Анекдот и миф

[46]

На первый взгляд может показаться несерьезным и даже кощунственным само сопоставление грандиозного явления Мифа — не только прародителя всех видов культурной деятельности людей, но и одной из непреходящих форм их современного существования, — и анекдота — смешного минирассказа о бывшем или небывшем, оживляющем нашу беседу. Но обратимся к одному из таких минирассказов.

На том свете встретились Христос и Маркс.
 — Почему твое антинаучное учение существует уже почти 2000 лет, а мое научное рассыпается через полтора столетия? — спросил Христа основоположник научного коммунизма.
 — Твоя основная ошибка в том, что ты свой рай показал.

В этом анекдоте, как в фокусе, скрещиваются лучи, идущие и от мифа и от анекдота. Анекдот воспроизводит фантастически-мифическую реальность — посмертную встречу основателей двух систем мифологий: религиозной и утопически-светской. Но миф анекдота как бы без особых усилий опрокидывает и ту, и другую мифологию.

Разумеется, не все анекдоты таковы. Они могут быть не только умными, но и глупыми, тонкими и пошлыми, блистательно-остроумными и примитивно-тупыми. Однако и то, что называют произведением искусства, — далеко не всегда шедевр, и, вместе с тем, [46] существует понятие «искусство», вполне определенное в своей неопределенности (см. одно из недавних основательных исследований этого понятии — книгу Бориса Бернштейна «Пигмалион наизнанку. К истории становления мира искусства. — М.: «Языки славянской культуры», 2002).

Для того, чтобы определить соотношение анекдота и мифа, необходимо договориться о понятиях, составляющих это соотношение. О том и другом существует обширная литература. Опираясь на нее, я постараюсь определить схождение и расхождение феноменов мифа и анекдота, без которых, при всей их кажущейся неравнозначности, немыслима история человеческой культуры.

А.Ф. Лосев писал в «Диалектике мифа»: «Действительно, только очень абстрактное представление об анекдоте или вообще о человеческом высказывании может приходить к выводу, что это просто слова и слова. Это — часто кошмарные слова, а действие их мифично и магично» (Лосев А.Ф. Из ранних произведений. М., 1990. С. 466).

Анекдот обладает мифотворческими потенциями, создавая эстетико-художественную реальность, переходящую в массовое сознание (образ «страны дураков», без которой не обходится ни один народ, «армянское радио», анекдотический «англичанин» или «чукча», Ленин, Пушкин, Чапаев, Штирлиц, Брежнев как анекдотические персонажи, послевоенные «генеральской жены» и послеперестроечные «новые русские» и т.п.).

Как и миф, анекдот, по словам Ю.М. Лотмана, — «один из самых древних жанров фольклора» (Лотман Ю.М. Письма. 1940 1993. М.: «Языки русской культуры», 1997. С. 461). Будучи результатом народного творчества, и миф, и анекдот анонимны. Анекдот к тому же живет полулегально, а порой и вообще без легальной «прописки». По-гречески anekdotoj означает «неопубликованный», «неизданный». Поэтому безответным остается вопрос: «Кто сочиняет анекдоты?» По этому поводу тоже есть анекдот:

В радиопередаче ведущий программу говорит:«Нам поступает много вопросов о том, кто сочиняет анекдоты. Этим интересуется товарищ Иванов из Брянска, товарищ Сидоров из Тюмени, товарищ Петров из Перми, товарищ Андропов из Москвы.»

Даже в тех редких случаях, когда достоверно известно, что тот или иной анекдот придуман Карлом Радеком, Фаиной Раневской или каким-либо другим остроумным человеком, его авторство, как это ни звучит парадоксально, включается в мифическую анонимность анекдота, ибо сама личность анекдототворца становится легендарной и очень часто невозможно отличить анекдотические события с участием Раневской, рассказанные Радеком или Хармсом, от потока анекдотических историй, выдаваемых за их творчество. К примеру, остроумие Фаины Раневской было поистине феноменальным. Она не утруждала себя придумыванием метких ответов и афоризмов. Они возникали сами собой как ее находчиво-остроумная реакция на ситуацию или определенных людей. Потом их передавали из уст в уста, а затем возникал юмор по типу «как бы сказала Раневская». В книге «Фаина Раневская. Случаи, шутки, афоризмы» (Составитель и издатель И.В. Захаров. М.: «Захаров», 1999) собрано и то, что, по авторитетным свидетельствам, сказано самой великой артисткой, и то, что она могла бы сказать. Но и в тех, и в других присутствует образ хулиганисто-гениальной Раневской, образ, сам ставший реально-мифическим.

Фольклорная анонимность, общая для мифа и анекдота, вступает в противоречие с их литературной явленностью при публикации. Это особенно явственно стало обнаруживаться, когда после начавшейся в СССР перестройки анекдот вышел из подполья и многочисленные издания стали печатать старые и новые анекдоты. Можно сказать, пошел целый косяк брошюр, книг, целых серий брошюр и книг, целиком заполненных анекдотами, вплоть до восьмитомной «Антологии мирового анекдота», вышедшей в Киеве (издательство «Довира») в 1994 —1995 гг. Притом, подавляющее число публикаторов анекдотов бесцеремонно их приватизируют. Фольклор, на самом деле, — всеобщее достояние и трудно возражать на то, что конструкции тех или иных анекдотов, созданные народом-анегдототворцем, кочуют из сборника в сборник. Однако на изложение уже опубликованного анекдота авторское право распространяется. И в этом отношении анекдот подобен мифу. Мифы о Прометее, Эдипе или Сизифе не созданы были ни Эсхилом, ни Софоклом, ни Камю. Но присвоение кем-либо другим их изложения и интерпретации этих мифов, называется воровством.
[48]

Изменило ли природу анекдота его литературное существование? Думается, что нет. Ведь и «до исторического материализма» и вне его выходило много сборников анекдотов, но они не поколебали его основу, так же, как миф остается мифом и после выпуска огромного числа описаний мифов и их художественных воплощений.

Вместе с тем, анекдоту пребывать в книге также тягостно, как вольнолюбивому зверю в зоопарке. Анекдоты, разумеется, можно читать. Но, странное дело, их постраничное чтение навевает скуку, тогда как живой анекдот — свежий и остроумный анекдот, даже почерпнутый из какого-либо сборника или интернета, но творчески рассказанный вовремя и к месту, воздействует и в бесцензурную и нецензурную эпоху, как и тогда, когда он колыхал застойный социализм.

По характеристике А.Ф. Лосева, «миф есть (для мифического сознания, конечно) наивысшая по своей конкретности, максимально интенсивная и в величайшей мере напряженная реальность. Это не выдумка, но — наиболее яркая и самая подлинная действительность» (Лосев А.Ф. Из ранних произведений. С. 396). Переставая быть действительностью, миф превращается в сказку, в художественно-игровую реальность, не претендующую стать реальностью фактической (хотя для ребенка в раннем возрасте сама сказка играет роль мифа, когда он еще свято верит, что ему подарки приносят действительно Дед-Мороз или гномы).

Родство анекдота с мифом не в последнюю очередь проявляется в том, что он не просто фантастически-художественно отражает жизнь, становясь художественным произведением, но и бытует в жизни, делаясь ее частью. Да и анекдот нередко порождается самой жизнью людей, их бытом. (см. Жовтис А. Непридуманные анекдоты. Из советского прошлого. М.: «ИЦ-Гарант», 1995; раздел «Жизнь тоже шутит» в книге «Евреи шутят. Еврейские анекдоты, остроты и афоризмы о евреях, собранные Леонидом Столовичем»). Ирония истории в изобилии творит иронические истории. Жизненность анекдота обусловлена анекдотизмом жизни. В одном из польских анекдотов содержится такой диалог:

 — У тебя есть новый анекдот?
 — Нет. А у тебя?
 — Тоже нет. Тьфу! Что за правительство?!

В том, что жизненность анекдота обусловлена анекдотизмом жизни, убеждаешься, читая многочисленные анекдоты в интернете. Натужные попытки придумать новый анекдот только в редчайших случаях приводят к успеху. И это происходит лишь тогда, когда удается подсмотреть и лаконично представить действительно анекдотический случай или анекдотическую ситуацию в жизни. Андерсен говорил, что лучшие сказки — это те, которые придумывает сама жизнь. К анекдоту это относится в еще большей мере.

Разумеется, между мифом и анекдотом нельзя ставить знак равенство. Миф стремится постигнуть бытие быта. Предмет анекдота — быт бытия. Сам анекдот в наибольшей степени адекватен себе, живет в полной мере, когда он рассказан по случаю какого-либо события в частной или общественной жизни, в связи с возникшей жизненной ситуацией, как ее анекдотически-мифический прецедент, аналогия этой ситуации и ее объяснение.

Взаимоотношение мифа и анекдота может характеризоваться как диалектическое противоречие. Таким же противоречием является взаимосвязь анекдота и произведения искусства. Можно, наверно, сказать, что анекдот балансирует на грани мифа и искусства.

Мифическая реальность анекдота — это не тоже самое, что реальность мифа. Миф утверждает небылицу как быль. Анекдот демонстрирует быль как небылицу.

— Рабинович, вы с ума сошли! Зачем вы притащили в синагогу собаку!?
— Ребе, это не простая собака, она же умеет петь!
Собака запела. Ребе восхищенно:
— О, вэйзмир, она так поет, что может быть кантором в нашей синагоге!
— Ребе, я таки ей твержу то же самое. А она не хочет и слушать! Только зубным техником.

Чтобы оценить эту одесскую байку, нет необходимости верить в поющую собаку, которая имеет призвание зубного техника, точно также, как впечатление от поэмы Твардовского «Теркин на том свете», не предполагает веры в реальное существование «того света». Фантастическая реальность анекдота, по сути дела, является реальностью [50] художественно-игровой, но она функционирует подобно мифу: на заменяя жизнь и быт, она становится и тем, и другим, помогая освоить их ценностно, предлагая их ценностный эквивалент, притом в ироническом ключе.

Существенное отличие анекдота от мифа, на мой взгляд, заключается в том, что только первый обладает потенциалом комического. Миф принципиально серьезен. Ему не до шуток. Он занят нешуточными проблемами жизни и смерти. Это становится особенно очевидным при учете трансформации мифа в религиозное сознание. Эту свою серьезную природу миф сохраняет именно в религии, в узком и широком смысле слова, т.е. в различных религиозных конфессиях и тех фантастических представлениях, которыми человек заменяет реальную жизнь.

Исследователями, изучающими психологию религии, было замечено, что религия способна использовать все человеческие чувства, за исключением одного — чувства юмора. Правда, смех был присущ некоторым мифическим персонажам. Мифология знает смеющихся богов. Это их был «гомерический хохот». Однако смех небожителей носит вполне человеческий характер. Вместе с тем над самими богами смеяться было кощунственно. Как заметил однажды А.И. Герцен, «заставить улыбнуться над богом Аписом, значит расстричь его из священного сана в простые быки» (Герцен А.И. Собрание сочинений в тридцати томах. Т. XIII. М., 1958. С. 190).

Родственность анекдота мифу проявляется также в том, что одним из источников анекдота явилась притча, которую используют многие священные тексты. Но она в этих текстах и в анекдотах проявляется по-разному. В религиозных текстах притча серьезна. Она здесь прежде всего средство выражения мудрости, правил «благоразумия, правосудия, суда и правоты». Уже в древности было осознано значение притчи как «изречения разума», чтобы «простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность», мудрому — умножение познания, разумному — «мудрые советы». С этого начинается библейская «Книга притчей Соломоновых».

Мудрая притчевость свойственна и лучшим анекдотам. Неслучайно формулы этих анекдотов перешли в поговорки и афоризмы, резюмирующие наш жизненный опыт: «Мне бы ваши заботы, господин учитель!», «Разве это жизнь?», «Не делайте волну!», «Иди докажи, что ты не верблюд!» и т.п.
[51]

Однако анекдотическая притча отличается от религиозной именно тем, что в ней заключена энергия остроумно-комического. Это становится очевидным при сопоставлении религиозных повествований притч и основанных на них анекдотов. Вот как, например, хасидская притча о поучительности технических изобретений, рассказанная Мартином Бубером, перетекает в анекдот:

Можно учиться у всего, — сказал как-то раби из Садгоры своим хасидам. — Всякая вещь может научить нас чему-нибудь, и не только та, что сотворена Богом. Творение рук человеческих также способно преподать нам урок.
 — Чему мы можем научиться у поезда? — с сомнением спросил один из хасидов.
 — Тому, что из-за одного мгновения можно потерять все.
 — А у телеграфа?
 — Тому, что каждое слово учтено и ему назначена цена.
 — Ну, а у телефона?
 — То, что мы говорим здесь, слышно там…

Из вполне серьезного библейского рассказа о сотворении Богом Евы, возникло множество анекдотов и лучшие из них несомненно остроумно-смешны. В одном из них определяется сущность советской социалистической демократии:

Создал Бог Еву из ребра Адама и сказал ему: «Выбирай себе жену!»

По справедливому наблюдению Ю.М. Лотмана, «анекдот одновременно зеркало быта и зеркало юмора, он рассказывает, как люди живут и что им смешно». Притом, существуют «анекдоты, которые смехом вызывают сочувствие, а не обидную насмешку. Смех — гибкое оружие, им и ласкают, и убивают, по французской поговорке» (Лотман Ю.М. Письма. С. 460, 462). Юмор в анекдоте и делает его непосредственно притягательным, всегда желанным и популярным вне и вопреки всякому ритуалу и табу, через которые являет себя чистый миф. Смех, звучащий как отклик на анекдот, и есть его понимание и в то же время глоток свободы.
[53]

Анекдот как аккумуляция юмора, как реальность комизма способен раскрывать комизм реальности, показывать абсурд реальности и реальность абсурда, парадоксальность реальности и реальность парадокса. Комедийность анекдота и дает ему возможность быть разрушителем пафосных мифов, а эффективность такой разрушительной деятельности обусловлена тем, что сам анекдот генетически и сущностно связан с мифом, и, следовательно, находится с ним как бы в одной плоскости. Чисто рациональная критика мифа не задевает его иррациональной основы. Не только клин клином вышибают, но и миф мифом.

Такое мифическо-антимифическое бытование анекдота особенно проявляется в тоталитарном обществе, когда комедийное начало анекдота вступает в конфликт с официально пропагандируемыми мифами.

Борис Слуцкий писал в свое время:

Анекдот в условиях тоталитарного режима взял на себя функцию не только газеты, но и эпоса — древнейшей формы воплощения мифа. Современный анекдот — это действительно эпос XX и теперь уже XXI века, притом эпос, способный вызвать гомерический хохот. Как и древний эпос, анекдот в тоталитарном обществе мог существовать только как устное народное творчество. Устность и анонимность обеспечивали его неуловимость, в отличие от его рассказчиков и любителей. Ведь своеобразие бытования анекдота состоит в том, что своим остроумием и комическим потенциалом он способен разъедать, разоблачать любой миф, в особенности навязываемый сверху. Тоталитарное государство это очень хорошо понимало. Не без основания появился анекдот о конкурсе на лучший анекдот, в итоге которого первая премия — 25 лет, вторая — 10 лет и три поощрительных — по 5. Комедийное начало анекдота — великий разоблачитель мифов. И поэтому неслучайно в период тоталитарного режима за анекдот можно было попасть и на Волго-Дон, и вообще надолго вон.

Мифическо-антимифическая природа анекдота проявляется и в анекдотах, посвященных отдельным личностям вне зависимости от реального достоинства самой личности. Например, анекдоты, в которых фигурирует имя Пушкина выступают в двойной функции: и как создатели анекдотического пушкинского мифа, и как разоблачители мифа, обволакивающего поэта. Подчеркнем, что речь идет не о «разоблачении» самого поэта, а того или иного варианта мифа о нем, стирая с великого поэта не только хрестоматийный, но и мифологический глянец. Они, как и другие явления этого жанра, создали художественный образ мифического Пушкина. Но они же не позволили действительному Пушкину окаменеть, превратиться в мумию, в члена Правления Союза Советских писателей (см. Столович Л.Н. «Пушкинские» анекдоты // «Вышгород», Таллинн, 1999. № 1-2. С. 206-216, а также в кн.: Столович Л.Н. Философия. Эстетика. Смех. СПб.—Тарту, 1999. С. 291-301).

Место анекдота в культуре определяется культурой самого анекдота, которую образует его диалог с мифом и с искусством.