Составившая неотъемлемое, хотя весьма своеобычное, звено разветвленного морально-философского комплекса идей барокко, романическая этика постоянства в значительной мере определяет проблемное ядро немецкого романа той эпохи, нормативно риторически организующего поведение устремленных к нравственному совершенству персонажей. Оригинально претворенная словесно-эстетическими программами сочинителей барокко и рококо, художественно-философская этика постоянства запечатлевает отчетливую идейно-эпистемическую константу жанра и реализуется в системе значений широкого диапазона: как кодекс взаимной преданности верных влюбленных, философия внутренней стойкости человека в бесконечных мирских испытаниях, важный принцип отношения героя к жизни, что в совокупности намечает ведущие ценностные ориентиры этической системы барокко и логически мотивирует Beständigkeit — нравственную опору личности посреди изменчиво-динамичной стихии непостоянства и непрочности человеческой судьбы.
В этом богатом семантическом спектре немецкий романист ХVII-ХVIII вв. отдавал предпочтение обрисовке авантюрно окрашенных перипетий любви, конституирующих сюжетный стержень романа (таковы крупноформатный «высокий» роман барокко, романная пастораль, романистика рококо). Так, намерение одной из героинь романа А.У. фон Брауншвейга любить своего избранника вечно (in meiner liebe beständig zu bleiben) не сможет поколебать, по ее убеждению, даже смерть, ведь сущность смерти заключена в непостоянстве: unbeständiger wehrt (Braunschweig A.U. von. Die Durchleuchtige Syrerin Aramena. Nürnberg, 1678. Bd. 1. S. 27). Однако и «низовой» роман ХVII в., дихотомически отстоящий от любовной линии жанра, также выдвигал в центр познавательную компоненту идейного комплекса Beständigkeit, например в сочетании с дельфийской мудростью, изложенных в известных заповедях отшельника — отца Симплициссимуса: познавать себя, чуждаться худого товарищества, пребывать неизменно стойким — bleibe standhaftig (Der abentheuerliche Simplicissimus Teutsch // Grimelshausens Werke: In 4 Bd. Berlin und Weimar, 1984. Bd. 1. S. 38). Таким образом, понятие постоянства представало краеугольным камнем некой программы поведения, кодифицирующей восприятие и переживание героем [186] окружающего мира и своих чувств. Например, возвысившись до положения королевы, Арамена настойчиво подчеркивает тождественность опыта души — прошлого и настоящего, неизменность ориентаций своего внутреннего «я»: Meine beständigkeit sol keinem glück unterworfen bleiben (Braunschweig A.U. von. Op. cit. Bd. 2. S. 198).
Несомненно, доминанта поведенческого кодекса нравственной стойкости, воплотившего философию отношения романического героя к жизни, — это неостоицистская constantia, усматривающая в постоянстве «добродетель мудреца» (Merkel I. Philosophie // Deutsche Literatur. Zwischen Gegenreformation und Frühaufklärung: Späthumanismus, Barok / Hrsg. von R. Steinhagen. Reinbeck bei Hamburg, 1985. S. 91), бесконфликтно объединившая в этом афористическом тезисе как максимально абстрагированный от индивидуального божественный экзистенциальный план (естественный закон мирового разума), так и непосредственно приближенный к каждому конкретному человеку, подразумевающий активность рационального «я», умеющего подчиняться воле провидения.
Вместе с тем, едва ли можно до конца прояснить, а тем более исчерпать столь сложное художественно-философское образование набором модных в эпоху Ю. Липсия течений неостоицизма. Разумеется, что романическая этика постоянства складывается и развивается в идейной атмосфере христианских представлений о мире и личности, она откликается на традиционные библейские требования к человеку к миру. Поэтому можно условно утверждать, что если ядро романической этики постоянства пронизано идеями нeocтоицизмa (constantia — неизменность, незыблемость, стойкость, твердость, постоянство), то периферию этого понятийного комплекса образует христианский набор достоинств fortitudo (твердость, храбрость, отвага, добрые дела), и что взаимодополнительные оттенки этих добродетелей неоднозначно соотносятся, перекликаются, взаимодействуют в рамках художественных программ романической этики.
В этом русле наибольший интерес представляют не столь очевидные, но тем более заслуживающие внимания специфические аспекты семантики Beständigkeit — связанные с темпорально-символическими проекциями воплощений этики постоянства и строящиеся на пересечении двух рядов метафорико-аллегорических значений — ведущих в бесконечность, вневременных, символизирующих вечность и циклически константных, замкнутых на сиюминутном, выпадающих из эсхатологического времени. При этом литературное барокко, как представляется, усматривало во времени категорию скорее качественную. Заметим, что качественная темпоральная проекция была известна уже Боэцию, развивавшему тезис о ненаправленности времени и вечности, чье учение гуманистические круги воскрешают уже во второй половине ХV в.
С одной стороны, владеющая постоянным, стойким героем романа ХVII-ХVIII вв. идея внутренней самотождественности означает мысленное изъятие, исключение «я» из логики профанного обыденного времени — unbeständigkeit der welt (Braunschweig A.U. von. Op. cit. Bd. 2. S. 276). [187] Связанный с этим элемент внутренней стабильности самоощущения персонажа, его убеждение в индивидуально разомкнутой самодостаточности рождает иллюзию приобщения к вечности, ибо неподвижность — синоним совершенного, истинного бытия, символ божественной вечности как неподвижной полноты, снимающей эмпирическое время. Подобный подход знаменует некое эсхатологическое тождество переживания «я» — вечности.
С другой стороны, для реализации проблемного комплекса этики постоянства персонажей не менее существен метафорический ряд повседневности, так как культ разумной инициативы человека, его умения сообразоваться с волей провидения предполагает если не преодоление, то обуздание прихотливой логики неумолимой судьбы и выступает залогом обретения блаженства на земле — beständige glückseligkeit (Braunschweig A.U. von. Op. cit. Bd. 5. S. 135), что означает отношение к жизни как к сиюминутной череде движущихся и уходящих мгновений. Эта разновидность бытия обладает атрибутом существования, но она лишена онтологической истинности в глазах романиста барокко, приобщенного к высшей духовности и во многом безраздельно сосредоточенного на ней.
Знаменательная эмблематическая полифункциональность мышления сочинителей барокко попеременно высвечивает разные грани темпорального континуума, ведь «эмблема есть движение от времени к вечности, от времени к безвременью» (Михайлов А. Время и безвременье в поэзии немецкого барокко // Рембрандт. Художественная культура Западной Европы ХVII века. М., 1970. С. 206-207). Разрабатывая философскую этику постоянства, романист ХVII-ХVIII вв. опирается на изобразительную логику полярных антитетических вариаций, в которой возобладает то один, то другой темпорально-символический ряд, но важно, что они неизменно пересекаются, обнажая соотносительность векторов наличного существования (во времени) и истинного бытия (в вечности). Скрытая аксиология этого метафорико-аллегорического баланса задана этикой постоянства и может быть представлена как если не уравнивание, то все же как некое духовное опосредование интимного и космологического, уравновешивание земного и небесно-эсхатологического начал.
Роман рококо, строящий не только отдельные ключевые мотивы и сцены, но даже целые тексты (например, «Любезная европейка Константина» А. Бозе) на основе художественного эксперимента с Beständigkeit, только подтверждает значимость данного этического комплекса для эстетики и художественной философии немецкого романа.
Добавить комментарий