Государство как аппарат желания у Маркса

Спасение человека Маркс связывает с освобождением от капиталистического производства и всякого государства, которое склонно понимать человека лишь в его гражданском изменении потому, что им так проще управлять, и оно играет с желаниями субъекта, которые также использует в своих целях. Как отмечает Кристева: «Желающий субъект становится основание для авторитарного Государства, которое не только предвидит, но и регулирует субъективные отклонения» 1. Государство представляет собой систему производства и удовлетворения желаний, в диалектику которых вовлекается человек, теряя при этом и свободу рефлексии, и память о своём подлинном бытии. Стимулировать и поощрять при помощи материальных благ, моральных норм, религиозных догматов оказывается гораздо правильнее с точки зрения эффективного управления, поэтому государство более охотно удовлетворяет желаниями человека, ставя его в зависимость, а не подавляет их. Пролетарий же оказывается не доволен этой гуманной и справедливой системой.

Маркс, как и Фройд, считает желание не продуктом сознания человека, а результатом, или, как сказал бы отец психоанализа, голосом бессознательного, с той лишь разницей, что для Маркса это голос классового сознания, также не принадлежащего человеку. Делёз стремится преодолеть марксизм тем, чтобы высвободить желание, дать голос тому «подлинному желанию», о котором предпочитал умалчивать и Маркс и психоанализ 2. Как существу родовому, по мысли Маркса, человеку не следует регрессировать к желанию, а значит, частности, и как существу сознающему самого себя как хозяина, человеку не следует присваивать продукт одному себе. Смысл его религиозно-социального проекта состоит в том, что люди должны стать родными друг для друга, стать родственниками, тем, кем они никогда не были.

История у Маркса разворачивается как воля к восполнению жизни, но воля ещё не есть сама жизнь. В этом Маркс отличен от Ницше, полагавшего, что жизнь и есть желание, т.е. воля к воле (Wille zum Willen), которая не может насытиться окончательно, поэтому движение жизни представляет собой такое желание, которое не знает удовлетворения. Хотя Ж. Делёз в книге «Философия Ницше» и проводит аналогию между этими понятием, а то и вовсе смешивает их, когда говорит о «деятельных силах» и «революционном желании», тем не менее, я склонен проводить различием между желанием Маркса и волей Ницше. Ведь Ницше не столь мистичен как Маркс, он не прогнозирует обязательного и неизбежного разрушения твари и создания сверхчеловека, тем более, он не делает этот проект всеобщей задачей человечества. В этом можно наблюдать отличие Маркса от Ницше, для которого сверхчеловек — это путь избранных, а не жизненная программа всего рода людского. Маркс, вопреки Ницше, связывает конец воли и конец истории, которая допускала несправедливость, с неизбежным началом новой жизни, как говорит Делёз, с «осуществление абсолютного человека». Поэтому миссией человека является отказ от субъективных желаний. В этом случае, революционные действия совсем не обязательны для того, чтобы пережить полноту жизни, тем более, она не гарантирует восполнения утраченного. Ведь жизнь обладает совершенно другой экономией, нежели капитал: как и время, она не может быть накоплена или отложена, наконец, она не может быть украдена или присвоена, но только отнята или потрачена впустую. Жизнь не сводится только о времени жизни, речь идёт о том смысле, которым жизнь наполняется в своём течении. Поэтому её нельзя захватить, подобно тому, как можно захватить власть. В этом кроется принципиальное отличие жизни в понимании Маркса и ницшеанской воли, ведь истина для Ницше захватывается и удерживается именно волей, слабость которой оборачивается потерей власти над истиной. Для Маркса жизнь не равна желанию, потому что первая истинна, а вторая исторична, значит, полнота жизни человека является целью истории, желание, порождённое нехваткой лишь временно. Желание жизни тождественно для Маркса стремлению к концу истории, а значит, к смерти субъекта, заданного этой историей. Исходя из этого, символ веры Маркса может быть сформулирован следующим образом: чтобы начать жить, человек должен умереть как субъект желания. Ведь (вероятно, под влиянием Фихте) Маркс считает, что назначение человека — быть человеком 3.

Для справедливости, надо отметить, что Маркс уклоняется от гегелевской связь жизни и вожделения 4, живое отличается от неживого тем, что умеет желать. Правоту этого предположения подтверждает и Кожев, — именно в его трактовке Лакан (как и многие другие) воспримет гегелевскую диалектику желания, — когда говорит (уже в философской манере ХХ века), что «Я», присущее человеку, есть не что иное, как «Я», олицетворяющее Желание. Подобное заимствование очевидно в случае Ницше, но Маркс стремится отличить жизнь как полноту и достаток от желания всегда связанного с дефицитом, а потому обрекающего на страдание. В центре философии Маркса стоит отказ от субъективного, являющегося продуктом цивилизации (и, стало быть, враждебного интимному бытию человека), и обращение к подлинно человеческому: субъект, как активное и желающее начало, не является, с точки зрения Маркса, полноценным существом, он страдает от нехватки объекта, на овладение которым направлен, или другого субъекта, с которым вступает в отношения, также опосредованные выгодой, желанием, рассудком. Растворение субъекта в жизни и является целью Маркса и это роднит его с буддизмом, но если буддизм предлагает отказаться от желания, то, по Марксу, желание следует изжить, избавиться от него можно лишь прожив его до конца, как историю.

Центральным элементом учения Маркса о спасении является отказ от желаний, которые, в действительности, чужды род человеческому. Поэтому желание нельзя удовлетворять, ведь в этом случае, мы снова возвращаемся в порочный круг желания, диалектика которого строится на субъект — объектных отношениях. Желая нечто, человек выступает как субъект, но не как человек, обладающий самодостаточностью. Ответ на эту дилемму Маркс даёт своим обычным жестом: надо не желать полноценной жизни, а жить ею. Этот радикальный разлом между «субъект желает» — «человек живёт» не может быть преодолён при помощи тех средств, которые предлагает людям современное общество. Во-первых, потому что желание полноценной жизни не имеет своего объекта в истории. Такое желание всегда обречено оставаться неудовлетворённым, и именно оно, по мнению Маркса, наиболее предпочтительно, ведь именно в такой ситуации человек обнаруживает ложность тех ценностей, которые предлагает современное общество; только в величайшей ненависти к себе (используя оборот Ницше) может отрыться перспектива к качественному (само)совершенствованию. Поэтому как и для Батая, желание Маркса жаждет никогда не найти удовлетворения. Только в такой ситуации безответности человек может заметить своё ничтожество, подобно тому, как рабочий встречает его каждый раз во время изнурительного труда, и задуматься о своём подлинном бытии, ведь увидеть свою несвободу есть первый шаг к тому, чтобы стать свободным. Лишь тогда, когда желание избегает удовлетворения, формируется подлинное желание конца истории или конца желания, которое и движет пролетариатом в его начинаниях.

Поэтому государство, которое всегда воспринимает человека как субъекта, должно быть уничтожено прежде всего как система желаний. Его следует преодолеть не только потому, что оно ограничивает свободу человека в труде (это второстепенный эффект), но, главным образом, потому, что оно является основным регулятором и управителем индустрии удовольствий. Государство порождает всё новые и новые объекты желания и предлагает всё более изощрённые пути к их удовлетворению, травмируя человека, таким образом, и трансформируя его в субъекта. Поэтому недовольство является не только первым шагом к истинному знанию о несвободе человека, но и первым реальным протестом государству и истории. Наиболее опасным для государства является именно тот, кто не принимает идеолого-политико-экономико-религиозную систему наслаждения и не довольствуется только субъективным, то есть тот, кто всегда желает большего, а значит, отрицает эту систему; всегда, до тех пор, пока истории не наступит конца. Поэтому соей задачей Маркс считает не дать пролетариату, оказавшемуся в столь тяжёлой ситуации, снова впасть в эту систему государственного удовольствия, но позволить выработать подлинное желание конца истории.

В ситуации полного недовольства возникает разделение желания извращённого и подлинного желания, как определял его Делёз, то есть желания к удовольствию и желания к свободе. Последнее никогда не может быть реализовано, так как не видит своего объекта, поэтому только конец истории (истории субъекта) может снять диалектику желания. На такое определение желания указывает сам Маркс в «Немецкой идеологии», где он различает текущие желания и определённые желания, связывая их, соответственно, с буржуазией и пролетариатом, который стремится освободить себя и всё человечество от истории. Подлинное желания конца истории не тождественно ни хайдеггеровской воле к смерти ни фройдовскому танатосу, скорее, напротив, это стремление к жизни или эрос (если продолжить сопоставление с Фройдом), которому более не угрожает (отцовская) принудительность производства и который не знает отчуждения от (материнской) жизни, поэтому она не становится объектом желания для человека. Именно поэтому пролетарий, который не находит удовлетворения в жизни, ближе к познанию истины, чем буржуа, который захвачен системой производства ничуть не меньше, но захваченность эту считает приятной и достойной для себя, так как она приносит ему удовольствие. Сознание того, чьи желания удовлетворены, замутнено, а тот, кто переживает лишения и унижения знает о необходимости изменений, и только он способен их совершить. Капиталист же не имеет опыта такого безответного желания, поэтому его забвение наиболее глубоко, и он даже не знает о возможности жить полноценно. Для Маркса именно пролетариат отождествляется с субъектом желания, того желания, которое не может быть удовлетворено, поэтому пролетариат является ещё и субъектом недостатка. На долю этого класса выпала роль завершить историю, именно потому что иного выхода у него нет: пролетариат находится в таких категоричных обстоятельствах, что он должен либо погибнуть, либо «осуществить абсолютного человека».

История сама по себе есть болезнь, усиливающая разрыв между человеком и бытием, та болезнь, которую по мнению Маркса, необходимо врачевать; и необходимость эту понимают все те, кто прислушивается к себе. Речь идёт не о перераспределении, — на котором история, — а соединении всего человечества, когда рас-пре-деление как и всякое деление вообще должно быть стёрто. На такую роль истории, хотя и не по отношению к Марксу, указывает и Деррида: «История и знание, historia и episteme, всегда и везде — а не только в области эпистемологии и философии — суть не что иное как обходные манёвры: их цель — переприсвоение (réappropriation) наличия» 5. История — это история желания или история желающего субъекта, ведь желание и задаёт некий цикл: от объекта — к удовлетворению и обратно. Этот круг может быть разорван лишь в том случае, если человек перестанет хотеть, а будет жить своим индивидуальным существованием. Довольствоваться жизнью не имеет смысла, потому что в этом видимом с-частье очень легко выбрать несобственный образ жизни и превратиться с часть системы производства, потребителя, гражданина, прибрести статус, перестав быть человеком. Ведь часть всегда выступает как частность, как единица в ряду, никогда как неповторимая жизнь. А человек, по мнению, Маркса не может сводиться к частности, как того хотел бы аппарат управления. История должна быть закончена не потому, что она не адекватна человеку, скорее, наоборот, она испорчена, именно поэтому существуют все предпосылки для её завершения: капитализм убивает сам себя, когда создаёт пролетариат. Здоровый социальный организм отторг бы такой вредный орган, но история неизбежно движется к летальному исходу, о чём свидетельствует всё увеличивающаяся опухоль пролетариата. Маркс стремится разрушить не только основательность капиталистического общества, но и основательность субъекта. Если «капитализм приказывает и консолидирует параноидные моменты субъекта» 6, то Маркс лишает пролетариат всякой субъективности: он открыто указывает на его непоследовательность, спонтанность, соглашательство, которые способствовали провалу всех серьёзных выступлений и протестов.