Протестантская этика А. Швейцера и наука в информационном обществе

[144]

Самая известная работа Швейцера «Культура и этика» вышла в свет в 1923 г. Но когда листаешь её страницы, невольно возникает ощущение, что написана она совершенно недавно.

Швейцер и в самом деле наш современник. Но современник скорее по духу, чем по линейному движению времени. «Хронотоп духовности» — так можно назвать его размышления. Эти размышления — удивительное совмещение всего пространственно-временного континуума развития современной культуры и цивилизации в одной критической точке — точке духовности.

Сегодня многие исследователи, создав теоретическую классификацию, уже знают ответы на все вопросы. Всё получает закономерное и исчерпывающее объяснение. Тайна исчезает, и уверенность в собственной правоте становится выше всяких сомнений. Сторонники синергетики и фрактальной геометрии даже убеждены, что найдены, наконец, всеобщие принципы мироздания, сводящие всю его сложность к нескольким простейшим взаимодействиям (хаосу и порядку) или к трём-четырём геометрическим элементам.

В отличие от них, творчество Швейцера — не желание устранить тайну, а попытка её понять. Понять всю огромную непростоту мира и человека, не редуцируя их к простым объясняемым величинам. И в этом смысле «Культура и этика» — это проникновенный протест против догматического самомнения современной науки. Это не симфония Разума. Это — симфония Духа. [145] Сама исходная посылка протестантской этики Швейцера — отношение к миру как непознаваемой тайне, даже сегодня, в эпоху утвердившегося постмодерна, вызывает у многих самый решительный протест. Проект Просвещения с его верой в абсолютную приоритетность человеческого разума, в безграничные возможности познания мира и развития науки до сих пор приносит свои плоды. Всё образование и воспитание современного человека положены на фундамент приобщения к научным знаниям как некоей высшей инстанции, дающей объективную и самую точную картину действительности. Любая мысль человека, не отвечающая критериям научной рациональности, и в современном информационном обществе продолжает рассматриваться «как незаконная комета в кругу расчисленных светил».

Еще в начале прошлого века Швейцер усомнился, что выше научной истины ничего нет. Блестящий знаток Баха, он не доверял психологии как науке о душе и настаивал на том, что человек — это тайна, о которой науке нечего сказать. Но только недавно, наконец, стало понятно, что научная парадигма человека не просто исчерпала себя — человек как явление принципиально не поддается научному объяснению.

Только теперь мы понимаем всю важность мысли Швейцера о том, что переживание даёт для постижения мира гораздо больше, чем научное знание об этом мире. Переживание не превращает человека по отношению к миру в чисто познающий субъект, но возбуждает в нем ощущение внутренней связи с ним. Оно заставляет человека мыслить и удивляться. Из переживания вырастает мистика этического единения с бытием.

В ХХ веке, веке войн и циничного прагматизма, Швейцер попытался вернуть идею человеческой духовности в варианте неожиданном, не испробованном. Духовность для него и есть та внутренняя инстанция, которая даёт человеку саму возможность восторга и удивления миру, его необъятности и красоте, которая позволяет увидеть мир не исчисленным и рассечённым в законы, а постичь во всей его полноте как некую тайну. Само благоговение перед жизнью и есть духовность. Читая Швейцера сегодня, в начале ХХI столетия, понимаешь исключительную важность этой его мысли.

До конца своих дней Швейцер был убеждён, что даже с помощью философии полного постижения тайны Бытия не достичь никогда: для человека навсегда останется загадкой его жизнь с чувством благоговения перед жизнью в мире, в котором созидающая воля [146]
одновременно действует как разрушающая воля, а разрушающая — как созидающая. И, тем не менее, философия, согласно Швейцеру, даёт человеку бесценную способность понимания метафизического единства с миром. Человек, у которого спокойная совесть, никогда не почувствует этой внутренней связи. Только тот, кто ощущает себя как часть большого мира, кто переживает всё, что его окружает, кто причастен миру, только такой человек поднимается до духовной высоты, позволяющей увидеть весь мир. Для человека же, живущего только заботами о себе, ценящего только собственную жизнь, мир закрыт, и философствование о мире кажется ему непрактичной и бесполезной тратой времени. Поэтому, любой из людей обладает высокой духовностью лишь тогда, когда он исполнен внутреннего побуждения помогать всякой жизни, которой он может помочь, и удерживается от того, чтобы причинить живому какой-либо вред. И если человек в своём духовном напряжении доходит до понимания единства со всем живым, то это означает, что в каждой живой клетке он обнаруживает элементы своей жизненной силы. И тогда, причиняя вред или убивая любое живое создание, человек тем самым убивает частичку самого себя.

Сегодня наиболее чуткие представители психологической науки отдают должное этим идеям «чудаковатого» Доктора. Так, С. Гроф, многие годы работавший над проблемой трансперсональных переживаний, предлагает интереснейшую концепцию выхода человека за пределы общепринятой реальности. И хотя речь здесь идёт о трансперсональном феномене человеческой психики, Гроф в своей работе анализирует таинственную способность многих людей вырваться за пределы себя самого в иные пределы и другие миры. Эта трансгрессивная способность прорыва к Другому путём самоидентификации с ним и есть та самая причастность миру, о которой писал Швейцер.

Единство человека с миром, понимаемое Швейцером как духовная таинственная связь всех форм жизни, фактически означает признание равенства всех форм жизни. Этой идее Швейцера сегодня просто нет цены. Сегодня мы лучше, чем когда-либо, понимаем крайнюю сомнительность утверждений, что человек — вершина эволюции, венец творения, и что сама жизнь человека есть высшая ценность. Напротив, человек — не господин природы, а её часть. И когда мы в своей истории пытаемся разрушить эту связь, тогда природа отвечает человеку тем же.
[147]

Протестантская этика Швейцера не признаёт релятивности. Всякое уничтожение жизни или нанесение ей вреда независимо от того, при каких условиях это произошло, она характеризует как зло. Человек становится человеком не тогда, когда совершает зло только по необходимости, а благодаря тому, что с каждым новым днём своей жизни он всё громче слышит голос совести, которая не даёт ему покоя: мы никогда не должны оставаться глухими — чистая совесть есть изобретение дьявола. Ни один человек не имеет права пройти мимо страданий, за которые он, казалось бы, не несёт никакой ответственности. Ни один человек не должен успокаивать себя при этом тем, что он будто бы вынужден будет вмешаться в дело, которое его не касается.

Как странно, на первый взгляд, звучат сегодня эти рассуждения Швейцера. Сейчас в моде другие императивы. С экрана телевизора, со сцены, со страниц газет и журналов нам с удивительной настойчивостью предлагают вариант жизни, от которого сам Швейцер пришёл бы в содрогание: каждый должен заниматься только своим делом и не вмешиваться в то, что его не касается. Артисты с гордостью говорят, что они занимаются только своим любимым делом, в котором нашли жизненное призвание — искусством. Политики — что они занимаются только политикой, и вмешиваться в дела искусства они не вправе. Учёные — что их дело только наука, а остальным пусть занимаются те, кто к науке не имеет никакого отношения.

Сегодня нам говорят: главное в жизни человека — успех, достижение практической, видимой пользы. И человек неуспешный в лучшем случае достоин сожаления, но никак не помощи. Потому что о себе заботиться должен только он сам, не надеясь ни на отцовский капитал, ни на «чужого дядю», ни на государство. Каждый — кузнец своего счастья. Каждый отвечает только за себя. Никто никому ничего не должен. Каждый умирает в одиночку. Это — императив сегодняшнего дня. Энергичное, плотное время строительства новой России, говорят нам, требует энергичных, молодых людей, которые слишком озабочены конкретными делами, чтобы разбрасываться и тем более предаваться нравственным размышлениям. Но для А. Швейцера высшая инстанция — не прагматический успех, не деньги, а благоговение перед жизнью.

Швейцер был убежден, что каждого человека, независимо от его положения, этика благоговения перед жизнью побуждает проявлять интерес ко всем людям и их судьбам и отдавать свою человеческую [148]
теплоту тем, кто в ней нуждается. Она не разрешает учёному жить только своей наукой, даже если он в ней и приносит большую пользу. Художнику она не разрешает жить только своим искусством, даже если оно творит добро людям. Занятому человеку она не разрешает считать, что он на своей работе уже сделал всё, что должен был сделать. Она требует от всех, чтобы они частичку своей жизни отдали другим людям. В какой форме, и в какой степени они это сделают, каждый должен решать соответственно своему разумению и обстоятельствам, которые складываются в его жизни. Жертвы, которые он приносит, должны оставаться его тайной. Но все вместе мы должны знать, что наша жизнь приобретёт ценность лишь тогда, когда мы ощутим истинность следующих слов: «Кто теряет свою жизнь, тот её находит».

Протестантская этика Швейцера убедительно говорит о том, что в каждом человеке определенным образом существует привлекательность измененного сознания, неустранимое тяготение к чуду и поиск его, готовность поддаться религиозному чувству. Потому что «здесь», в этой, реальной жизни, мы не все целиком — большая часть нас не востребована, оказывается невостребованной. Это значит, что имеется особый отзвук формы существования человека — духовность. И здоровое психическое состояние человека — когда он имеет Небо. И если человек теряет Небо, он теряет свою причастность к Высокому. А не имеющий Неба — гибнет. Поэтому для современной философии, в эпоху информационного общества и всеобщей глобализации, крайне актуально спасение идеи индивидуальности человека. Перед философской мыслью — сложнейшая проблема сверхнаучного (или супернаучного) выхода к человеку как к индивидуальности, как к носителю внутреннего опыта, к его уникальности и особости.