Очарование старости: комментарии к Марку Туллию Цицерону

[55]

Старость — это прежде всего возраст, перешедший рубеж в 60-65 лет. Но разве такой формальный подход может сказать что-либо существенное о старости? Конечно, возраст за 60-65 может обладать своими недостатками, но эти недостатки — это недостатки природы, а не человека. Сципион, 35-летний молодой человек, один из собеседников в диалогах Цицерона «О старости», обращаясь к престарелому М. Порцию Катону Ценсору старшему, которому уже перевалило за 83 года, говорит ему: «Очень часто я с Лелием удивляюсь, М. Катон, как твоей высокой и совершенной мудрости в прочих отношениях, так, или еще гораздо более, что никогда не замечал тебя тяготящимся старостью, которая для многих стариков так кажется ненавистною…». На это Катон отвечает: «Не трудному делу, Сципион и Лелий, вы, кажется, удивляетесь. Кто сам вовсе не имеет средств для доброй и счастливой жизни, тем всякий возраст тяжел; напротив, ищущим в себе самих всего доброго ни мало не кажется злом то, что неизбежно по закону природы. Сюда, по преимуществу, относится старость: все желают до ней дожить; а, доживши до ней, её же винят: такова несостоятельность и несообразность безрассудства!» 1

Чуть ниже он добавит: «…я часто прислушивался к жалобам моих сверстников, в которых Каий Салинпатор, Спурий Албин, бывшие консулами, почти мои ровесники, обыкновенно изливали свою скорбь, частью, об утрате удовольствий, без которых жизнь считали постылою, частью о пренебреженьи от людей, уважением которых обыкли пользоваться. По-моему, они не на то слагали вину, на что следовало. Если бы это по причине старости с ними случилось, то, по порядку вещей, было бы то же со мною и со всеми прочими пожилыми людьми; а я знавал между ними многих, которые никогда не роптали на свою старость, которые с приятностью чувствовали себя свободными от уз сластолюбия и не были от своих презираемы. Вина всех подобных жалоб заключается в характере, а не в преклонном возрасте. Старики умеренные, нетяжелые, не эгоисты, проводят старость сносную; а взыскательность и эгоизм тягостны во всяком возрасте» 2.

По отношению к ослаблению физических сил Катон философски заявлял: «Теперь равно не желаю и юношеских сил… — не желаю столько же, сколько, будучи юношей, не завидовал силам вола или слона. Подобает пользоваться тем, что есть и, чем бы ни занимался, действовать сообразно со своими средствами» 3.
[56]

Обращаясь к данным современной науки, следует отметить, что и молодость (например, в студенческие годы) отнюдь не лишена своей собственной проблемности. Так, например, Б.Г. Ананьев отмечал: «Несомненно, в студенческом возрасте имеются наибольшие возможности развития; именно в этом возрастном диапазоне расположены сенситивные периоды, которыми еще недостаточно воспользовались при обучении. Тем не менее, непрерывное прослеживание микровозрастных сдвигов в пределах этого возрастного диапазона показало, что этот диапазон более противоречив, чем предполагалось в возрастной психологии и психофизиологии. В сложной структуре этого периода развития моменты повышения одной функции («пики» или «оптимумы») совмещаются не только с моментами стабилизации, но и понижения других функций» 4.

Вероятно, не следует идеализировать молодость, как не следует и называть обязательными признаками старости её слабость и немощь. «Между тем этот самый упадок сил, — замечает в диалогах Цицерона Катон, — чаще бывает следствием злоупотребленья молодых лет, чем старости. Сластолюбивая и невоздержанная юность передает поздним годам изнеможденное тело» 5. Но и в этом случае, как подсказывает нам И.А. Крылов, есть множество способов одолеть свои недуги и нормализовать свои отношения с окружающим миром, и дело заключается лишь в том, чтобы обладать умом и знаниями, чтобы использовать имеющиеся для этого возможности. Великий баснописец так выразил эту мысль:

Старость защищена опытом тысячелетий и способна, опираясь на этот опыт, преодолевать недуги и невольные лишения. В одних случаях — это мудрая забота о своем здоровье на основании правильного режима, питания, хорошо организованного умственного труда, интеллектуальной деятельности, в других случаях — забота о преодолении природой порожденных недостатков за счет новых изобретений в механике и медицине.

Но главное в старости не её недостатки, которые так или иначе преодолимы, кроме, конечно, строго обозначенного природой её срока, её предела, но прежде всего для нас значимы её преимущества. И первым преимуществом является богатый накопленный духовный опыт, далеко выходящий за границы осмысления исключительно собственной жизни. Старости придает особое очарование именно то, что облик человека в этот период приобретает своеобразную двойственность, которую в диалоге Цицерона не могли не заметить и собеседники Катона — Сципион и Лелий: с одной стороны — слабеющее тело, а с другой — увеличивающаяся, нарастающая духовная сила. Цицерон справедливо отмечает: «…ученые занятия для умных и просвещенных людей растут вместе с летами,- и Солону делает честь его мысль, выраженная в одном стишке… а именно, что он стареет с каждым днем, учася многому: выше этого душевного удовольствия, поистине, никакое другое быть не может» 6. Конечно, не каждому старцу это свойственно, как и не каждому юноше свойственно блистать своей молодостью. Но тот же Цицерон два тысячелетия тому назад писал: «Хвалю юношу, в котором есть что-то старческое, и старика, в котором есть нечто юношеское. Следуя такому правилу, состаришься телом, а не духом» 7. Так и в русском языке есть такие словоупотребления как «рано состарившийся», также точно как и «вечно молодой» или «не меняющий своего возраста». Следовательно, для народного сознания эти понятия скорее всего выражают не столько возраст, сколько сложившееся отношение к жизни, состояние души: «старость», «преждевременная старость» — это выражение апатии, безразличие к окружающему, утрата интереса к жизни; «молодость», «неувядающая молодость» — это, наоборот, активная реакция на окружающую жизнь, неослабевающий интерес к ней, активная, творческая мысль. Молодость и старость как возраст находятся на противоположных концах жизненного процесса: молодость — в начале длительного пути, а [57] старость — в конце; и одновременно: молодость находится в жизненном интервале, менее всего насыщенном знанием и опытом жизни, в то время как старость представляет из себя интервал, переполненный до краев раздумьями и воспоминаниями о прожитом и пережитом в жизни, насыщенный богатым опытом познанного и узнанного.

Любопытно, что сам процесс физиологического старения поддерживает эту версию. Обобщая различный экспериментальный материал, Б.Г. Ананьев писал в 60-е годы: «…внешнее сходство между детством и старостью по некоторым нейродинамическим характеристикам… на самом деле маскирует глубокое различие. В детстве динамичность возбудительного процесса скорее избыточна и явно превосходит работоспособность корковых клеток. В старости инертность возбудительного процесса определяет остальные нейродинамические параметры, но работоспособность кортикальных клеток снижается во много раз медленнее, чем общий тонус коры.

Если это предположение верно, то можно допустить, что собственно корковые потенциалы в старости превосходят возможности ретикулярных активаций, связанных со всеми процессами жизнедеятельности» 8. Немногим ниже, подводя итог сделанным наблюдениям, он пишет: «Остается допустить, что потенциалы корковой работоспособности в старости превосходят общие ресурсы кортико-ретикулярных связей и поэтому, говоря фигурально, сама кора головного мозга стареет не в такой мере, как его ретикулярная энергетическая станция, генерирующая возбудительный процесс. Что касается коры как генератора тормозного процесса, то эта функция коры сохраняется дольше и оказывает сильное влияние на сохранение работоспособности корковых клеток» 9. Далее, на основании наблюдений, сделанных В.Д. Небылициным в его фундаментальном исследовании о свойствах и типах нервной системы человека, возрастной динамике их развития 10, Б.Г. Ананьев высказывает смелую идею: «Вероятно, — пишет он, — необходимо введение дополнительного положения, объясняющего массу случаев, когда кора генерирует оба процесса и сама определяет до известной степени собственный тонус» 11. Иными словами, многое в состоянии и уровне работоспособности, бодрости духа, творческой активности в старости зависит от самого человека, его характера, тонуса жизни. Один из авторов статьи помнит выступление Б.Г. Ананьева в 60-е годы перед большой ун6иверситетской аудиторией, когда он высказывал мысль о прямой зависимости работоспособного долголетия человека от привычки к напряженной умственной деятельности, привычки к творчеству.

У римского оратора и философа, приверженца стоицизма, мы находим замечательные слова, указывающие на преимущества старости перед юностью, которые, например, заключаются именно в большей рассудительности, внутренней сосредоточенности, спокойствии, стоической невозмутимости и неустрашимости в высказывании своего мнения и правды. Отмечая это, Цицерон писал: «Нет положенного предела старости и хорошо живется в этом возрасте, пока можешь действовать и исполнять обязанности своего призвания. Вот от чего старец спокойнее и неустрашимее юноши. В таком настроении Солон вопрошавшему его Писистрату: “на что он надеется, столь смело ему противоборствуя”, говорят, отвечал: “на свою старость”» 12.

Рассмотрев разные оценки старости и отвергая большинство отрицательных суждений, философ сосредотачивает внимание на её достоинствах и справедливо пишет о том, что влияние человека увеличивается с годами, поскольку именно прожитые годы позволяют почувствовать и ощутить наличие и воздействие того нравственного опыта который накапливается у человека к старости. «Нравственное влияние, — читаем мы у Цицерона,- вот венец старости» 13. Мы видим, как удивительным образом догадки Марка Туллия Цицерона, высказанные им около двух тысяч лет тому назад, находят свое подтверждение в науке конца ХХ столетия и перекликаются с наблюдениями и выводами нашего современника, выдающегося ученого, академика Бориса Герасимовича Ананьева.

Но при всей широте подхода к оценке старости Цицерон всё же не охватывает этого [58] вопроса целиком: из его диалога выпадает такой важный для культуролога и современного психолога вопрос, как эстетическая и психологическая оценка старости в качестве визуального, непосредственно-чувственного, созерцательного явления. Правда, Цицерон отмечает: «Не седины, не морщины могут вдруг овладеть нравственным влиянием, но четно прожитый предшествовавший возраст пожинает, наконец, плод нравственного влияния. Почет выражается знаками, по-видимому, ничтожными и обыкновенными: старикам кланяются, делают посещения, уступают дорогу, перед ними встают, их провожают и встречают, с ними советуются: всё это и у нас и в других странах, по мере их высшего нравственного развития, строжайше соблюдается» 14. Но это рассуждение не затрагивает внешнего впечатления от старости, его созерцательной природы. И даже тогда, когда римский философ пишет об отрицательных впечатлениях, возникающих по поводу поведения и дурных привычек старых людей, то и тут скорее проступает нравственный аспект, чем аспект психологии или эстетики. Да, и такое бывает, что «старики брюзгливы, скучны, раздражительны и взыскательны, а, если вникнуть, то и скупы», но — замечает по этому поводу Цицерон: «Да ведь это недостатки характера, а не старости» 15.

Но главным обоснованием и доказательством того, что старость — не слабость, а для многих — яркая вспышка жизни, её вершина в условиях внутренней свободы и самодостаточности, период саморефлексии и самооценки, подведения итогов и спокойной мудрости, является её не осознанная и не выделенная Цицероном, не ставшая предметом его обсуждения особая неповторимая красота. Историческая психология, культурология и эстетика в разных аспектах оценивают сегодня этот особый феномен человеческого бытия и общественного сознания. Именно с позиций этих наук становится очевидным, что старость может вызывать и достаточно часто вызывает своим обликом особое эстетическое чувство, поскольку во многих случаях обладает непередаваемой, самобытной красотой и очарованием, которые правильно было бы назвать основной тенденцией в проявлении старости, а не исключением. Может быть, старец Гомер не был для римлянина и грека эталоном красоты, но очевидно и то, что воображение народов никогда не рисовало его внешний облик отталкивающим и неприятным для созерцания; скорее, наоборот, а его слепота не вызывала какого-либо отторжения, но скорее подчеркивала его мудрость и внутреннюю сосредоточенность. Если бы ослабление зрения (старческая подслеповатость) и тем более слепота воспринималась греками как некая неполноценность, то Демокрит вряд ли бы пошел на то, чтобы ослепить себя ради бтльшей сосредоточенности мышления и независимости познания от внешних, случайных впечатлений.

Для культуролога, исторического психолога, эстетика старость — это особый символ и знак, указывающий на превосходство духовного над материальным, телесным. В такой же степени можно говорить и о превосходстве богатого жизненного опыта, накопленного за долгую жизнь и осмысляемого, анализируемого и оцениваемого в старости, бедным, опыта многих переживаний и долгих раздумий над опытом ещё накапливаемым, над ограниченностью и мимолетностью суждений и мыслей, чаще всего возникающих среди текущих забот и повседневных дел. Разве не говорит нам скульптурный портрет сидящего в кресле Вольтера работы Гудона, с ядовитой усмешкой слушающего своего собеседника? Разве нас не привлекает скульптурный портрет Л.Н. Толстого, выполнен6ный Трубецким, где перед нами не старец, а мощный дух в бренном теле, не находящий себе места, не умещающийся ни в каком отводимом ему пространстве. Разве мы не останавливаемся подолгу в Эрмитаже около портрета старика работы Рембрандта, чтобы вглядеться в его лицо, сопричаствовать в его погруженности в ту нелегкую и долгую жизнь, которая стоит перед его глазами в этот момент. Авторы статьи, находящиеся в разных возрастных группах, опираясь на разный по содержанию и форме накопленный духовный опыт, спорящие между собой о многом, но в своих выводах и взглядах на старость едины. Общий наш вывод заключается в том, что старость — это особо значимый отрезок жизни, сосредотачивающий [59] в себе всё самое важное и значительное из добытого умом и сердцем в течение долгого жизненного пути. Здесь и кроется источник её мудрости (многоопытности) и красоты. Накопленная высокая культура — вот ещё один важный признак и показатель красоты старости, уверенно следующей за своим пониманием и утверждением подлинных ценностей человеческого жизнедействия. Полноценная (т.е. полноценно выражающая свою сущность) старость привлекает к себе прежде всего тем излучаемым ею светом, который исходит из глубин человеческого духа, и той ясностью мысли, которая достигается долгими путями раздумий. В этом и заключается столь яркое проявление обаяния старости как в жизни, так и в искусстве.

А что касается долголетия, то в заключении маленькая история: «30 июня 1554 года кардинад д’Арманьяк, проезжая по улице, увидел 80-летнего старца, горько плакавшего у крыльца своего дома. На сочувственный вопрос кардинала старец ответил, что плачет оттого, что его… выпорол отец. Удивленный кардинал пожелал увидеть отца этого старца. Привели энергичного седобородого мужчину, которому накануне исполнилось 113 лет. Он гордо сказал, что вправе наказывать своего сына, пока ещё хватает на это сил. Тем более, что наказание вполне заслуженное: сын непочтительно разговаривал со своим дедом. И кардиналу показали еще одного старика, на сей раз 147-летнего.

Такую историю рассказал французский академик А. Женье в книге «Доживем до ста лет». Нелишне заметить, что сам Женье прожил ровно 103 года» 16.

Как видим, долголетию не препятствует природа, и всё в наших силах!