», в частности, такой трансформации достижений ряда революций в естествознании ХХ в., их преломления в призме специфики знания гуманитарного, которая позволяет плодотворно использовать здесь эти достижения. Вспомним о впечатляющем ряде его работ — от предварительных сюжетов до капитальных исследований, — которые отворили многим гуманитариям двери к новейшим открытиям семиотики и кибернетики, теории систем и теории моделирования, физиологии высшей нервной деятельности и психологии, информатики и теории общения.

Конструирование теоретических систем

Поговорим теперь о пленительной страсти, которая овладела М.С. Каганом: о конструировании теоретических систем. Не будь в науке сложившегося системного метода, М.С. Каган, сдается мне, придумал бы его. Системное мышление — органичное свойство и потребность его недюжинного ума. Здесь есть для ума где разбежаться, выверить себя, проявить свою мощь!

Помню, какой громкий резонанс вызвало одно из первых его системных деяний: пятичленная теоретическая модель системы искусства. Оно предстает в ней целостным и одновременно сложным многосторонним организмом; в единстве своих необходимых и достаточных сторон и в своеобразии каждой из них; в прямых и обратных ее связях со всеми другими и в их синтетическом слиянии в центре этой конструкции. Она еще и красива!.. При немалой сложности, она компактна; ее смысл очевиден, доступен; она экономна, в ней нет ничего лишнего, все работает…

«Пятичленка» в схематическом изображении сразу же была подхвачена, заняла заметное место на страницах научных изданий, вошла в учебные курсы. Она не могла не вызвать и споров, и стремлений ее перекроить, предложить взамен другие модели (к чему приложил руку и автор этих заметок). Но о них все успели позабыть, а «пятичленка» в своем первозданном виде действует и сегодня. Полагаю, что не последнюю роль сыграла в том и ее эстетическая привлекательность… У М.С. Кагана нашлось немало последователей. Схемы — конструкции теоретических систем замелькали в печатных и словесных выступлениях. «Началась эра начертательной эстетики», — шутил профессор Л.Н. Столович…

Наблюдая на протяжении многих лет за системосозидательной работой М.С. Кагана (с «начертательной» составляющей и без оной), я обнаруживаю системность и в развертывании этой работы. Если сложный объект предстает перед исследователем на разных уровнях теоретического осмысления во множестве системных «срезов», то неисчерпаемым в принципе может быть и конструирование его теоретических моделей. Отталкиваясь от «пятичленки», которая претендует на охват системы искусства в целом, можно идти и «вниз» — к ее подсистемам, и «вверх» — к тем более масштабным системам, в которых целостный художественный организм выступает лишь одной из подсистем. Созданные М.С. конструкции изящно укладываются в последовательный ряд именно такого неуклонного движения: все «ниже» и «ниже» в одном направлении; все «выше» и «выше» — в другом.

Так, в «Морфологии искусства» М.С. Каган рассматривает художественное семейство как подсистему искусства и как систему своих полноправных членов. Но в теоретических моделях нуждаются и системы разновидностей и жанров каждого вида, а они, в свою очередь, являются своеобразными системами своих произведений… Впрочем, и сами произведения оказываются уникальными динамичными идеально-материальными системами. М.С. Каган реализует дальнейшее движение «вниз» уже в работах, посвященных разным видам искусства, в частности, в недавно вышедшей книге о музыке. Он поднимается и «вверх», высвечивая место искусства в системе культуры, а культуру — как человекотворную систему в ее оппозиции к природе и во взаимодействиях с ней, и т.д.

Вспомните многочисленные коллективные труды, чьим организатором и научным редактором являлся М.С. Обычно уже в замысел каждого из них он «закладывал» определенную теоретическую конструкцию в роли ведущего, который направляет и объединяет исследовательскую активность всех участников совместной работы. Такова, например, трехмерная теоретическая модель, предпосланная им первому у нас «структурно-типологическому исследованию» истории мировой художественной культуры. Она проступает во всех главах обоих томов этого уникального издания. Работа большой группы видных специалистов по отдельным эпохам, регионам, аспектам этой истории обрела благодаря этому единое дыхание, а сама история предстала под их пером не в виде разрозненных событий, а системой логически развертывающегося, сквозного процесса в специфическом для каждой эпохи взаимодействии трех основных его измерений… Присмотримся и к диссертациям учеников М.С., защищенных в последние годы. Разве не просвечивает и сквозь их тексты общее теоретическое основание исследований разных систем разного характера, уровня, объема?

Я уклонюсь (как обещал) от оценок тех теоретических моделей, которые сотворил сам М.С. Каган: одни больше соответствуют изучаемому объекту, другие — меньше, а некоторые, на мой взгляд, скорее уводят от изучаемого оригинала, чем помогают проникнуть в его сущность. Но говоря о «феномене Кагана», нельзя не увидеть среди его оснований плодотворного во всех случаях принципа системных исследований и, более того, научного системного мышления. Он несет в себе решительное «Нет!» хаотичному теоретическому поиску, методу теоретических проб и ошибок; и столь же решительное «Да!» неуклонному, целенаправленному, научно обоснованному движению от одних теоретических конструкций к другим — «вниз», «вверх» и «вширь» — к широко охватной системе всей своей системосозидающей теоретической работы — индивидуальной и коллективной.

Созидание научных сообществ

«Феномен Кагана» развертывается в полную силу не в изоляции от водоворота стремительно текущей жизни, не в уединении, не в тиши кабинета, а на — людях, в постоянном активном общении с широчайшим кругом коллег. Высокая коммуникабельность так же органична натуре М.С. Кагана и так же потребна ей, как его творческая манера и системное мышление.

…М.С. Каган в Москве. Температура телефона в моей квартире достигает точки кипения. Непрестанно спрашивают Кагана, либо он сам, перелистывая пухлую записную книжку, набирает один номер за другим… Обмен информацией… новые проекты… Договоренность о встрече… Приглашение в Питер… Я 60 лет проработал в вузах и научных учреждениях Москвы и на свою общительность не жалуюсь. Но до масштаба научных контактов М.С. даже в Москве мне далеко… А есть у него постоянные собеседники и в Екатеринбурге, Н. Новгороде, Перми, Петрозаводске, Тамбове, не говоря уже о Петербурге: объемистая записная книжка таит номера телефонов и адреса в Киеве и Одессе, Тбилиси и Ереване, Минске и Симферополе, Тарту и Варшаве, Берлине и Гамбурге, Хельсинки и Париже…

Плотная коммуникабельность, омытая гейзером творческих замыслов, которыми щедро делится М.С. Каган, превратила его в одного из влиятельных неформальных лидеров процесса развития и распространения социогуманитарного знания. Не сосчитать статей, книг, диссертаций, лекционных курсов молодых и маститых авторов, состоявшихся под прямым или опосредованным влиянием этих его творческих замыслов! Но «феномен Кагана» тянет на большее: он, как нельзя лучше, отвечает рожденной научно-техническим прогрессом ХХ в. необходимости новых форм организации научной деятельности и нового типа ее организатора.

Эту необходимость вызвали к жизни бурное возрастание общенародной значимости науки и невиданный размах научной деятельности, потребовавшие ее интенсификации — и также в общенациональном плане. В научную жизнь вводится плановое начало: выявление ключевых проблем на каждом ее направлении и сосредоточение сил и средств на их решении. Складывается и та отвечающая ему форма организации этой жизни, которую я условно назову «научным коллективизмом». Она особенно важна при решении сложных и масштабных задач, которые даже для своего осмысления нуждаются в коллективной «мозговой атаке» специалистов разного профиля, а для эффективного решения — тесно сплоченных в творческое сообщество совместно мыслящих и действующих (нередко длительное время) людей. В середине прошедшего века зачинается процесс образования густой сети специальных учреждений для организации научной деятельности в духе такого «коллективизма». К участию в этом деле привлекались и высшие учебные заведения.

…Лет тридцать назад тогдашнее Министерство высшего образования РСФСР создало с этой целью проблемные Советы при кафедрах ведущих российских университетов; один из них — при кафедре этики и эстетики ЛГУ. Ее заведующий, В.Г. Иванов, стал председателем Совета, а М.С. Каган — его заместителем по эстетической части. Замечу, что назначенные Министерством руководители проблемных Советов наделялись определенными правами и средствами: они обретали поэтому официальные статус. Однако главное, решающее в их работе — создание из вузовских педагогов творческих сообществ, способных к совместному выявлению ключевых научных проблем своей отрасли и эффективному их решению — никакой статус не обеспечивал. Созидание творческого сообщества и руководство им — дело и само по себе творческое, требующее к тому же особой одаренности… Талантливый организатор современной научной деятельности в любой стране на вес золота… Только ему дано стать душой образованного им сообщества, его формальным и неформальным лидером одновременно. Таким и видится мне М.С. Каган в роли лидера эстетической части проблемного совета при кафедре этики и эстетики ЛГУ.

Редкая научная эрудиция и высокоразвитое «чутье» нового в науке и в общественной жизни, слитые с не менее редкой «кадровой» эрудицией — знакомством с широким кругом коллег разных гуманитарных специальностей, работающих во многих городах, и глубоким знаниям их творческих потенций — способствовали точному отбору ключевых проблем и людей, могущих обеспечить их совместную эффективную разработку. Творческая энергия М.С. заряжала, сплачивала, направляла этих людей. Его находками озарялся буквально каждый шаг в становлении и деятельности их сообщества: начиная с определения его цели и задач, главных проблем, последовательности и характера коллективной работы над ними, формирования и введения в жизнь ее плодов и завершая тщательно продуманной организацией времени, свободного от научных заседаний. Совет собирался в Питере 1-2 раза в год на 3-5 дней. Участвовать в его работе мог по желанию любой преподаватель эстетики любого российского и другого советского вуза. Хорошо организованное времяпрепровождение в этом великом городе насыщало нас всех не только сугубо профессиональной, но и незабываемой и незаменимой «питерской», элитарной и повседневной, духовной пищей.

Заседания строились циклами по образу и подобию гегелевской триады. Первое, «тезисное», многодневное собрание — свободный разговор вокруг выдвинутой проблемы, коллективный «мозговой штурм» для того, чтоб очертить круг вопросов, охватывающих эту проблему, отчетливо увидеть ее в целом; спустя полгода — год — второе, «антитезисное», собрание — анализ отдельных граней проблемы, обсуждение тем и планов их разработки; завершение цикла — подготовленная к изданию рукопись — результат совместной работы — и новый «тезис» — начало следующего цикла. Каждые 2-3 года — новая книга по актуальным ключевым проблемам этики и эстетики, вышедшая по рекомендации Совета в издательстве ЛГУ. Эти книги быстро входили в научный обиход и педагогическую практику. Они стимулировали новые совместные работы, привлекая к ним расширяющийся круг участников. В первом выпуске этой серии (1973 г.) выступили вузовские преподаватели четырех российских городов, в третьем (1976 г.) — уже десяти. Более точным становился отбор наиболее жгучих тем, более требовательными обсуждение, редактирование рукописей, более совершенным их издание. М.С. Каган оставался душой каждого заседания, каждого цикла, эстетической части каждой книги 1.

Он оставался душой и последнего, уже нерабочего дня каждой встречи — времени разъезда ее иногородних участников М.С. Каган создал особый «сценарий» этого разъезда, чтобы превратить его в творческий апогей прошедших встреч.

Происходил он на квартире М.С.: домашние полностью оставляли ее нам на весь день. Мы приходили утром, а уходили каждый в свой час. Я, отбывая в Москву полуночной «Стрелой», покидал гостеприимный дом последним вместе с провожавшими нас питерцами. Какие это были дни! Не побоюсь выспренных слов и назову их днями духовного пиршества, которому не возбранялось, впрочем, и материальное.

Мы собирались все вместе и отдельными группками: обговаривали пережитое и намечали будущее; выдвигали новые предложения, идеи, темы; обменивались и серьезными задумками и анекдотами, рассказами о научных делах и о занятных жизненных историях, книгами и адресами. Мы сами стряпали и то и дело, провожая очередного «иногородника», присаживались к столу, не теряя ни аппетита, ни нитей длящихся бесед. М.С. ненавязчиво направлял весь этот пестрый праздник. Он оказывался неутомимым запевалой в многоголосом хоре и в камерном общении, в научном споре и веселом застолье. Он лихо руководил общей трапезой в роли несравненного тамады. Своими благожелательными, оригинальными, остроумными тостами он обносил каждого, присевшего к столу, не забывая никого. Мы именовали его шутя заведующим кафедрой научного тамадизма.

Прошло немало времени, а на полках моей памяти остаются занятыми плотно примыкающие друг к другу воспоминания о питерских собраниях 70-х годов; заложенный ими энергетический запас не исчерпан и доныне. Наше творческое сообщество крепло от одной встречи до другой, но, увы, не дожило до 80-х.

Минвуз решил отделить эстетику от этики, а новый проблемный Совет «по эстетике и эстетическому воспитанию» вывезти из Ленинграда на другое местожительство. Он с пиететом отнесся ко своему предшественнику и посчитал себя прямым продолжателем его дел. Им руководили очень достойные люди, обсуждались актуальные ключевые проблемы; издавались книги. И все же, все же…

Передо мной одно из последних изданий под маркой — «Проблемный Совет по эстетике Министерства высшего и среднего специального образования РСФСР». Оно посвящено важной, остроактуальной и ныне проблеме. Как никогда широк круг и география его авторов: более 30 вузовских педагогов из 18 городов СССР. Но не случайно они названы не участниками заседаний проблемного Совета, а «докладчиками научной конференции». В их длинном списке нахожу хорошо знакомых москвичей: они узнали об этой конференции, а, никогда не занимаясь ее проблемой, решили использовать нечто из запасников, чтобы удлинить список своих публикаций. Следы такого «притягивания» с той же или иной целью просматриваются и в тезисах некоторых других докладов. Ряд имен в этом списке никогда не значился в материалах Совета. Далеко не все докладчики были знакомы прежде друг с другом: факт, естественный для участников любой конференции, но не для единого творческого коллектива. Под общей обложкой издания собраны разрозненные работы группы авторов, а новые формы организации современной научной деятельности зиждятся как раз на созидании таких творческих сообществ и обеспечении их эффективной работы… На мой взгляд, в жизни проблемного Совета в 80-х годах, если не иссякла полностью, то заметно оскудела та творческая энергия его руководителей, которая заряжает, сплачивает, направляет призванных к совместному труду людей, и чьи творческие находки озаряют каждый шаг коллективных усилий. Ушла душа…

Но не ушел в песок уникальный питерский опыт 70-х. Уверен, ему уготована счастливая судьба в нашей науке, избавленной (надеюсь, навсегда) от идеологического командования и цензурных рогаток, и в которой свобода творчества становится реальностью. Этот опыт уже успел найти и новые применения и дальнейшее развитие, в частности, в организаторской деятельности М.С. Кагана.

Так произошло, например, в 80-х годах при создании по его инициативе и замыслу и под его руководством упомянутого выше коллективного труда по истории мировой художественной культуры (вышедшие две его книги — «Художественная культура в докапиталистических формациях» и «Художественная культура в капиталистическом обществе» — появились соответственно в 1984 и 1986 гг.). Найти около ста видных специалистов по истории разных регионов в разные эпохи и в разных аспектах, объединить их не формальными связями и образовать из них временное, но прочное сообщество — дело в чем-то более трудное, чем строить долговременное сообщество из педагогов, которые вполне официальным путем прибывали на заседания проблемного Совета по командировкам своих вузов…

Так произошло и в 90-х годах при решении намного более сложной и масштабной задачи образования в Петербурге Академии гуманитарных наук, замысленной как долговременное устойчивое творческое сообщество гуманитариев высшей квалификации всех основных специальностей со всей России. Творческому тандему в лице ее президента В.Т. Пуляева и ее вице-президента М.С. Кагана удалось не только осуществить свой замысел, но и организовать успешную деятельность созданного сообщества и в полном его составе (превышающего 500 человек!), и в небольших группах создаваемых на время для «мозгового штурма» сравнительно узкой проблематики, и в коллективах авторов подготавливаемых изданий. Здесь организаторская активность нашего юбиляра обрела недоступный ей прежде простор. Но и ее «вершина» не осталась в 90-х г.г. ХХ в., и она (вместе со всей многогранной творческой активностью М.С. Кагана) еще впереди — в новом веке.