Политическая философия и наука: от конфронтации к взаимовлиянию

• Современное состояние политической философии и науки
• Критическая политическая философия и наука
• Гносеологический статус категории «политическое событие»
• Соотношение политической теории и политической философии

Сегодня можно с полным правом зафиксировать поворот исследователей политики в сторону политической философии. Это не означает, что традиционный интерес к научной стороне дела в политическом познании исчезает. Скорее речь идет о том. что вместе с этим поворотом можно констатировать серьезную методологическую перестройку всего политического познания. Речь идет не только о смене господствующих на предыдущем этапе научных парадигм, а о новом прочтении роли методологии в политике. Критическое осмысление методологического кризиса в политической науке и возврат к политической философии позволили поставить методологическую проблематику в плоскость решения вопроса о сути политического. Методология оказалась не только инструментом конструирования научных понятий, но и самого политического мира. В этом соотношении политическая философия и наука переходят от конфронтации к взаимовлиянию.

В политическом познании соотношение науки и философии традиционно решалось в 20-м веке на основе оппозиции фактуального и ценностного знания, знания о существующем и о должном. Нейтральность ученого противопоставлялась ангажированности философа, объективность познания выставлялась против субъективного мнения, рациональность против вкуса. Попытка построить политическую науку, которая бы характеризовалась всеми атрибутами научного знания, рассматривалась как цель и способ институционализации новой профессиональной отрасли познания. Наиболее отчетливо это проявилось в американской политической науке, которая во второй половине нашего столетия стала рассматриваться в качестве парадигмальной и в европейском политическом познании. Чарльз Мерриам — классик американской политической науки — в 1923 г., констатировав упадок априорных размышлений по поводу политики, которые были характерны для предыдущих столетий, говорил о возможности создания точной науки о политике, которая базировалась бы на систематическом наблюдении и строгом анализе: «Никогда не создавалось больших возможностей, чем теперь, для точного и научного познания процессов политического управления; и никогда не было большего стремления ученых к развитию объективных и аналитических методов наблюдения за этими процессами и для детального понимания природы законов, которые управляют ими и должны направлять их адаптацию и реконструкцию» 1.
[215]

Период господства в политическом познании научных методологий в 40 — 60-е годы (прежде всего бихевиорализма и структурного функционализма) характеризовался стойким убеждением в возможности создания ценностно-нейтрального политического знания, основанного на принципах объективности, истинности, эмпиризма, верификации и фальсификации, строгости, обоснованности, всеобщности. Политическая философия трактовалась как знание ценностное и нормативное и была оттеснена на периферию. Политическая философия, как считали политические ученые, привносила в исследование субъективные ориентации философа, ориентировала познание на то, чтобы говорить «о должном», а не «о фактичном». Вместе с тем, отношение к политической философии в самой философии было так же скептическим. Оно определялось, прежде всего, господствующим представлением, идущим от аналитического направления, согласно которому философ не должен высказывать оценочных суждений. Его задача — не оценочные суждения, а установление значения понятий, аналитических истин, касающихся логических отношений между понятиями нашего языка. Что же касается оценочных (синтетических) суждений о добре, зле, справедливости, свободе и т.д., то о них нельзя сказать истинные они или ложные. Научная философия занимается анализом моральных и политических суждений, но сама их не высказывает. Это — дело идеологов. Эти два обстоятельства — в политической науке и в философии — были внутренне взаимосвязаны; они характеризовали одну и ту же тенденцию — господство сциентистского менталитета. Обе тенденции характеризовались отрывом политической науки и философии от политической действительности, замыканием их на внутренних проблемах познания, которое чем дальше, тем больше ориентировалось на свои собственные интересы.

В 70-е годы кризис сциентистского мировоззрения приводит, с одной стороны, к возрождению интереса к политической философии, с другой стороны, к попытке пересмотра научной методологии познания на основе сочетания тенденций, идущих от науки и от философии. Как отмечает Э. Сексонхаус, «в прошлое уходят позитивизм и требования верификации как единственной философской установки в социальных науках при возрождении нормативного дискурса в обществе, обеспокоенном опасностями, котороые таит в себе необузданное развитие науки… Политические ученые в целом, и политические теоретики в особенности, не намерены больше некритически придерживаться обязательного различения факта и ценности, господствующего [216] в социальных науках нескольких поколений…» 2. В этой связи пересмотру подверглись вопросы статуса политической философии и философа в политике (обществе), соотношения качественной и количественной методологий, роли политического знания в политике, соотношения политической науки и политической философии. Как результат, философия и наука открываются перед миром политическим, они становятся чуткими к его потребностям, включаются в то, что можно обозначить либо как процесс коммуникации, либо как процесс дискурсивных практик. В теоретико-познавательном плане стирается острота постановки вопроса о факте и ценности, который в истории политического (и всего социального) познания породил множество споров. Применительно к политическому познанию в настоящее четко просматривается тенденция снятия оппозиции философии и науки. Это проявляется в создании критической политической философии и науки, повышении гносеологического статуса категории «политическое событие» и в сближении теоретической составляющей политической науки с политической философией. Данным темам и будет посвящена представленная статья.

Современное состояние политической философии и науки

Политическая философия имеет более чем двухтысячелетнюю историю, но не всегда она находилась в центре философского знания. ХХ век — век интенсивного развития политической науки и научной философии -- в целом не жаловал политическую философию. Лишь относительно недавно она стала привлекать внимание читателя и исследователя. Вплоть до 70-х годов политическая философия теснилась на периферии политического и философского знания. Такое ее маргинальное положение определялось следующими обстоятельствами.

Во-первых, следует сказать о стремлении исследователей политики создать политическую науку, которая бы базировалась на эмпирических данных и обобщения которой были бы проверяемы. Позитивистская и постпозитивистская модели научного знания определили негативное отношение к политической философии как теории ценностно-нормативной, говорящей о должном, а не о фактичном. Ориентация на долженствование привносила в исследование субъективные ориентации ученого. Против этого восставало научное политическое знание, ориентированное на критерии объективности.

Во-вторых, отношение к политической философии в самой философии было скептическим. Оно определялось, прежде всего, господствующим представлением, идущим от аналитического направления, согласно которому философ не должен высказывать оценочных суждений. Его задача — не оценочные суждения, а установление значения понятий, аналитических истин, [217] касающихся логических отношений между понятиями нашего языка. Что же касается оценочных (синтетических) суждений (о добре, зле, справедливости, свободе и т.д.), то о них нельзя сказать истинные они или ложные. Научная философия занимается анализом моральных и политических суждений, но сама их не высказывает. Это — дело идеологов.

Эти два обстоятельства — в политической науке и в философии — внутренне взаимосвязаны; они характеризуют одну и ту же тенденцию — господство сциентистского (научного) менталитета. Правда, степень господства сциентистских установок различалась по странам: в США и Великобритании — больше, чем во Франции и Германии. Но общая картина во второй половине ХХ столетия была приблизительно одинаковой.

В 70-е годы происходит поворот познавательного политического интереса в сторону политической философии. Причиной послужили особые обстоятельства: контркультурное движение 60-х годов, ограниченность позитивизма и постпозитивизма в описании политики, новые морально-политические потребности в условиях кризиса либеральной идеологии. Бывшие на периферии проблемы справедливости, свободы, долга, прав человека и т.д. вновь начинают разрабатываться и получают широкое признание. Дело обстоит таким образом, что наука и научная философия подвергаются критике изнутри и снаружи. Две основные работы сыграли выдающую роль в возрождении политической философии. Они заранее подготовили почву для широкой критики позитивистской тенденции в философии и политическом знании. Это — статьи Лео Страусса «Что такое политическая философия?» (1957) и Исайи Берлина «Существует ли все еще политическая теория?» (1962).

В статье И. Берлина основное внимание уделялось реабилитации философско-теоретического уровня политического знания. Автор утверждал, что в политической мысли всегда существовало философское измерение, которое никакая «наука» логико-дедуктивного или эмпирического свойства не смогла бы искоренить или скрыть, так как проблемы, с которыми политическая мысль имела дело, не были ни логического, ни эмпирического свойства. Наоборот, эти проблемы включали в себя как идеологические и философские вопросы общего плана, так и вопросы постоянно осуществляемого ценностного выбора, типа оправдания политического долга. Отсюда следовало, что политическая наука показала себя совершенно неспособной создать «теорию» практической значимости с точки зрения того, что действительно происходит в политике, или с точки зрения тех, кто персонально включен в политику. Бихевиористам (это было господствующим методологическим течением в политической науке) не удалось заменить политическую философию или осуществить даже менее радикальное изменение — свести ее к металингвистической системе, обеспечивающей анализ и прояснение языка, используемого при изучении [218] политики 3. И.Берлин, как явствует из изложенного, возрождение политической философии начал с критики политической науки.

Иной ракурс рассмотрения важности политической философии мы обнаруживаем в работе Лео Страусса. Он считал, что политическая философия имеет дело с политическими проблемами, которые связаны с самой политической жизнью, с целями политического действия. Предметом политической философии являются великие цели человечества — свобода и благо. Всякое политическое действие имеет в себе направленность к познанию блага: жизни в соответствии с благом, общества, построенного в соответствии с идеей блага. Если эта направленность становится явной, если люди делают своей целью познание такой жизни и общества, то возникает политическая философия. Политическая философия, по Страуссу, отличается от политической мысли. Под политической мыслью он понимал отражение политических идей, а под политической идеей — любую политическую «фантазию», понятие, разновидность мысли, касающиеся политических основ жизни. Отсюда, любая политическая философия является политической мыслью, но не любая политическая мысль является политической философией. Политическая мысль как таковая безразлична к дифференциации мнения и знания; но политическая философия осознанно, согласованно и неуклонно стремится заменить мнение о политических основаниях знанием о них. Отличается политическая философия и от политической науки. Л.Страусс считал, что термин «политическая наука» является неопределенным: он обозначает такие исследования политических предметов, которые строятся по модели естественных наук, и он обозначает ту работу, которую проводят члены кафедр политической науки. Что касается политической науки в первом смысле, то она несовместима с политической философией, так как является самодостаточной и не нуждается в философском обосновании своих выводов. Однако та политическая наука, которая существует на кафедрах, выходит за рамки «научной» политической науки и производит полезную работу сбора политически релевантных данных, которые политическая философия использует для познания природы политических предметов 4. Эти две работы, поставившие проблему статуса политической философии, сослужили хорошую службу для возрождения интереса к политико-философской рефлексии как среди политологов, так и среди философов.

В 70-е годы политическая философия получает дальнейшее развитие и укрепляется как одно из ведущих направлений в политическом [219] знании. В методическом плане так же важно отметить два момента. Во-первых, развитие политической философии определялось ее отношением к своей собственной традиции. Понятие «современная философия политики» можно трактовать расширительно, т.е. охватывать политические учения, начиная с Макиавелли или Гоббса (некоторые считают, что именно от них следует вести историю политической философии вообще в качестве самостоятельной отрасли). Однако если посмотреть на содержание многочисленных политико-философских сочинений, изданных относительно недавно (50 – 90-е годы), то заметен некоторый «разрыв» с такой «современной» (или «modern») традицией. В данном случае под «разрывом» следует понимать некоторое дистанцирование от модерной традиции, ее современную интерпретацию, а так же напряженность отношений между старым и новым политико-философскими дискурсами. Этот «разрыв» проявляется не только в политической философии постмодерна, но практически наблюдается во всех ее направлениях, включая те, которые готовы продолжить традицию, обновив ее содержание. История политической философии приобретает значение не в качестве предмета изучения, а как актуальный факт идейной полемики различных направлений. Ханна Арендт использует понятие «поворот» для фиксации отличия нового движения в политической философии и связывает этот поворот с именами Маркса, Кьеркегора и Ницше (правда, подчеркивает использование ими старого языка для постановки и решения новых проблем). Политическая философия сегодня уже пытается говорить и другим языком.

Во-вторых, философия политики, как уже отмечалось, оказалась сегодня в ситуации повышенного к ней интереса. В ряде случаев она занимает центр философского дискурса. Взаимосвязь политической философии и политической практики выразилась, в том числе в рефлексии философии по поводу своего места в современном мире, отношений с властью и политикой. Отсюда, сквозная тема философских размышлений — место интеллектуала в современном политическом мире (Фуко, Боббио, Арендт, Лиотар). Философ — уже не властитель и даже не эксперт, а равноправный участник политического диалога.

Осевой проблемой политической философии 70-х годов является кризис либерализма, а соответственно идей рациональности, свободы, прогресса. Вновь проблематизировалась идея автономии человека: как она возможна в современном политическом мире? Абсолютная вина тоталитаризма оказалась не такой уж очевидной. Что если тотальность власти выступила ответом на поиски авторитета «бездомным» человеком, отчужденным от своей свободы в силу ее собственного дефекта? Негативная свобода приводит к терроризму. Свобода как обязанность порождает виновность человека перед другими. Проблема автономии и свободы определила направленность многих философских течений, анализирующих мир политического, распадающегося в истории на общинную, репрезентативную, огосударствленную и коммуникативную [220] формы. Фактически сегодня наблюдается возрождение этого многообразия форм, которые используются для поиска оснований потерянной идентичности.

Но либеральная политическая философия находит силы для возрождения. Сегодня либерализм является мощным интеллектуальным движением, черпающим вдохновение в философии справедливости Джона Роулса, концепции прав человека Ноберто Боббио, «новом либерализме» во Франции и других философских учениях. Как отмечает Б. Парекх, «либерализм стал доминантным голосом сегодня не только в том смысле, что он относительно подчинил себе консервативные, марксистские, религиозные и другие голоса и что большинство политических философов имеют либеральные убеждения, но, что более важно, либерализм достиг беспримерной философской гегемонии» 5. Следует, конечно, делать поправку на то, что речь в данном случае идет о западной версии политической философии. Господствуя на Западе, либерализм оказывает серьезное влияние и на другие регионы.

Обратим внимание на некоторые основные направления политической философии и политической науки, взаимосвязь между которыми порождает современное поле философского дискурса о политике — критическую политическую философию и науку. Каждое направление концентрируется вокруг одного или нескольких имен. И наоборот, такие политические философы, как Ханна Арендт, Юрген Хабермас, Сейла Бенхабиб и др., развивают идеи, близкие многим направлениям.

Критическая политическая философия и наука

Оппозиционность политической философии и науки снимается тем, что современная политическая философия пытается говорить о политическом мире так, как он есть, занимая в то же самое время по отношению к нему заинтересованную позицию. Джон Роулс рассматривает политическую философию как такую область знания, в которой осуществляется поиск ответов на фундаментальные вопросы, порождающие политические противоречия, и на этой основе создаются условия для кооперации общества. Ханна Арендт считала, что философия раскрывает мир как мир общения людей в плюральном обществе, а сам философ ведет жизнь деятельностную, а не созерцательную. «Новые философы» во Франции считают, что хайдеггерианство занимает позицию критики современности на пути «возврата к началу истории», гегельянство обращает свой взгляд в будущее, в утопию рационального мира, тогда как современная критика должна быть озабочена настоящим, внутренней, а не внешней позицией. Знаменательно и то, что сегодня любая [221] философская система (будь-то в истории или в современности) вовлекается в политико-философский дискурс о современности независимо от того, писал или не писал тот или иной философ собственно политико-философские тексты. Своеобразная прагматизация политической философии сегодня делает ее значительным фактом политической жизни современного общества. В этой связи восстанавливается значение интеллектуала-философа, занимающего критическую позицию по отношению к действительности и ко всем возможным ее смыслам. Не порождение смыслов, а установление «горизонтов смыслов» — такова задача современной критической философии, как ее понимают ряд политических философов. Но эта выработанная в философии политики позиция принимается и современной политической наукой, где веберовско-дюркгеймовская беспристрастность подвергается сомнению.

Актуализация темы критического познания находит выражение в позиции Ханны Арендт, Мишеля Фуко, Юргена Хабермаса, Люка Ферри и Алена Рено, Алена Турена, Ноберто Боббио и других политических философов. Политическое познание как критическое отношение к действительности противостоит и объективному, беспристрастному познанию (Дюркгейм, Вебер), и субъективной интерпретации эстета-исследователя или националиста. Критическое познание само становится объектом исследования и подвергается критике 6.

Приведем ряд авторитетных суждений современных политических философов по поводу политической роли философии и позиции самого философа-интеллектуала. Хотя само понимание критического познания и обоснование его значимости сегодня не всегда совпадают, тем не менее, можно говорить об общей тенденции поиска ответа на вопрос, какими должны быть современная философия политики и в целом политическое познание. Проблема долженствования здесь возникает не случайно. Императив нацеленности на обязанности политических философов и ученых перед политическим миром проистекает из ясного осознания кризиса самодостаточности философии и науки, который проявился особенно остро на рубеже 60-70-х годов. Долженствование не возникает тогда, когда философия и наука занимают внешние позиции по отношению к политическому миру, позиции наблюдателя, судьи или эксперта. Тогда ни наука, ни философия ничего не должны; они самодостаточны в том смысле, что не требуют никаких посторонних оснований для своей легитимации или оправдания. Философ или ученый в этом случае сам себя озадачивает, формулируя содержание [222] «философских проблем» или «научных гипотез», ибо никто другой не может справиться с этой задачей. Конечно, он смотрит на мир, но сам мир является для него лишь объектом, в который он себя не включает. Философ или ученый оберегают свою свободу по отношению к политическому миру как условие его познания. Но свобода в данном случае, с одной стороны, выливается в безразличие, с другой стороны, оказывается соединенной со стремлением к тотализирующей власти. Как подчеркивает Дэвид Истон, «мы можем теперь признать, что бихевиоральная фаза оказалась той стадией, когда социальные науки по разным историческим и случайным обстоятельствам были заняты укреплением научной базы своих исследований. Результатом стал значительное понижение интереса к социальной критике и к включенности в социальные дела» 7. Именно данное качество самодостаточности и было подвергнуто критике и сомнению на рубеже 60 – 70-х годов. «Нынешнее состояние психологических и пролитических идей, — пишет Роберто Унгер —, подобно в одном фундаментальном отношении ситуации в европейской общественной мысли в середине семнадцатого века. Тогда, как и теперь, частичная критика все еще доминирующей традиции не могла быть продолжена без того, чтобы не превратиться в тотальную критику этой традиции» 8.

Ученица М. Хайдеггера и К. Ясперса, Ханна Арендт стала заниматься философскими проблемами политики в результате шока, полученного ею от фашизма и от сотрудничества с ним М. Хайдеггера. Как свидетельствует Маргарет Канован — одна из самых проницательных исследователей творчества Ханны Арендт, она пыталась найти нечто среднее между двумя представлениями о политическом смысле философии, выраженными двумя парами противостоящих философов: Платон versus Сократ, Хайдеггер versus Ясперс. Когда Арендт говорит о Платоне и Хайдеггере, она склонна опасаться, что философия является существенно отшельнической, антиполитической и сочувствующей насилию; когда Арендт концентрируется на Сократе и Ясперсе, она невольно верит, что истинная философия может быть коммуникативной и находиться в гармонии со свободной политикой 9. Основная предпосылка связана с различием между жизнью деятельной (vita activa) и жизнью созерцательной (vita contemplativa). Это принципиальное различие используется для решения вопроса об отношениях действия (политики) и философии. Ханна Арендт считает, [223] что в истории политической философии было два поворота, когда соотношение деятельной и созерцательной жизни менялось: «Политическая философия обязательно предполагает установку философа по отношению к политике; ее традиция началась с того, что философ отвернулся от политики, чтобы затем навязать сфере человеческих дел свои мерки. Конец наступил с уходом философа от философии с целью «воплотить» ее в политике» 10. С Платона устанавливается представление о приоритете жизни созерцательной над жизнью деятельной; последняя лишается свободы и рассматривается как неистинная. Второй поворот осуществляют Маркс, Кьеркегор и Ницше, которые порывают с платоновской традицией созерцательной жизни, но все же еще зажаты, как считает Арендт, в тисках категориального аппарата великой традиции. Арендт ставит задачу разрушить иерархию действия и созерцания: «Скорее теория превратилась в современную научную теорию, работающую гипотезу, изменяемую в соответствии с результатами, которые она производит. И ее обоснованность стала зависеть не от того, что она «открывает», но от того, как она «работает»» 11.

Мишель Фуко говорил о том, что философ не может занять независимую позицию по отношению к объекту своего исследования — современному обществу, где власть разлита во всех его отношениях. Исследователь не может занимать нейтральную позицию наблюдателя. Он либо подчиняется этой власти, и тогда научный дискурс есть дискурс власти и ее легитимация, либо должен занять по отношению к ней критическую позицию, прежде всего там, где он силен, т.е. в познании.

Юрген Хабермас пытался преодолеть оппозиционность философии и эмпирической науки, подвергая критическому рассмотрению, с одной стороны, позитивизм, с другой стороны, герменевтику, за их стремление в самих себя искать легитимные основы познания. Задача создания «критической науки об обществе» состояла в том, чтобы связать ее с практикой, т.е. с морализаторскими и направленными на общее дело действиями людей.

Ален Турен говорит сегодня об ограниченности объективной социологии Дюркгейма-Парсонса и обосновывает социологию действия. «Социологическая интервенция» — вот как он говорит о методе исследования этой отличной от прежней социологии. Место исследователя здесь существенно меняется: «Такой переход от потребления к производству общества не осуществляется спонтанно даже в благоприятных условиях, созданных исследователями. Нужно еще, чтобы последние вмешивались непосредственно. Только благодаря им действующее лицо может подняться с одного на другой уровень социальной действительности и перейти от поведения [224] ответа и адаптации к поведению проекта и конфликта. Только если исследователь активно и лично вмешивается, чтобы увлечь действующее лицо к наиболее фундаментальным из его отношений, последнее сможет перестать рассматривать свое поведение только как ответ на установившийся порядок» 12.

«Новая политическая философия» (Люк Ферри, Ален Рено, Пьер Манан, Бландин Кригель и др.) как критика критических тенденций в современной философской мысли, по сути, так же пытается найти опору для «продолжения проекта современности» (Ю. Хабермас), но в отличие от представителей Франкфуртской школы здесь заметно менее представлен конструктивистский момент. «Менее заметен» не означает незаинтересованности «новых философов» в решении философских проблем современности, которые являются проблемами «того, что есть» и как это «есть» возникает. В противовес укоренившейся традиции рассматривать политическую философию как нормативную в традиционном смысле и отрывать ее от позитивного знания, представители этого движения считают, что философия имеет дело с реальностью даже более чем позитивистская наука, руководствующаяся «гипер-гегельянской историцистской моделью». Имея в виду социологию типа Пьера Бурдье, Ферри и Рено пишут: «С точки зрения этой эпистемологии, философские вопросы явно не имеют легитимности, так как горизонты смысла или аксиологии, через которые акторы вероятно могут понять свои собственные ситуации, являются просто объектами для социологического анализа, который, как предполагается, открывает способ их производства. Смысловой горизонт, внутри которого эта историцистская генеалогия располагается, не ставится под сомнение, так как он спокойно декретируется как научный» 13. Задача же современной философии состоит как раз в конструировании смысловых горизонтов: «Было бы интересно философски сконструировать горизонты смысла историко-политических тенденций современности. 'Философское конструирование' означало бы показ того, как на основе современных теорий естественного права можно размышлять о сугубо определенном числе политических теорий, которые, взятые вместе, формируют горизонты смысла для философского понимания великих политических событий современности» 14. Для всех философов этого направления узловым пунктом размышлений выступает современность, в центре духовной и практической жизни которой стоит либерализм, права человека, демократия, рационализм, гуманизм, т.е. ценности Просвещения, находящиеся сегодня под вопросом. Отсюда попытка понять внутреннюю логику [225] либерализма, его противоречивую природу, его укорененность в европейской культуре и в определенной мере парадоксальность сочетания либеральных ценностей с тем, что по видимости направлено против его природы.

Гносеологический статус категории «политическое событие»

Оппозиционность философии и науки в современном политическом познании снимается объединением факта и ценности в понятии «политического события». Гносеологическое значение категории «факт» как незаинтересованного суждения, фиксирующее эмпирическое знание, ставится под сомнение, будем ли мы говорить о фактуализме или о теоретизме в познании. Хотя фактуальное политическое знание находит значительную поддержку среди политологов, тем не менее, явно определилась тенденция формирования событийного политического знания. Ханна Арендт с присущей ей проницательностью относительно тенденций познания и их связи с политическим миром писала о различии между познанием того, что сделано самим человеком, и познанием события, которое вносит неопределенность в сферу человеческих дел. «Поскольку, во всяком случае в области человеческих дел, событие образует поистине фактуру действительности, составляя сверх того саму суть действительного, — писала она, — было бы крайне нереалистично как раз с ним-то и не считаться, т.е. не быть готовым к тому, что произойдет нечто не предусмотренное никаким расчетом» 15. С этим, по-видимому, связано возрождение интереса к интерпретативному познанию, к истории и к методологии «case-study» в политической науке. В современной политике интересует сам по себе факт вместе с его значением и возникновением. Будем ли мы говорить о «формировании политического события» или «об обнаружении его смыслов», в любом случае нас будет интересовать его встроенность в связи и отношения, действующих на политической сцене людей. С одной стороны, политическое событие является фактом политической жизни. Можно ли изучать его как «вещь»? Положительный ответ базировался бы на предпосылке его внутренней определенности и независимости. Но кто лучше знает об этом событии и понимает его смысл, тот, кто был его участником, или наблюдатель? Проблема писателя и читателя, художника и любителя живописи, политика и политического исследователя (философа или ученого) в этом отношении вновь актуализируется.

Сошлемся здесь на проработку эпистемологического содержания категории «события», проделанной применительно к французской историографии Полем Рикером 16. Представляется, что она имеет более [226] широкое значение и касается всего комплекса «исторических» наук, под которые подпадает и современная политическая наука. В онтологическом смысле, пишет Рикер, под историческим событием понимается то, что действительно произошло в прошлом. Историческое событие в этом отношении имеет статус абсолютного свойства прошлого, но оно еще связано с деятельностью живших людей, а также имеет в качестве человеческого прошлого содержание инаковости, абсолютного различия. «Этому тройственному онтологическому допущению — абсолютное прошедшее, прошедшее человеческое действие, абсолютная инаковость — соответствует, по Рикеру, тройное эпистемологическое допущение. Прежде всего, мы противопоставляем неповторимую единичность физического события или события человеческой жизни универсальности закона… Далее, мы противопоставляем практическую случайность логической или физической необходимости: событие — это то, что могло произойти по-другому. Наконец, инаковость находит свой эпистемологический эквивалент в понятии отклонения от всякой сконструированной модели или любого инварианта» 17.

В методологическом плане оппозиционность философии и науки в изучении политического события пытаются сегодня снять, формируя новые методологические комбинации, типа «научного реализма», «аналитического нарратива» или «нового институционального подхода».

Методология «научного реализма» (Рой Бхаскар и его последователи) пытается совместить каноны строго научного исследования с креативной ролью научного сообщества, которое является не источником политической субъективности, а моральной силой в прогрессивном поиске знания о реальном мире. Этот подход ориентирован на несводимость теорий к чисто обозреваемым верифицируемым утверждениям, на наблюдение как антропометрический процесс, на критику полученных наблюдаемых фактов, на связь науки, человеческого индивида и общества, на отсутствие непреодолимого разрыва между нормативными и описательными суждениями и т.д.

Методология «аналитического нарратива» (Роберт Бейтс, Барри Вейнгаст и др.) соединяют аналитические методы научного познания политики, связанные с теорией рационального выбора и теорией игр, и идеографическую традицию в социальных науках, которая, прежде всего, связывается ими с историей, где повествование, культурные контексты и структуры взаимодействия являются существенными для описания. Место данной методологии видится ими между идеографическим и номотетическим размышлением.

«Новый институциональный подход», разрабатываемый французскими социологами и политологами, делает акцент на принципе рациональности, модифицируя его значение в условиях современной неустойчивой модели развития в направлении соединения интерпретативности и рациональности. [227] «Интерпретативная рациональность» играет роль объяснительного принципа современного мира политики с множеством смыслов и политических событий.

Соотношение политической теории и политической философии

В современном политическом познании можно отметить тенденцию снятия оппозиционности между политико-философской теорией и теорией в политической науке. Хотя сохраняется статус эмпирической политической теории, однако исчезает резкая граница между уровнями теоретического политического знания — философского и научного. Конечно, различия остаются, но философия политики и политическая теория взаимодействуют и взаимодополняют друг друга. В этой связи повышается методологическое значение философии политического как выявленного горизонта смыслов различных научных концепций политики. В современном политическом знании выделяются три теоретических уровня: эмпирическая теория, нормативная теория и философская теория политики.

Эмпирическая политическая теория — это традиционная теория, противопоставляющая философию и научное знание. Кристен Монрой — издатель монографии «Современная эмпирическая политическая теория» (1997) — дает ей следующее определение: «Под эмпирической политической теорией я понимаю теорию, содержащую утверждения, которые, в конечном счете, могут быть проверены отсылкой к эмпирическому миру; наоборот, предпосылки и выводы философской теории подтверждаются аргументами или формально принятыми проверочными критериями» 18. Клаус фон Бейме выделяет два направления в эмпирической политической науке — веберовскую и дюркгеймовскую традиции. Первое преимущественно концентрирует внимание на реконструкции политической реальности в исторической перспективе и ex post facto работает с типологиями и идеальными типами. Второе направление обращает внимание на моделировании действительности через выявление зависимых и независимых переменных 19.

Нормативная политическая теория понимается как теория, описывающая политическую действительность путем конструирования различных моделей рационального поведения людей в нормативных контекстах, которые к тому же рассматриваются как результат договора между людьми. Выделяются два вида нормативной политической теории: «формальная теория», или «позитивная теория» и «философская нормативная теория». Фактически под «формальную теорию» подпадает теория общественного выбора и неоинституционализм, проникающие в политическую науку из экономической теории (Уильям Райкер, Питер Ордешук, Терри Мо и др.). «Философская нормативная теория» пытается определить возможности и основания договора людей относительно [228] исходных политических ценностей (справедливость, равенство, свобода) при определенных рационалистических предпосылках их поведения (Джон Роулс, Роберт Нозик, Майкл Уолцер и др.).

Философская политическая теория понимается по-разному: (1) как интерпретативные суждения о политической жизни; (2) как локальная и объяснительная теория (американский постмодернизм); (3) как умозрительная и рефлективная дисциплина; (4) как моральная и рекомендательная теория 20.

Итак, основные методологические проблемы, возникающие в результате кризиса сциентистского мировоззрения в политическом познании, имеют своим центром вопрос о том, будет ли политическое познание и его результат практическим, т.е. раскрывать горизонты смысла политических событий, заинтересованно вовлекаться в политический дискурс относительно публичных дел и формировать методологическое пространство человеческих дел.