Две с половиной тысячи лет развития философии отчетливо продемонстрировали концептуальную пестроту взглядов и позиций мыслителей решительно по всем проблемам. Философы, опираясь на собственный опыт и творческие достижения предшественников, создали оригинальные системы, сформировали общеупотребительный корпус понятий и определений, которые образовали то, что принято считать философской традицией. Традиции же обрисовывают и фиксируют предметную область философии, ее предметное единство, что выражается в единстве философского дискурса как феномена человеческой культуры. По сути, речь идет о «единой философской рациональности» (Автономова Н.С. Рациональность: наука, философия, жизнь // Рациональность как предмет философского исследования. М., 1995. С. 88).
Сама природа философского дискурса — этой «возможности невозможного» (Неретина С.С. Автор и дискурс // Благо и истина: классические и неклассические регулятивы. М., 1998. С. 42) — порождает множество философских концепций, часто исключающих друг друга. «Эти различия настолько существенны, что нет и не может быть общепринятого определения понятия философии, несмотря на то, что философские тексты можно без труда отличить от текстов нефилософских» (Ойзерман Т.И. Философия как единство научного и вненаучного познания // Научные и вненаучные формы мышления. М., 1996. С. 83).
[16]
Очевидно, что такое «единство» определяется устойчивостью предмета философского знания. Этот предмет есть мировоззрение — сложная функция сознания, интегрирующая социально значимые фрагменты жизненного опыта индивида, и осуществляющая регуляцию его деятельности путем сравнительных процедур, позволяющих из исторически обусловленного корпуса норм и ценностей выбирать необходимую, выражающую на данный момент ценностно-ориентационное отношение человека к миру, с которым он составляет нерасчленимое единство.
Другое дело субъективный аспект предметной области философского знания. То, что содержит в себе субъективная сторона предметной области философского дискурса, отличается от объективной. В этом случае мы имеем дело с чрезвычайно широкой вариабельностью (Алексеев П.В. Предмет, структура и функции диалектического материализма. М., 1983. С. 26). Здесь постоянно возникает ситуация, порождающая аристотелевский вопрос о соответствии образа «сущего» или «не-сущего» в мышлении существующему в действительности (Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. в 4-х тт. Т. 1. М., 1976. С. 141.)
Факт объективного существования, а не содержание мировоззрения, как раз, и определяет устойчивость предмета философского дискурса, его «единство». Содержательное разнообразие не отменяет «одинаковости», заключающейся в системной (в той или иной степени) рефлексии моего, а не чужого мировоззрения, в понятийной, а не в какой-либо другой, форме дискурсивности. Философский дискурс распространяется на все миры: физический, идеальный, трансцендентный.
Начиная с XVII века, английские мыслители, французские картезианцы, Лейбниц и Спиноза, просветители любой национальности XVIII века, немецкие классики XIX века и их последователи в XX веке стремились «превратить философию в систему научного знания, осуждали плюрализм философских учений как нечто принципиально несовместимое с императивом истинной философии, с принципом научности» (Ойзерман Т.И. Философия как единство научного и вненаучного знания. С. 83). Господствовал принцип «исключенного третьего» Аристотеля (или, или), то есть выбиралась одна из множества философских концепций.
Существует и другой, огромный, и по исторической протяженности, и по концептуальной значимости, пласт философского дискурса, относящийся к иррациональному типу. Эта традиция, восходящая еще к Протагору, была подхвачена оригинальнейшим мыслителем XVII века Блезом Паскалем, одним из первых осознавшего единство рационального и иррационального, разума и чувства: «У сердца свой порядок, у ума же — свой, состоящий в опоре на принцип и доказательство. Сердце обладает иными доказательствами, нежели ум» (Паскаль. Мысли. М., 1994. С. 332). Но, отмечает мыслитель: «Исключать разум вполне, или признавать только один разум — две крайности, <одинаково опасные>» (Там же. С. 153).
Необыкновенно яркое продолжение эта традиция получила в первой половине ХIХ века, начиная с Серена Кьеркегора. В одной из ранних работ [17] Кьеркегор замечает: «давным-давно пора остерегаться той великодушно-геройской объективности, с которою многие мыслители строят свои системы, имея ввиду лишь чужое благо, а не свое собственное… мало пользы человеку, если он обретет весь мир, но повредит душе своей и, что плохо то доказательство, которое не убедительно прежде всего для самого доказывающего» (Кьеркегор С. Гармоническое развитие в человеческой личности эстетических и этических начал // Кьеркегор С. Наслаждение и долг. Ростов-на-Дону, 1998. С. 215). Вслед за Паскалем датский мыслитель проясняет свое отношение к разуму: «Я уважаю науку и ее представителей, но и жизнь ведь имеет свои требования…» (Там же. С. 218).
Подхваченная Фридрихом Ницше эта традиция упрочилась в философии начала и середины ХХ века. Не случайно большинство современных мыслителей предпочитают если и не доказывать, то, по крайней мере, декларировать плюралистичность философского знания: «С точки зрения современности, негативное отношение к плюрализму философских учений следует считать уже преодоленной, устаревшей концепцией» (Ойзерман Т.И. Философия как единство научного и вненаучного познания. С. 84). Разум должен быть свободен не только в пользовании знанием или некоторым набором правил, но и в возможности это знание или правила изменять вплоть до противоположных значений.
Проблема эта, как прекрасно понимал Ницше, связана с пониманием специфики философии и специфики научного знания. Философия как мировоззрение связана, и это демонстрирует история философских исканий, с убеждениями. Не было, нет и не будет никаких логичных, доказуемых положений, по которым убеждение — это обязательно нечто, покоящееся на научной базе. Это может быть религиозная или нерелигиозная вера, которой не нужны верифицируемые основания или аргументы. Убеждения же «есть вера, что в известном пункте познания обладаешь безусловной истиной» (Ницше Ф. Человеческое, слишком человеческое. Книга для свободных умов // Ницше Ф. Соч. в 2-х тт. Т. 1. М., 1990. С. 483).
Ницше уловил сам дух действительного, а не желаемого, историко-философского процесса: он продемонстрировал, что концептуальным и психологическим одновременно основанием системы философии каждого мыслителя любого направления было то, что он, фактически, не мог быть опровергнут. Если же аргументы критиков оказывались сильнее, то всегда оставалась возможность даже не просто веры, но клеветы на разум вообще.
Современный философский дискурс рассматривает плюрализм философии как равное право на существование любой, логично сконструированной концепции, по сравнению с любыми другими, уже существующими «теориями». Становится понятным высказывание Фридриха Ницше о том, что «пафос обладания истиной имеет теперь весьма малую цену по сравнению с пафосом, правда, более мягким и менее звучным, искания истины, который умеет неутомимо переучиваться и заново исследовать» (Там же. С. 486).
Добавить комментарий