Популяризация научных знаний имеет принципиальное значение в формировании знания обыденного, преображении внешнего облика последнего и наполнения его новыми смыслами. Повышение общей информированности, интеллектуализация обыденного знания ведет к его своеобразному «онаучиванию» 1, введению в обыденный язык наукообразных конструкций и специальной терминологии, а главное, к обогащению человеческой практики новыми технологическими приемами и навыками. Каналами передачи популяризированных знаний являются, в первую очередь, средства массовой информации, в особенности телевидение и специальные периодические издания, где в анонсах, отдельных статьях или передачах и рекламе преподносятся особым образом оформленные, «упакованные» для неподготовленного потребителя знания.
Разделением знаний, попыткой их классификации и, соответственно, установлением связей между обозначенными видами философы занимали себя начиная с Демокрита. Современная эпистемология делит знание, с точки зрения его функций, на врожденное, обыденное, художественное, научное, философское — каждый из этих видов характеризуется особым отношением между познающим субъектом и объектом, особым воспроизведением связей в мире, своим уровнем систематизированности и своей формой представления. Существуя иногда параллельно, иногда пересекаясь и вступая во взаимодействия, эти разновидности возникают, если верить, в частности, Марксу, на некоей общей основе. (Знание природы развиваются из прагматического повседневного знания, из борьбы примитивного человека с природой, и стимулирует это развитие общественный труд, на который впоследствии оказывает воздействие это новое научное знание. Аналогично рассматривается знание общества.) Основа эта обеспечивает фундаментальную, но наименее всего осознаваемую систему представлений человека о характере и свойстве повседневной реальности. Такой основой является обыденное знание. Иначе называемое «знание-умение», «знание-навык», оно, как любая другая форма мировоззрения, является осознанием форм и результатов человеческого взаимодействия с объектами мира и, если пользоваться фразеологией философского словаря, «воспроизводит в языковой форме связи практически преобразуемого объективного мира». Это знание несистематизированно и фрагментарно, слабо рефлексивно. [414] Будучи близким к навыку и обычаю, оно может граничить с суеверием, более того — черпать в последнем доказательства своей истинности, хотя само не подчиняется строгим критериям истины. Обыденное знание имеет прагматическую обоснованность, и поэтому в высокой степени зависимо от историко-социального контекста. Оно «правильно», если соответствует критериям практической пользы, основательности, справедливости и прочего, установленного в данное время в данной среде. В своей относительности, недостоверности, субъективности этот вид знания классической философской традицией приравнивается к мнению, к тому, что уже не является незнанием, но еще недостойно называться знанием (достоверным и объективным, согласно грекам — от элеатов до Аристотеля).
Оформление научного знания было связано с отделением отношений между вещами от взаимодействий с ними людей; новый вид познавательной деятельности все более требовал выявления не столько конкретных особенностей взаимодействия различных предметов и явлений, не общения по принципу «здесь и сейчас», но неких универсальных законов. Абстрактность производимого в рамках науки знания требовала создания специального языка, который описывал бы не отдельные события, а классы, обобщающие группы фактов, устанавливал бы общие связи и проч.; язык дал возможность описывать сущностные свойства мира в целом. Создание в науке теоретических моделей, основывающихся на идеальных объектах, не данных нам непосредственно, описываемых специализированными языками, не просто не позволяет неспециалисту разобраться в тонкостях конкретного научного явления, но вообще исключает какое-либо понимание для сознания, не приученного к научно-методологической работе. Научные знания, помимо прочего, должны быть особым образом систематизированы, обоснованы и интерпретируемы.
В случае обыденного знания его регулятором обоснованности, упорядоченности и эффективности является то, что называют «здравым смыслом». Это словосочетание, как правило, означает стихийно сложившуюся и не оформленную явным образом совокупность представлений определенной группы людей о сущности вещей и явлений, с которыми они взаимодействуют, и о наиболее оптимальных способах своих действий. Здравый смысл призван отражать конкретный опыт, и потому он подвержен изменениям вместе с условиями, в которых существует сообщество. Он бывает выражен в (рациональной) форме рецептов, запретов, примет и т. п., хотя и не систематизирован и не связан с явным обоснованием; в роли его обоснования чаще всего выступают ссылки на традицию, на прошлый опыт: «надо делать так-то, потому что раньше делали так-то, и получался необходимый результат». Это одна [415] из самых распространенных форм передачи обыденных знаний, вне зависимости от каналов коммуникации.
Как писали представители школы социологии знания 2, реальность повседневной жизни есть реальность упорядоченная. Ее феномены уже систематизированы в образцах, которые кажутся независимыми от субъективного понимания и которые налагаются на него. Язык, используемый в повседневной жизни, постоянно предоставляет необходимые объективации и устанавливает порядок, в рамках которого приобретают смысл и значение и эти объективации, и сама повседневная жизнь. Реальность повседневной жизни представляется как интерсубъективный мир, который разделяется с другими людьми. Именно благодаря интерсубъективности повседневная жизнь резко отличается от других осознаваемых человеком реальностей. «Сейчас» отдельного субъекта не полностью совпадает с «сейчас» другого. Его проекты не только отличаются, но могут даже противоречить чужим проектам. В то же время он знает, что живет общем мире с другими. Но важнее всего то, что он знает, что существует постоянное соответствие между его значениями и их значениями в этом мире, что у них есть общее понимание этой реальности. Естественная установка именно поэтому и является установкой повседневного сознания, что связана с миром, общим для многих людей. Повседневное знание — это знание, которое разделяется с другими людьми в привычной самоочевидной обыденности повседневной жизни.
Продукты научной деятельности становятся действительно всеобщим достоянием, только усваиваясь общим обыденным сознанием. Такое усвоение, в свою очередь, возможно в процессе популяризации специальных знаний, придания им общедоступной, понятной для непрофессионалов формы. Популярное знание — та область, где непосредственно взаимодействуют и сосуществуют специальное научное знание и знание повседневное, обыденное.
Так получается, что новейшие научные теории «бросают вызов» обыденному здравому смыслу, шокируя его через средства массовой коммуникации (если специальная литература и другие источники не часто попадаются на глаза незаинтересованной публике) тем, что кажется обывателю парадоксом и безумием. Существуют специальные телевизионные программы и разделы в журналах, призванные озадачивать новыми фактами зрителей и читателей, в известной степени разыгрывая перед ними спектакль. Здесь я не веду речь о действительной важности научных фактов и о разгорающихся вокруг них теоретических дискуссиях, но об интеграции научных знаний или их фрагментов в обыденное сознание масс, а также о способах и особенностях этого внедрения, что имеет сугубо практическое значение. К науке апеллируют [416] как к одному из высших авторитетов, но совершенно ясно, что усвоение обыденным сознанием специализированных научных знаний вне рамок собственно научного познания и профессиональной подготовки имеет определенные трудности.
Так как в повседневной жизни преобладает прагматический мотив, важное место в социальном запасе знания занимает знание рецептов, то есть знание, сводящееся к практической компетентности в обыденных делах. Например, можно каждый день успешно пользоваться телефоном (стиральной машиной, микроволновой печью… ), но не иметь ни малейшего представления о том, как «идет сигнал, кто клал кабель» и что делать в случае поломки аппарата. Знание, связанное с телефоном, включает также информированность о системе абонентов в справочнике, о том, что между такими-то городами такая-то разница во времени, и это следует учитывать, совершая звонок. Все это — знание рецептов, так как оно не касается ничего другого, кроме того, что необходимо знать для достижения нынешних и вероятных будущих практических целей.
Значительная часть социального запаса знания представляет собой рецепты решения повседневных проблем. Обычно человек мало заинтересован в том, чтобы выходить за рамки этого практически необходимого знания, посредством которого можно решать его проблемы.
Социальный запас знания дифференцирует реальность по степени знакомства. Он дает сложную и подробную информацию о тех секторах повседневной жизни, с которыми часто сталкиваются, и гораздо более общую и неточную — об удаленных секторах. Так, знание собственной профессии и ее мира — очень специальное, глубокое и полное, тогда как о профессиональных мирах других людей знание довольно поверхностно. Так и Альфред Шюц, приводя в пример «знание понаслышке» У. Джемса 3, говорит, что «знание многообразно по степени ясности, отчетливости, точности. Очевидно, о многих вещах я просто где-то что-то слышал, тогда как ты имеешь ясное представление о них как таковых. Справедливым может быть и обратное отношение. Я — «эксперт» в узкой области и «дилетант» во многих других, так же как и ты». Социальный запас знания предоставляет в распоряжение субъекта схемы типизации, необходимые для большинства обыденных дел повседневной жизни — не только типизации других людей, но и типизации любого рода событий и опыта, как социальных, так и природных. Хотя социальный запас знания представляет повседневный мир как интегрированный, отдельные части которого различают в соответствии с зонами, являющимися знакомыми и удаленными, в целом этот мир остается непрозрачным. Иначе говоря, реальность повседневной жизни всегда оказывается хорошо понятной зоной, за пределами которой — [417] темный фон. Осмысление меры доступности научного знания для неспециалиста — одна из методологических проблем популяризации. Более совершенная наука не становится доступнее массам, скорее, напротив. Подавляющая часть специальных научных знаний лишь частично может быть усвоена неспециалистами через различные популярные способы подачи информации.
Новое знание доступно, если оно опирается на уже имеющееся, на некие сложившиеся мнения, стереотипы и критерии рациональности. Должно сформироваться так называемое «предпосылочное знание». Усвоение социальных смыслов есть акт, осуществляемый в результате некоторого социального разрешения, легализации некоторого мыслительного содержания. Господствующая в данный исторический момент практика обладает высокой апологетической силой и может придать некоторым формам поведения и общения социальный статус самим актом разрешения, узаконивания их. Процесс социальной детерминации познания долгое время рассматривался как простое отражение, усвоение социальных смыслов с точки зрения однонаправленного и необратимого влияния внешних условий. Не принималось во внимание, что перенос социального содержания в познание извне невозможен без некоторого ожидания, сформированного на когнитивном уровне, без придания этому содержанию определенной мыслительной формы. И этот процесс, по-видимому, должен начинаться не в сфере сознательной познавательной (и мыслительной) деятельности, но в предпосланном ей «фоновом» знании. Многообразие социальных условий познания как бы просеивается через сито установок путем выбора и принятия решения — так можно представить себе формирование предпосылочного знания.
В качестве инструментов популяризации могут выступать такие фигуры речи, как аналогии, ассоциации и метафоры. Специалисты разъясняют ученикам типичные употребления своих искусственных терминов, говоря с ними в неэзотерических терминах; им не приходится объяснять также типичные употребления этих последних. Нетехническая терминология является в этом смысле основополагающей для технических терминологий 4.
Популяризация научных знаний имеет, конечно, прежде всего, просветительские задачи, но она не ставит целью действительное приобщение к научному знанию: неспециалиста не сделаешь даже отдаленно похожим на специалиста после двух серий рассказа о ДНК в картинках. Цели преследуются практическо-идеологические. Идеологические: в случае стремления навязать группе людей ложные представления об истинности (и, соответственно, особой практической значимости!) некоего научного течения. Практические: из соображений научения [418] определенным навыкам, формирования особого потребительского предпочтения. Не могу сказать, что вкладываю в сказанное негативный смысл: большинство новых технологий, любых из тех, что достаточно интенсивно внедряются в повседневную жизнь современного человека, вошли в нашу практику именно через популярное изложение в средствах массовой информации, в образовательных телевизионных программах, в изданиях типа «нечто и жизнь».
Популярное изложение предполагает, конечно, беседу на обыденном языке, но также и обогащает разговорную речь научными терминами, особыми словосочетаниями и синтаксическими конструкциями, что придает ей (речи) некоторую наукообразность.
Сенсации научного мира, будучи поддерживаемы соответствующими кампаниями в СМИ, предполагают рекламу, а следовательно, с необходимостью переводятся на язык обыденного сознания, ибо именно к этому последнему и апеллирует рекламный дискурс. Зачастую случается так, что истина рождается тогда, когда ее ждут, и быстро поступает в обращение. Помимо собственно ложных научных теорий, рассуждение о которых не входит в компетенцию автора, существует такой феномен, как набор псевдонаучных мнений, обычно практической направленности, которые формируются из фрагментов неких популярно и секуляризировано преподнесенных научных знаний, которые служат посылками для выводов, извлеченных методами, далекими от научности. Так, знание о каком-то методе лечения определенного заболевания переносится на случай, аналогичный с точки зрения обыденного опыта, но принципиально иной на взгляд специалиста.
Говоря о своего рода ложной научности обыденного знания, я не имею в виду его превращение в то, что называется паранаукой. Никакая шумная реклама не может поддержать научный результат, базирующийся на артефакте. Хотя трудно в то же время не признать, что публикации паранаучного характера вызывают несомненный рост интереса читателей к соответствующим средствам массовой информации, особенно когда люди устают читать о катастрофах, войнах и голоде. Более того, нередко к таким материалам относятся с достаточным доверием и действительно начинают демонстрировать свою неприязнь к науке традиционной и уже непонятной и готовность следовать за новоявленными магами и чудотворцами.
Тем не менее, вера в могущество науки осмысленна. Гипотеза только тогда может подлежать обсуждению, когда она не выходит за пределы допустимого. Наука стабильна, новое в ней не отменяет старого: ни теория относительности, ни квантовая теория не отменили классической механики и классической электродинамики, новая геометрия, разработанная Лобачевским и уже проверенная на опыте, не отменила [419] старой евклидовой геометрии. Новые теории зачастую включают в себя старые, которые становятся «частным случаем», верным при определенных условиях. Именно стабильность науки, неизменность установленных и проверенных временем законов позволяют выделить в область достоверного все, что не может быть опровергнуто при любом повороте развития науки. Законы электродинамики Максвелла — Фарадея, закон сохранения энергии, законы квантовой механики являются научными истинами. Как писал Рассел, только благодаря признанию законов можно вывести из одного факта вероятность или невероятность другого факта 5. Но именно это и неприложимо к паранауке, которая пытается заставить нас поверить в определенные и достаточно необычные факты, давая им в то же время такие объяснения, которые не укладываются в рамки существующих законов.
Но, имея в виду идеологические задачи популяризации и пропаганды научных течений, для того, чтобы заменять место истинной науки и истинных ученых в структуре общества и общественного сознания, может иметь место (в случае тотального господства определенной идеологии) феномен культивирования лженауки с ее обещаниями чудесного и мгновенного исполнения желаний социальных групп. Подобная лженаука тесно смыкается с современной паранаукой — для нее не имеют значения установленные и подтвержденные практикой законы природы, которые с легкостью опровергаются ею в экспериментах, вызывающих священный трепет непосвященных, но не пригодных для воспроизведения в нормальной научной лаборатории; она склонна в рамках какого-нибудь одного подхода гарантировать одновременное решение целого комплекса достаточно далеко отстоящих друг от друга проблем; в области научных дискуссий она видит своей первоочередной задачей переход от истолкования эксперимента к политическим обвинениям в адрес противников; она, наконец, апеллирует не к разуму специалистов, а к мнению широкой публики, не имеющей достаточной подготовки.
Сказанное выше позволяет увидеть отчетливую границу между знаниями псевдонаучными и знаниями, излагающими научный факт популярно, средствами обыденного языка, при том, что необходимо все же иметь в виду и известную относительность этого самого факта и такие характеристики полученного знания, как фрагментарность, утилитарность и бессистемность. В любом случае, популярное знание есть только иллюзия приобщения к научному знанию. Ориентируясь на уровень обыденного, популяризация науки выявляет и излагает наиболее существенное в научном знании, основные результаты, не загромождая изложение техническими подробностями и деталями. Результаты деятельности вписываются и дополняют картину мира, но основные причинно-следственные связи и возможности вывода остаются недоступными.
Литература
[*] См.: Гусев С.С. Обыденное мировоззрение. СПб.: Наука, 1994.
[*] Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995.
[*] Шюц А. Структура повседневного мышления // Социологические исследования, 1988, №2. С. 129-137.
[*] Ryle Gilbert. Ordinary Language // Philosophy and Ordinary Language. Urbana, 1960.
[*] Рассел Б. Человеческое познание. М., 1957.
Добавить комментарий