У истоков русского феминизма: сходства и отличия России и Запада

[79]

История женского движения в России в 50–60-е гг. прошлого столетия имела много общего с Западом.

И в Западной, и в Восточной Европе у истоков женского движения стояли жительницы столичных городов, представительницы обеспеченных слоев (жены профессоров — как М. Вернадская, владелицы больших состояний как сестры Трубниковы, представительницы старинных дворянских родов, как А. Философова — из рода Дягилевых (она была теткой С. Дягилева, инициатора «Русских сезонов» в Париже); Н. Стасова родилась в семье придворного архитектора и т.д.)

Как и на Западе, эти небедные представительницы «образованного общества» добровольно жертвовали свои средства на общественные нужды. Представительницы зажиточной и «благородной» части русского общества, создавали условия для «вторжения» женщин в ранее закрытые для них области профессиональной деятельности (этой возможностью пользовались женщины из разночинной среды — дочери чиновников низшего ранга, священников, купцов, преподавателей гимназий). Дочь декабриста В.П. Ивашева и К.-П. Ледантю, в замужестве — М.В. Трубникова, рожденная в Сибири, была тем не менее довольно богата. Вложив личные средства и найдя единомышленниц — Н.В. Стасову и А.П. Философову, первой показала, как перейти «от слов к делу», создав первую и единственную в стране «Женскую издательскую артель». Результатами активной деятельности этого своеобразного «триумвирата» — М.В. Трубниковой, Н.В. Стасовой, А.П. Философовой — были также «Общество дешевых квартир», Владимирские женские курсы, швейные мастерские, воскресные школы для крестьян.

Как и на Западе, социальный состав участниц женского движения в России постепенно модифицировался — от зажиточных к беднеющим и бедным. «Новых женщин» отличала быстрая, преимущественно нисходящая, социальная мобильность, потеря связи со своей средой, утрата средств к существованию, а с ними и моральных установок, идеалов, ценностей и норм поведения своей прежней среды. «Все пошло в перебоку» — популярное выражение тех лет.
[80]

Как и в Европе, возрастной состав сочувствующих, активных деятельниц и даже лидеров женского движения — это молодые женщины и девушки, избавившиеся от родительской опеки и, как они считали, от «ига семьи» (разрыв — уход — побег из дома…)

Как и на Западе, русские женщины, стремившиеся к тому, чтобы за ними были признаны гражданские и политические права, видели пути обретения этих прав через образование и свободный выбор профессии.

«Равноправки» (как они назовут себя полвека спустя) явочным путем завоевали свое право на получение образования — кто-то проникал на занятия в университетах, иные создавали кружки, в которых читались лекции по естествознанию, медицине, самые последовательные и юридически подготовленные добивались открытия негосударственных женских курсов — Лубянских (1869 г.) и Герье (1872 г.) — в старой столице, в Москве и Владимирских (1870 г.), Бестужевских (1878 г.) в Петербурге. Однако завершать образование практически большинству женщинам приходилось за рубежом, где и происходило, кстати сказать, более тесное соприкосновение российских «равноправок» с идеями западного феминизма. Женщины, окончившие курс наук на Высших курсах, как правило, имели потом немалые проблемы с трудоустройством и даже созданное в 1893 г. по инициативе Н. Стасовой «Общество воспоможения окончившим курс наук на ВЖК» не могло обеспечить работой всех.

Впрочем, в истории раннего русского феминизма, истории вовлечения в общественно-политическую деятельность десятков и сотен сочувствующих идеалам женской эмансипации, — в России было немало самобытного, непохожего на западные реалии.

Отметим, что правовое и в особенности имущественное положение массы россиянок — в отличие от их западноевропейских современниц — было весьма прочным — а потому перед русскими женщинами стояли не столько задачи борьбы за фиксацию того или иного права или привилегии в законах, сколько за то, чтобы многое из предписанного и написанного выполнялось. В любой русской семье — согласно писаному праву — жена имела права владения своим личным имуществом, имела собственнические права в отношении не менее чем седьмой частьи движимостей и 1/4 части недвижимого имущества семьи, если оставалась вдовой. Лишь в области наследственных прав существовал ряд ограничений, хотя даже дочери также имели право на фиксированную часть наследства. Перечисленных прав у европейских женщин того же времени либо вообще не существовало, либо они были меньшими.
[81]

Широкие права российских женщин в области собственности давали им возможность делать пожертвования, основывать женские кооперативы, самостоятельно решать, на что потратить богатства. Вторая половина XIX в. — эпоха бурного развития женского предпринимательства в России. То есть русские женщины страдали в большей степени не от отсутствия имущественных прав, а от неумения ими пользоваться (правовой безграмотности), от общественного мнения, порицавшего женщин, проявлявших стремление к какой-либо самостоятельности, от постулированной православием идеи о необходимости подчиняться воле мужей и иных родственников-мужчин в семье.

Русские женщины, приобщившиеся к феминисткому движению, не ставили и не могли поставить один из главных вопросов, который ставили их западные «сестры» — вопрос о политчиеских правах женщин, поскольку в самодержавной России политчиески бесправными были многие слои населения, и в этом смысле женщины были в социальном смысле «равны мужчинам». Когда в 1881 году — в условиях реакции — были запрещены женские организации, запрет этот коснулся их вместе со многими иными общественными объединениями.

Феминистское движение в России не было и не могло быть настолько массовым, чтобы иметь своих представителей в государственных организациях (с начала XX в. — в Думе), постоянно оказывать давление на власть, лоббировать. Однако, несмотря на малочисленность, «равноправки» довольно быстро перешли от «малых дел» к масштабным, связанным прежде всего с семейным законодательством. Процедура развода в России была известна с древности, но женщины в силу традиции редко пользовались имеющимися у них привилегиями. Дискуссии юристов о совершенствовании брачного и частно-правового законодательства привели к принятию ряда нормативных актов, практически уравнивавших женщин с мужчинами в праве попечительства над детьми. Кое-какие послабления были даны женщинам и в обосновании права на гражданский брак либо раздельное проживание с супругами.

Западные феминистки с самого начала стремились отделиться от мужской иерархической системы мироустройства и создать свою, свободную от иерархий и авторитаризма. Эту линию они продолжают, кстати говоря, и сейчас. Русские же деятельницы женского движения не противопоставляли себя мужчинам и с самого начала полагали необходимым использовать в своих целях общественные структуры и движения, инициированные и созданные мужчинами.

Более того, многие русские феминистки без смущения видели в мужчинах, боровшихся за их освобождение, достойных лидеров. [82] Достаточно вспомнить некрасовскую Сашу — предтечу «новых женщин» в жизни и в литературе (поэма написана в начале 1850-х гг), которая восхищалась вольнолюбивыми речами Агарина: »Что ни спроси — растолкует, научит, С ним говорить никогда не наскучит«…. В одной из статей Н.А. Шахматовой вообще было даже сказано: «Интеллигентная русская женщина ни в какой форме не желает обособления» 1.

Еще одной чертой, отличающей историю российского женского движения от западного, считается особая связь литературы и публицистики с жизнью. Она всегда была в России особенной, непохожей на западную… Роман Н.Г. Чернышевского «Что делать?» (1862), в котором была указана всем жаждавшим «дела и свободы» форма их обретения — создание производственных артелей и коммун — стал буквально учебником жизни для новых женщин. Литература позволила сформироваться и вызреть на русской почве своеобразному, а именно равноправному отношению к женщине как к «другу по общему делу». Причем такое отношение в немало степени было выпестовано и церковной книжностью, православными проповедями, которые сформировали в русских женщинах культ внутренней сосредоточенности и самоотдачи. Мы знаем, что он был силен настолько, что социально значимые поступки женщин из века в век рассматривались неизменно как проявление «женского», «женских качеств» — «жертвенного», «личного» (в то время как сходные поступки мужчин непременно квалифицировали бы как «доблестное» или «геройское»). Шестидесятницам и их последовательницам оставалось лишь использовать «наработки предшественников» — церковных проповедников — а именно выработанную благодаря им особую значимость для русского менталитета звучащего и прочитанного слова. «Для народа, политических свобод лишенного, литература была единственной трибуной» (А. Герцен), и потому статьи поборников женских прав и «Что делать?» Н. Чернышевского запросто превращались в «учебники жизни». Наличие или отсутствие той или иной социальной программы в литературном произведении было для читающей публики в России аргументом более действенным, нежели литературно-художественные достоинства. Известно, что тот же роман Н. Чернышевского оказался не только вместилищем советов по практической организации коммун и артелей, но и рекомендаций по решению личных и семейных коллизий.
[83]

Малое или меньшее (по сравнению и по значимости у западных современниц) внимание к вопросам пола и сексуальности — еще одно отличие «русского феминизма» от западноевропейской модели.

Русская литература второй половины XIX ни в коей мере не учила «науке страсти нежной», отсутствие страсти мешало героиням русских романов (да и героям — достаточно вспомнить знаменитую статью Н. Чернышевского «Русский человек на rendez-vous», в которой он анализировал неспособность героя принять вызов любви, чувство Аси!) быть похожими на героев литературы европейской. Все деятельницы русского феминизма первой волны — даже если взглянуть на их дагерротипы и фотографии — асексуальны. Внешними коррелятами российских феминисток были простота, утилитарность, небрежность в одежде и прическах, готовность без стеснения носить очки и курить папиросы, резкие, угловатые движения, скудная еда, даже отсутствие «хороших манер».

При вышеописанной исключительной значимости и действенности печатного слова не удивительно, что некоторые деятельницы российского женского движения второй половины XIX в. были не с только хорошими ораторами (как на Западе), сколько людьми, хорошо владевшими пером, как прозаическим, так и поэтическим (М. Цебрикова, Е. Конради). Большинство из них поклонялось Жарж Санд и пыталось ей подражать. В Украине женское движение 1860-1900 гг. вообще представлено одними именами писательниц (Н. Кобринская, Е. Ярошинская, О. Кобылянская).

Почитание женщины как воплощения женственности на Западе было несравненно большим, чем в России, но это почитание было «духовным гетто», как выразилась одна из российских «равноправок» А. Тыркова. Почитание и восторги в адрес женщин она назала «шелковыми силками», которые удерживали женщин на привычных социальных ролях (соблазнительницы, жены, домохозяйки). Поэтому «освобождение женщины» прочитывалось в России как освоождение от стереотипных социальных ролей (тема, появившаяся в западном феминистском движении только в годы «второй волны», в 60-е гг. XX в.).

Иным — по сравнению с Западом — было и благотворительное направление российского женского движения. «Целесообразнейшая, единственно рациональная форма благотворительности должна состоять в предоставлении нуждающимся оплачиваемого труда, а не в милости, не в даровой помощи», — так говорилось о благотворительности в журнале «Женское дело». Пример созданных М. Трубниковой, Н. Стасовой, А. Философовой «Общества дешевых квартир» (1859) и «Женской издательской артели» (1863) оказался продолженным множеством организаций [84] подобного рода (Знаменской коммуной В. Слепцова, артелью-прачечной госпожи Гаршиной, Домами трудолюбия, где женщины — в отличие от артелей — могли еще и жить, Обществами взаимопомощи… Не удивительно, что к рубежу веков (то есть за неполные 4 десятилетия) Россия опередила другие европейские страны по качеству и разнообразию профессий, доступных женщинам, а также по числу практикующих женщин-врачей. То есть, если в Германии и Франции благотворительные организации занимались более обучением женщин тому, как им стать лучшими матерями, женами, домохозяйками, как содержать в чистоте жилище, то в России феминистки-благотворительницы относились к женщинам как к самостоятельным труженицам, которые должны были рассчитывать на собственные силы. Такие формы благотворительности приносили их инициаторам опыт лидерства и повышения самооценки, а он, в свою очередь, заставил отойти на второй план или вовсе оставить в прошлом «салоны» и «домашние кружки».

И, наконец, последнее — наличие явной связи между ранним феминистским и революционно-демократическим движением. Бесспорно, влияние общих социальных процессов на эволюцию женского движения было в России большим, нежели в Европе. При этом женщины-шестидесятницы, какие бы громкие имена мы ни называли (Н. Корсини, Н. Суслова, М. Богданова) не были в полном смысле революционерками, а были скорее создательницами и участницами полулегальных предприятий. Женское движение 60-х гг. в России можно связать с радикальной ветвью российского освободительной борьбы, поскольку в то десятилетие еще не было четкой грани между различными оттенками идеи преобразования и освобождения страны. В конце же 70-х–80-е гг., когда в России стали быстро распространяться идеи марксизма, обособленному политическому движению реформистски настроенных российских женщин оказалось явно не по пути с революционным нетерпением и ведущей у марксистов идеей «свержения до основанья». Пути российского феминизма и марксизма разошлись раз и навсегда.