Аналитическая трактовка метафоры

Исследование поддержано грантом Министерства образования РФ (№ проекта PD02 3.13 – 72)

Проблема логического описания высказываний, содержащих метафоры, возникла в аналитической философии с первых десятилетий ее существования. За почти столетнюю историю аналитической философии в ней сформировалось несколько основных этапов в исследовании метафоры.

Перед тем, как выявить и определить сущность этих этапов, следует сделать несколько важных замечаний. Во-первых, аналитические философы анализируют не метафору саму по себе, а высказывание, содержащее метафору. Во-вторых, метафора понимается в предельно широком смысле. Это – любое понятие, суждение или высказывание, значение которого не может быть однозначно определено. И, в-третьих, в аналитической философии (особенно на ее родине, в Англии) существует очень четкое разграничение между дисциплинами, изучающими метафору: логикой, эстетикой, филологией и литературоведением. В отличие от большинства французских философов, которые свободно используют метафоры повседневного и поэтического языка, свободно пересекая междисциплинарные границы, аналитики считают это недопустимым. В этой связи, они сосредоточивают свои усилия на логическом рассмотрении метафоры, хотя и не изолируются от исследований и теорий в рамках других дисциплин. В настоящей статье мы выделяем три основных этапа рассмотрения метафоры в аналитической философии.

На первом этапе (1910 – 1940-е гг.) аналитические философы занимаются построением идеального логического языка, с помощью которого мы можем описывать все возможные элементы опыта. Метафора понимается как понятие или высказывание, значение которого нельзя установить буквально. В «Principia Mathematica», в трудах Рассела по обоснованию логического атомизма, в «Трактате» Витгенштейна и других сочинениях доказывается, что метафора недопустима в пределах строгого идеального языка. Если предложение науки содержит метафору, то мы должны либо отказаться от него, либо перевести его в строгую логическую форму. С точки зрения расселовской теории дескрипций мы не можем употреблять в строгом языке метафоры не только ввиду логических, но и ввиду онтологических запрещающих аргументов. Например, мы не можем приписать квантор существования объекту, который описывается через метафору, поскольку он не соответствует факту в области наблюдаемого физического и психического мира. Метафоры должны быть исключены из любого языка, претендующего на строгое описание. Рассел отмечает, что любое убеждение, не приведенное в строгую форму, не может быть высказано определенно. «Когда вера выражается в словах, мы должны иметь в виду, что все слова за пределами логики и математики неопределенны», – пишет Рассел 1,c.530. При этом Рассел осознает трудности принятия подобной теории. Он верно замечает, что точный логический язык «не работает» в случае анализа психологических или поэтических суждений, большинство из которых содержит метафоры. Методология анализа, выведенная Муром и Расселом, почти безраздельно господствовала в довоенной аналитической философии. Как пример крайнего игнорирования роли метафоры в познании можно привести известную концепцию «Языка, истины и логики» Айера, в которой не только безусловно запрещаются как неверифицируемые любые метафоры, но и делается позитивистский тезис о неустранимой нечеткости любого языка, претендующего на нечто большее, нежели фиксацию и описание фактов. Язык этики или теологии Айер запрещает не только в силу невозможности верификации суждений в области этих наук, но и в силу неустранимой метафоричности последних.

В аналитической философии этого этапа присутствуют и гораздо более умеренные трактовки метафоры. Уайтхед, например, вывел теорию символизма, согласно которой мы не можем сформулировать даже элементарное суждение наблюдения без символизации. Познание Уайтхед трактует как совокупность взаимодействующих видов символизма. При этом Уайтхед отводит видную роль художественному опыту в познании вселенной. Исследуя английский романтизм Вордстворта и Шелли, Уайтхед отмечает передовой, значимый для науки того времени характер их метафорической картины природы. Другим противником «изгнания» метафоры за пределы познания выступил Дьюи. Он полагал, что поэтический язык ушел далеко вперед в познании глубин бытия по отношению к языку метафизики. Однако Дьюи, Уайтхед, Броуд и прочие мыслители, не соглашающиеся со многими положениями теории идеального языка, крайне осторожно высказывались о метафоре. Во многих случаях, полагали они, необходимо оперировать метафорой, но это надо делать только тогда, когда нельзя высказаться точнее. В любом случае, мы должны стремиться к переводу метафорических высказываний в более строгую логическую форму, чтобы сделать их содержание предметом анализа и рефлексии.

Второй этап (1950 – 1970-е гг.) начинается после распространения идей позднего Витгенштейна, который первым из аналитиков «реабилитировал» метафору. Поскольку значение слова трактуется Витгенштейном как способ употребления его в языке, то, согласно этому критерию, нет принципиальной разницы, оперируем ли мы научным термином или поэтическим выражением. Витгенштейн вскрывает целый набор фраз («Ой!», «Воды!», «Прочь!» и др.), которые настолько «метафоричны», что не указывают ни на какой конкретный объект. По мнению основателя лингвистической философии, точность выражения или определения значения трудно достижимы. Во многих местах «Философских исследований» Витгенштейн делает скептический вывод относительно возможности точного и простого описания. Например, мы вводим определение в язык как строгое и однозначное, но в пределах другого языка это же суждение может трактоваться как многозначное и даже неопределенное. Для носителей этого другого языка данное положение выступит как метафора. Точно так же и метафорические положения носителей иного языка для нас могут оказаться однозначными. Таким образом, поздняя философия Витгенштейна открывает второй этап отношения к метафоре в аналитической философии – этап изучения языка как набора взаимосвязанных метафор.

Последователи Витгенштейна Райл и Куайн, доводя до логического завершения идеи учителя, начинают трактовать любые положения языка (в том числе, и положения науки) как метафорические. Райл отмечает, что любая формальная логическая система имеет в своей основе «неформальную» логику обыденного языка. Куайн в своей теории систематической неопределенности перевода отмечает, что не понимание, а доверие является основой языковой коммуникации. Перевод самого элементарного предложения на иностранный язык, как считает Куайн, порождает неразрешимые трудности: ведь переводчик должен не только механически подобрать адекватное слово, но и передать весь контекст, в котором это слово употребляется. Совершенно очевидна неосуществимость подобного предприятия. Метафоры позволяют снизить остроту этой проблемы и часто выручают человечество в тех случаях, когда логика обнаруживает свою несостоятельность.

Третий, современный этап (с 1970-х гг.) в аналитическом рассмотрении метафоры начинает американский философ Д. Дэвидсон. Он выводит холистическую теорию языка, согласно которой не существует возможности абстрактного «извлечения» слова, понятия или высказывания из языкового контекста. Утверждая «радикальное различие интеллектуальных миров», Дэвидсон, вместе с тем, доказывает несостоятельность концептуального релятивизма лингвистических философов. «Мы не должны отбрасывать идею объективного мира, независимого от нашего познания его. Аргумент против концептуального релятивизма показывает, что язык не является экраном или фильтром, через который наше знание мира должно пропускаться», – отмечает философ 2,c.XVIII. Хотя Дэвидсон следует лингвистическому идеализму предшественников, определяя истину в терминах отношений между языком и миром, он выступает сторонником логически строгого рассмотрения метафоры. «Главная ошибка, против которой я буду выступать, – это идея того, что метафора, кроме ее буквального смысла или значения, имеет еще какой-то другой смысл или значение», – пишет Дэвидсон 2,c.246. Таким образом, в лице теории Дэвидсона прежняя радикальная концепция рассмотрения любого высказывания языка как метафорического получает серьезного критика. Дэвидсон считает очередной философской догмой утверждение метафоричности как «сущности» языка. Каждая интерпретация, содержащая метафору, входит в рамки холистической теории, и только внутри этой теории она обретает смысл. При этом Дэвидсон оставляет «принципиально открытым» вопрос о сущности этой теории. Читая Дэвидсона, нам ясно только то, что это – теория языка. Но при этом неясно, какой именно язык Дэвидсон имеет в виду. Желая отбросить все догмы эмпиризма, американский философ допускает возможность любого языка, удовлетворяющего холистическому критерию внутренней связности. Язык точной науки, обыденный язык, поэтический язык, язык выражения наших переживаний и другие очень разные языки мирно уживаются в схеме, выведенной Дэвидсоном. На наш взгляд, это порождает как достоинства, так и недостатки. Безусловными достоинствами являются продуманная критика концептуального релятивизма и высокая степень открытости теории Дэвидсона. Но, вместе с тем, Дэвидсона справедливо критикуют за расплывчатость системы и недостаточную четкость позиции. В этом смысле, философы следующего поколения, заявляющие о том, что они развивают идеи Дэвидсона, пришли к очень разным, а иногда и противоположным позициям.

В этом смысле стоит упомянуть о серьезных расхождениях, которые возникают в трактовке этого вопроса между Дэвидсоном и Рорти. Рорти защищает витгенштейнианское положение, согласно которому необходимо придти к «взгляду на интеллектуальный и нравственный прогресс как на историю полезных метафор, а не как на историю понимания, каковы же вещи на самом деле» 3,c.30. Дэвидсон не соглашается с Рорти и принимает сторону Даммита, который в своей анти-реалистической логике трактует любую метафору языка как подлежащую интерпретации только в терминах определенной логической теории.

Даммит выражает распространенную в современной аналитической философии позицию, что все положения языка могут быть осмысленными только в том случае, если выводятся определенные семантические критерии. При наличии различных семантических критериев существуют различные языки, трактовки человека, реальности, добра и т.д. В свете этой позиции метафоры в рамках различных языков непереводимы. Следовательно, не существует возможности создания какой бы то ни было универсалистской теории метафоры, теории иносказательного смысла вообще. В лучшем случае, у нас появится техника интерпретации метафоры в рамках конкретного языка, например, в рамках поэтического языка Блока. С точки зрения логического анти-реализма Даммита, эта техника может быть неприложима к анализу поэзии Шекспира. Анти-релист считает, что не существует универсальной логической теории, сознания гипотетического абсолютного существа, с позиции которых мы можем сравнивать различные языки и теории. Однако анти-реалист не отказывается от возможности приведения любого языка в строгую логическую форму. При этом Даммит утверждает несущественность индивидуальных различий языковых структур. Именно этот тезис позволяет говорить о Даммите как об одном из наиболее последовательных поклонников логицизма и идей классической философии в современной аналитической мысли. В концепции Даммита метафора, таким образом, сохраняя свою уникальность и непереводимость, оказывается помещенной внутри определенного логического контекста.

Из современных построений в рамках аналитической теории метафоры следует отметить теории оксфордских философов У. Чайлда и К. Пикока. Чайлд называет свою концепцию «теория лингвистической интерпретации». Суть ее заключается в следующем: «Когда мы что-то интерпретируем, мы стремимся сделать это поведение понятным.., мы объясняем действия в терминах размышления. Пропозициональные позиции не являются буквально внутренними состояниями. Каждый действительный субъект – это физическая личность. В этом смысле, теория лингвистической интерпретации выступает физикалистским, или материалистическим взглядом» 4,c.8-9. Данная теория, типичная для современного аналитического постмодернизма, отвергает невозможность знать что-либо о других умах на основании их интерпретации. Чайлдом выдвигается «радикально эпистемическая» концепция мышления, согласно которой предположения интерпретатора ни при каких обстоятельствах не могут быть ложными. Интерпретация осуществляется на языке интерпредатора, и если даже интерпретатор искажает смысл текста, то он это делает в рамках своей эпистемы мышления. «Теорию лингвистической интерпретации» Чайлд сочетает с «аномализмом», согласно которому «не может быть системы строгих законов, на основе которых действия и другие ментальные феномены могут быть точно предсказаны и объяснены» 4,c.60. Поэтому метафора непосредственно отсылает нас к сознанию другой личности и к миру.

Другой оксфордский философ К. Пикок выводит теорию под названием «экстернализм». С точки зрения этой концепции, любой критерий принятия теории должен указывать на часть мира, внешнюю (external) по отношению к сознанию. Пикок выступает против «Теории Определения понятия» (a Determination Theory of concept), доказывая несостоятельность исключительно логического обоснования понятия (но не логического обоснования вообще). «Моя позиция состоит в том, что ничего не может быть внутренней репрезентацией чего-то. Она утверждает, что репрезентация имеет экстерналистское содержание; внутренние факты подсистем репрезентации не могут фиксировать это содержание», – пишет Пикок 5,c.330. Открытость списка «условий допущения», которую утверждает Пикок, позволяет трактовать метафору в рамках экстерналистского содержания. Не верификация, а «манифестация» является необходимым условием для языкового выражения. Определение любого интенционального акта сознания, в особенности акта выражения индивидуального сознания, должно подразумевать наличие, по крайней мере, одного внешнего объекта или события, с помощью которого этот акт сознания объясняется или на который данный акт указывает. Как и Чайлд, Пикок отмечает уникальность любого понятия, его непереводимость, зависимость от «нормативных условий принятия» 6. Пикок полагает, что можно вполне сочетать две идеи, которые только по видимости, только с позиций догматической «старомодной философии» противоречат друг другу: допущение «не-понятийного» (т.е. и метафорического в том числе) контекста теории и требование логической и эпистемологической строгости любого высказывания.

Таким образом, в современной аналитической философии впервые возникли благоприятные условия для возникновения оригинальной логической теории метафоры, соединяющей в себе идеи логического анти-реализма, неопрагматизма и лингвистической философии, вбирающей в себя практически все лучшие достижения аналитиков прошедших этапов. Возникнув в рамках американского неопрагматизма в 1970-х гг., она проникает в Англию и в наше время наиболее активно развивается в Оксфорде. Вероятно, именно рассмотренная нами форма теории метафоры будет признана «классической» уже в недалеком будущем.