Интенциональная артикуляция феноменальности предполагает аналитику феноменов сознания, с одной стороны, в исследовании «предметности» сознания, с другой — указывает на «исток», то есть на трансцендентального субъекта, сохраняя при этом непрерывность между двумя полюсами этой структурности. В итоге интенциональность отсылает к двум полюсам феноменальности сознания: к институированному самосознанию (у Канта эту функцию фактически выполняет трансцендентальная апперцепция, у Гуссерля — трансцендентальное Ego) и «объективному единству сознания», если воспользоваться кантовским термином. Именно в этом диапазоне и происходит разворачивание феноменальных рядов событий сознания.
Трансцендентальная действительность, развернутая между полюсами пронизана своего рода геодезией сознания. Она становится полем, в котором институируются инстанции, контролирующие и регулирующие конституирование представлений и связанность всего потока жизни сознания. В результате выделяются источники и отчетливо определяется фигуративность потоков сознания, или эйдетика, которые проявляются в процессе связывания рассеянных феноменов, — происходит как бы напыление эйдоса на различные ряды феноменальности. Хотя, следует отметить, что точки связанности на деле являются мнимыми точками пересечения феноменальных разверток. Но именно эти «мнимые точки» берут на себя роль установления идентичности и идентификации феноменов и контроля над потоками и их канализирования.
В трансцендентально-феноменологической традиции и, в частности, Гуссерлем для кодировки этих «точек» используются термины «учреждение», «учреждать», «учреждающие акты» (Stiftung, stiften, stiftenden Akten, то есть термины, которые указывают на те эффекты, которые отсылают к устройствам, структурным организациям, установлениям, учреждениям). Иными словами, институирование, институциональные акты, или учреждения, создают интенсивные и в то же время индивидуальные точки, выделенности в континуальности сознания, благодаря чему складывается фигуративность сознания. Позитивность институирования, у-становления, у-чреждения заключается в том, что она закладывает возможность «возврата», осуществляющегося в сериях новых очевидностей как ре-ституции, вос-становления. Институции сознания и дискурса производят регистрацию исполняемых актов, их селекцию и кодификацию, иными словами, они постановляют их, или, как писал П.Флоренский, «термин поставлен уставно». Происходит установление и легитимизация позиционностей действительности сознания, инстанций, сохраняющих чистые формы объективности и не менее чистые формы их исполнения, что в принципе и позволяет сохранить мысль именно как мысль и удержать ее от размывания или падения в не-мыслимое и «безмысленное». Об этом прекрасно писал Кант в I Критике в разделе «Трансцендентальное учение о методе». Речь идет о дисциплине чистого разума, создающего институции, которые обладают особой функциональной дисциплинарной интенсивностью, покрывающей всю поверхность сознания, экранируя и блокируя любые нелегитимные сингулярные выплески и/или конвертируя их на основе функциональной трансиндивидуальной интенсивности. Это своего рода дисциплинарная ортопедия потока жизни сознания.
Одной из форм, несущих в себе императив идентификации и признания, является время, которое выступает как особая временная институция сознания, управляющая переживанием мотивации. Благодаря этому времени жизни сознания предстает как мотивированное действие особых конститутивных мощностей с множественными специфическими мотивациями и мотивационными системами
В целом мотивация жестко связна с развертыванием институированных комплексов. Одна из функций институций весьма схожа с тем процессом, который Лакан описывает как «зеркальную фазу». С трасцендентальной позиции «эмпирическое», «доинституциональное» Я представляет собой существо, пронизанное и разрываемое спутанными расходящимися гетерогенными сериями и неустойчивыми фрагментами мыслей, помыслов, желаний, побуждений, ориентаций, оценок и пр., сериями, благодаря которым Я являет собой достаточно нестабильный виртуальный комплекс, трудно уловимый не только для другого, но и для себя самого. Институции сознания,точнее, Сознания, всегда предстают целостной, или по крайней мере, обращены к Я стороной, сохраняющей целостность, то есть институции принимают на себя роль зеркала собирающего расспанное, разорванное Я. Они как раз предлагают расщепленному Я вместо виртуальной связанности обрести «реальную» целостность, втягивая его в серию серьезных дисциплинарных трансформаций. Целостный образ, Gestalt, сбрасываемый институциями на Я и укрепленный на нем, гарантирует ему ментальную непрерывность. Зеркальный институциональный образ становится порогом действительности и Я, и мира, в котором локализует его институциональное «зеркало».Однако обретенный Я образ не просто предлагает целостность, но дает точную локализацию пре-образованному Я, вписывая его в определенным образом структурированные временные горизонты и топические ландшафты с жестко предданными разрешенными и запрещенными маршрутами, втягивая в стратегические ситуации, требующие от него определенного образа мышления и действия.
«Институциональная зеркальность» сопровождается весьма специфическим и рискованным для Я эффектом, который, можно назвать эффектом двойника, двойничества., — она множит действительности, теряя при этом все различения между «зеркальным» и «реальным».
В гегелевской «Феноменологии Духа». представлено тройное учреждение временности или три временных синтеза. Во-первых, феномены, которые позже обретают кодировку как именно феномены Духа, стремятся учредить время как «свое настоящее, истинное. Хотя каждый феномен стремится учредить свое время, свою историю, а тем самым учредить и удержать свою идентичность, Дух требует от феноменов признать неистинность и нелегитимность подобных «учреждений. Но это и инстанции трансценденции.
Абсолютный Дух по своей сути невременен, атемпорален, однако его «шествие» исполняется времени. Онтически Дух не может преодолеть дистанцию, поэтому он предпринимает онтологические операции во временной размерности для достижения своей цели.
И наконец, можно говорить о третьем временном синтезе, который осуществляется именно в зазоре между Духом и событиями. Он связан с учреждением особой инстанции «мы»-феноменологи. Она рождается в резонансе между Духом и событиями, создавая третье измерение, в котором и происходит образ-ование и идентификация и «мы», идущих по следам Духа через зоны феноменальности.
Попытаемся определиться в прекрасно артикулированных Гегелем и Гуссерлем регистрах мышления. Едва ли случайны такие опыты оперирования с сознанием, или точнее, оперирования и препарирования его феноменальности. По сути дела не слишком важно, что Кант и Гуссерль помещают феноменальность сознания в трансцендентальное поле, а Гегель — во временное исполнение конкретности Абсолютного Духа, скорее, здесь следует остановиться на формах и типах связанности Я-сингулярности и трансиндивидуальных структурностей сознания, несущих в себе интенционально определнные институции и мотивации.
Трансцендентальная версия сознания именно за счет своей конститутивности страдает нехваткой бытия, впадая в своего рода онтический нигилизм. Именно здесь «эмпирическое Я» превращается в проблему. Но в итоге сознание Я, именно как эмпирическое Я, обретает двойственность, подвергается расщеплению, расколу.
С другой стороны, как не покажется это странным, но трансцендентально-феноменологический сценарий, притязая на исполнение рационалистического проекта Просвещения, фактически реабилитирует «бессознательное», принявшего на себя роль условий возможности сознания и ряд его функций.
Как бы это ни показалось странным, что в попытке промыслить феноменальность сознания мы совершаем поворот не к «самым современным концепциям», а к Гегелю, но именно гегелевское промысливание опыта и сознания, и самосознания открывает новые размерности, в которых феномены самосознания обретают новую аранжировку. Гегель удивительно точен при введении тем и их концептуальной артикуляции. Я позволю себе напомнить развитие сюжета сознания в «Феноменологии Духа».
Интенциональное сознание втягивает в себя Я-сингулярность, полностью растворяя его в себе и замещая собой, а может быть смещая его туда, где для сознания существует только мрак ничто. Но для подобного акционизма сознания существует предельность, укорененная в самой феноменальности сознания, собранной интенциональными практиками. Однако в разворачивании дистанций между действительностью жизни и трансиндивидуальными развертками появляется самосознание. Алчность к жизни и удержание сознания порождает двойное желание, вожделение, в котором и рождается Я. Это особая событийность, особая феноменальность сознания как самосознания, когда самосознание тождествено вождлению.Я, самосознание, сцепленное с жизнью, вожделением, волей, властью.
Я внезапно осознает, или, точнее, чувствует, что у него больше не может быть никаких трансиндивидуальных, «объективных» гарантов и алиби, — оно осталось наедине с собой, оно может быть только и только Я, а не каким-либо «Мы». «Оно» и т.п. Гегелевская версия самосознания напоминает декартов тезис “cogito ergo sum”. У Декарта когитальная развертка Я прорывается к sum, к бытийности, которая ненаправлена, неинтенциональна, а просто есть, иначе говоря, когитально мы идем к предельности cogitationes, бытию. Но где-то рядом, в какой-то близкой дальности высвечивается силуэт чего иного, чужого, другого. Соприкосновение, касание самосознаний происходит не размерности сознания. Между ними разворачивается, простирается нечто, что лежит по ту сторону сознания, — «бессознательное». Звучит парадоксально, но именно самосознание оказывается втянутым в касание с бессознательным. Другой в его собственной конститутивности, отторгая все, что не вписывается в его смысловые поля, указывает на мое Я. Это странная логика, требования не быть им, а быть самим собой. Поэтому Я вступает в опыт признания, в которой ставк всегда жизнь. Я настойчиво и неустанно провозглашает право другого вступить в агональное, а точнее, полемическое, признание. Однако при этом оно умалчивает, отдавая себе полный отчет в том, что действительность приемлет только одного. А за установлением различий бытия-для-себя и бытия-для-другого уже просматривается, нависает абсолютно трансиндивидуальный и виртуальный Другой. Мышление, сознание, жизнь сознания, оказывается пучком, сплетением различных потоков интенсивности, институированных практик,.
Переинтерпретируя слова Ницше «Бог умер», можно сказать, что Другой умер, но при этом сохраняются интенциональности Другого, его позиционности и интенсивности.
Добавить комментарий