Школа (образовательное учреждение) — один из самых устойчивых и консервативных общественных институтов. Тем не менее, она играет важнейшую роль в «технологии» изменения того или иного типа общества. Школу уподобляют «генетической матрице», с помощью которой воспроизводятся в последующих поколениях социальные ценности и, одновременно, пороки. Педагогические инновации всегда имеют социальные последствия, они для этого и создаются. Но предусмотреть заранее и оценить социальные последствия педагогических инноваций — чрезвычайно трудная задача.
При оценке социальных последствий педагогических инноваций исследователь сразу же наталкивается на методологические трудности. Достоверность, объективность и всестороннесть результатов, полученных любыми известными на сегодняшний день методами, можно всегда оспорить. Иначе говоря, не существует метода, надежного на 100%. А еще яснее — под любой выдвинутый тезис можно подвести какую-либо уважаемую методику доказательства. Этот факт следует учитывать, чтобы не стать объектом научных манипуляций. Не только манипулятор, но и добросовестный ученый бескорыстно может завести своего читателя в «ловушку» доказательств. Причем, чем сложнее метод, тем больше вероятность заблуждений.
Наиболее привлекательными с точки зрения научности и объективности кажутся метод множественной регрессии, факторный и дискриминантный анализ и другие математические методы исследования. Они широко используются в социологии и дают интересные результаты. Но психологически читатель, а иногда и сам исследователь, находятся под впечатлением сложной математичекой модели, учитывающей, казалось бы, все факторы. Как бы ни была широка область охвата, всегда существуют пограничные условия, порой совсем не очевидные. Поэтому широта охвата материала и авторитет науки подталкивают распространить полученные выводы на ту область, которая находится за пределами пограничных условий. Кроме того, почти всегда полученные данные уже интуитивно ожидались, то есть предварительно ислледователь уже имел гипотезу, выступил перед собой как эксперт проблемы и подобрал методы, которыми доказал то, что субъективно предчувствовал. Но зачем же использовать такой громоздкий математический аппарат? Чтобы объективно доказать то, что уже получено более совершенным [438] аппаратом — человеческим мозгом, но в полученных результатах нет уверенности и нужно уничтожить сомнения.
Всегда ли полезно уничтожать сомнения?
На самом деле математические методы, как и методы экспертных оценок, тоже частично субъективны, особенно на входе в модель и на выходе (при оценке результатов). Но при экспертной оценке мы отдаем себе отчет в том, что с малой долей вероятности все может случиться совершенно наоборот, и поэтому осторожничаем с принятием решений. При применении математических методов в подсознании всплывает образ бесстрастной машины, заслоняющий тот факт, что задачу машине ставит всегда человек, и при этом ему приходится переводить живой язык в символы, «понятные» машине, а затем делать обратную операцию по расшифровке. В человеческом языке и без того существует проблема терминологии, адекватности образа и понятия, а в машинном варианте эта проблема радикально усугубляется. Поэтому машина не может быть ни посредником, ни бесстрастным судьей идей. Неосознанное присваивание машине большей степени объективности, чем это заложено в постановке задачи, придает выводам весомость, неоправданную надежность и завышенную вероятность. Таким образом отбрасывается неуверенность в результатах, что делает нас безоглядными. При принятии судьбоносных решений и внедрении новых идей всегда имеется доля риска. Мнимая объективность выводов снижает ощущение риска. Доля риска при этом не снижается, наоборот, вероятность принятия опрометчивого решения за счет отсутствия мероприятий по снижению рисков повышается. Автоматически снижается и ответственность, она как бы частично переносится на машину, на алгоритм.
Не случайно, что в ХХ веке математические методы исследования социума стали ведущими. Популярность математического моделирования социальных процессов тесно связана с новым типом мышления среднего человека постиндустриального общества. Особенно при принятии управленческих решений возрастает роль готовых алгоритмов, создаваемых в соответствии с разделением труда специалистами для неспециалистов. Сам по себе алгоритм может быть безупречен, но все тонкости применения алгоритма знает только сам создатель, их трудно передать потребителю. Вот некоторые примеры.
Инновационные процессы в обществе взаимообусловлены и многофакторные. Взаимообусловленность говорит о том, что данным динамических рядов присуща автокорреляция. Проблема снимается исключением трендов из динамических рядов. Но так «вместе с водой можно выплеснуть и ребенка», то есть выбросить тот тренд, тот уклон, который как раз и требуется обнаружить. Специалист знает, насколько приблизительными могут быть такие результаты. Многофакторность [439] инновационных процессов не позволяет учесть все факторы и построить четкую причинно-следственную связь, как в физике. Поэтому социальные процессы уподобляются стохастическим, каковыми они по своей природе не являются. Это серьезный отход от действительности.
При применении математических методов мы сталкиваемся с необходимостью формализации переменных, что тоже субъективно. Возникает также проблема репрезентативности исследуемой выборки, которая может и не отражать генеральную совокупность. Редко когда длина ряда наблюдений удовлетворяет требованиям репрезентативности. В метеорологии, например, прогноз с вероятностью 80% возможен, если длина однородного ряда непрерывных наблюдений составляет 50-70 лет. В социологии если и существуют непрерывные наблюдения такой и даже большей длины, то при проверке на однородность ряд приходится «урезать». Например, процессы в сталинский и брежневский период неоднородны.
К тому же, социальные процессы зависят от уровня сознания и воли отдельных людей, а сфера человеческой психики не поддается описанию математическими методами. Поэтому многочисленные попытки описать общественные процессы формальными методами (например, в виде уравнений с зависимыми переменными) сводятся к необходимости глобальных допущений, что снижает достоверность и объективность результатов и приводит снова и снова к необходимости применять диалектические, экспертные методы, социальный опрос и т. п. Наилучшим вариантом является применение нескольких методов исследования, но это не всегда возможно. А если возможно, то математическим методам следует отвести вспомогательную, не главную роль, не позволять им быть судьей в последней инстанции.
Автор не имеет целью дискредитировать математические методы исследования. Понимая значимость и необходимость применения математических методов к общественным процессам, все же не следует завышать их значимости. При оценке глобальных социальных многофакторных процессов именно наличие сомнений заставляет нас искать «запасные» ходы, придерживаться традиций, накопленного опыта, внедрять инновации постепенно, предпочитать эволюцию революции, тормозить реформы и перестройки. Порой кажется, что осторожность в научных выводах и неуверенность в прогнозах — это результат низкой самооценки, боязнь новизны, консерватизм. В России всегда не хватало здорового консерватизма. Особенностью нашего менталитета является то, что нормальное и среднее (золотую середину) мы воспринимаем как консервативное. И наоборот: неоправданный или невидимый риск, прикрываемый смелостью и решительностью, уверенностью в своих действиях, мы приветствуем как наилучший вариант поведения, как «свежий [440] ветер перемен». То есть крайность предпочитаем «золотой середине», норме. От новаторства ожидаем благих изменений там, где 100% вероятности быть не может. Это своего рода парадокс, потому что новое психологически должно страшить человека.
Таким образом, популярный метод исследования превращается в метод убеждения, и его сила в нашей стране усиливается особенностями национального характера. Высокие творческие задатки нашего народа приводят к повышенной потребности обновления, новое всегда содержит риск, склонность к риску отмечается как черта национального характера. Творчество, инновации и риск не разделимы, поэтому лучше перестраховаться при глобальных переменах. Но англичане могут перестраховаться, а россияне — нет.
Научно-технический прогресс повсюду штампует спешащих людей, не утруждающих себя длительными раздумьями. Незаметно и неуправляемо меняется тип мышления «среднего» человека, оно становится схематичным, отрывистым. Чтобы ориентироваться в системе усложненных связей, необходим упрощенный набор данных в виде дескрипторов (ключевых слов), соотнесенных между собой по каким-либо семантическим параметрам. Новый человек ищет готовые схемы, алгоритмы, операторы, шаблоны. Это проявляется и в математике, и в социологии, и в языке. Вместо пестроты и многообразия прочувствованных образов и синонимов, перекрестных связей между ними появляется своего упрощенный тезаурус — новый язык общения с линейными связями между дескрипторами, а за языком следует и упрощенное мышление. Неудивительно, что большинство современных детей не читает классическую художественную литературу, там нет знакомых дескрипторов. Зато дети легко втягиваются в «иные миры» (наркотики, компьютерные игры). Это — реакция детского организма на ускорения и перегрузки. Ребенка «выгоняют» из детства, он не успевает побыть самим собой — ребенком — с детскими, но далеко не примитивными переживаниями. Поэтому сложный реальный мир не прочувствован, не понятен, у малыша нет сил и времени, его интеллектуальные возможности и сенситивный период растрачиваются на освоение «взрослых» предметов и готовых упрощенных схем восприятия. Передача знаний заменяется передачей информации. Так под лозунгом педагогических инноваций и развития творческих способностей в раннем возрасте внедряется технология получения «серых специалистов» с готовыми алгоритмами принятия решений. Иначе и быть не может, если этому не противостоять.
Изобилие проблем возбуждает желание быстро избавиться от них, поэтому выход видится в том, чтобы «загнать» информацию в быстро решаемую схему. Вырабатывается схематизм мышления. Быстрые схемы, как наркотик, создают впечатление быстро решаемых проблем [441] и отваживают от тяжкого бремени всестороннего анализа и реальных переживаний. Мы имеем дело с таким случаем, когда излюбленный метод исследования (алгоритмизация, схематизация, компьютеризация) переходит в способ доказательства, каковым он в социологии не является, и начинает оказывать влияние на способ мышления.
Эти процессы наблюдаются во всем мире, но результаты различны. В Америке и Европе «серые специалисты» являются орудием управления, они находятся под контролем господствующей элиты, они сами управляемы и делают общество управляемым в интересах этой элиты, но стабильным. В России — все наоборот.
Склонность к риску, творчеству, инновациям, доверчивость, подражание чужому дому, способность терпеть мытарства ради идеи, всепрощение и вера в светлое будущее, неуважение формального права — вот составляющие нашего менталитета. Сочетание такого менталитета с готовыми схемами научно-технического прогресса, ускорения, перестройки и демократии выталкивает наиболее рисковых и «идейных» людей наверх, к власти. Они не приводят общество к стабильности, потому что сами — экстремисты; риск и перемены — их родная стихия и залог успеха; устойчивость их собственного положения покоится на всеобщей нестабильности.
Перестройка в экономике начиналась в борьбе за нравственные идеалы, а закончилась массовым падением нравственности. Общественность боролась с государством за права личности, а в результате были попраны самые важные права человека, а также уничтожено и само прежнее государство. Все базисные понятия были подменены простыми схемами и ярлыками, узнаваемыми новым мышлением «среднего человека».
Перестройка в образовании строится аналогично перестройке в экономике. Массовое падение нравов ставят в укор старой школе, она не справляется со своей задачей по воспитанию подрастающего поколения. Власть поддерживает те горячие головы, которые предлагают полностью ликвидировать старую школу и внедрить западный вариант обучения, который обеспечивает долговременное замаскированное управление одной и той же властной элиты. В проведении школьной реформы явно прослеживаются политические цели.
Всем известно, что в Америке и Европе массовая школа также не в состоянии воспрепятствовать падению нравов. Нужна ли нам такая новая школа? Какие гарантии она сулит, чем обеспечивается защита от рисков? Неужели наша старая школа, выдвинувшая в советский период нашу страну в пятерку ведущих стран по количеству изобретений, дает такое плохое образование, что можно говорить о системном кризисе, о неизлечимой болезни? Может быть, организм не смертельно болен, а ослаб от голода?
[442]
Нет никаких доказательств в том, что положительный опыт зарубежных педагогов нельзя внедрить при существующей системе образования, а есть, наоборот, примеры удачного совмещения. Предоставленная в России свобода творчества в области педагогики дает возможность уйти от бездумного подражания Западу и применить к нашим условиям и принципы «Великой дидактики» Я.А. Коменского, и модель концентрации на личности К. Роджерса, и технологии успеха Дж. Дьюи, Э. Торндайка, и теорию нравственного воспитания Песталоцци. Такие локальные инновации не перестраивают всю систему, а постепенно улучшают и приспосабливают ее к новым условиям, говорят о способности к развитию.
Не хватает финансирования, но в этом система образования не виновата. А в условиях недофинансирования нельзя требовать слаженной работы. Новая система образования потребует больше финансовых и людских ресурсов, уже поэтому она не достигнет обещанного. Существует слабый контроль за качеством образования, но его можно усилить, не ломая систему. Много недостатков, но пристальный анализ, а не простое перечисление их, говорит о том, что недостатки и кризисные явления исходят от других, обеспечивающих и сопутствующих системе образования систем: финансовой, политической, правовой, экономической, управленческой.
В нашей стране не система образования тормозит и угрожает педагогическим инновациям, а педагогические инновации угрожают нашей системе образования развалом. Нарушается главное правило управления системами: нельзя перестраивать систему по нескольким направлениям одновременно — она не выдерживает такого управления и начинается кризис. Но это не системный кризис (не кризис от недостатков самой системы), а кризис управления. Как известно, «у плохого танцора всегда виноваты туфли», у бездарного скрипача — скрипка, у поверхностного управленца — система образования. На системе образования сказывается общий кризис в управлении страной. Если будет налажена нормальная работа систем, сопутствующих и обеспечивающих систему образования, то никакого кризиса в самой системе образования мы не найдем, а будут проявляется отдельные недостатки, присущие любому процессу развития.
Очевидно, что последствия одних и тех педагогических инноваций в условиях общего кризиса и в спокойное время будут различны. Методологические трудности не позволяют дать точный прогноз социальных последствий педагогических инноваций даже в спокойное время. Во время кризиса, «на переломе», возрастает роль случайных факторов, все социальные процессы становятся непредсказуемыми, а инновационные — в еще большей степени, поэтому они опасны. [443] Непредсказуемость внешней среды не означает обязательную потерю управляемости внутри замкнутой системы. Так, водитель автомобиля прекратит ремонт во время бури, капитан отведет корабль в тихую бухту, подводная лодка уйдет на дно: необходимо укрыть механизм от разрушающих внешних воздействий, и в этом проявляется вся мудрость управления. Это очевидно.
Почему же управляющий механизмом образования, предлагающий ничего не делать и «залечь на дно» во время глобальной перестройки экономики, выглядит не спасителем, а тормозом? Не потому ли, что мы опять наступаем на те же грабли?
Высокие творческие задатки нашего народа приводят к повышенной потребности обновления, новое всегда содержит риск, склонность к риску отмечается как черта национального характера. Творчество, инновации и риск не разделимы. Особенности национального характера способствуют выдвижению рискованных людей, а через них — принятию поспешных решений. Лучше перестраховаться во время глобальных перемен, не выходить в море, не начинать ремонта, «залечь на дно», чтобы сохранить наше национальное достояние — нашу сложившуюся веками систему передачи знаний. Но англичане могут перестраховаться, а россияне — нет.
Добавить комментарий