Нравственная энергетика и этическая императивность мифа

Воображаемые ад и рай, представления о справедливом мироустройстве, социальные утопии и антиутопии, футурологические прогнозы — всё это не только заманчивые предметы познавательного интереса, но и мощнейшие энергетизаторы человеческой деятельности. Яркие представления о потусторонних событиях, сверхъестественных существах и идеальных социальных состояниях не раз показывали способность держать в напряжении целые континенты. Энергетики Нагорной проповеди хватило уже на два тысячелетия. А идеология, овладевшая пролетарскими массами, сумела на глазах одного-двух поколений перекроить мир, насытить его новыми смыслами, которые продолжают жить и после крушения мировой социалистической системы.

В содержании, формах, механизмах функционирования мифов можно обнаружить немало важных для этики — нравственно значимых — ракурсов. Прежде всего, видимо, следовало бы обратить внимание на содержание подобных представлений. Если в них кристаллизуется соотносительная оценка социального субъекта и его окружения, если они предлагают конкретные способы преобразования несовершенного «сегодня» или описывают совершенное «завтра» («вчера»), если утверждение одних культурных ценностей сопряжено с умалением других, если речь идёт о людских свободе, счастье, достоинстве, — то этике явно есть смысл задуматься над данными представлениями. Так, если какой-либо пророк или целый народ предлагает набор жизненных правил или выдвигает программу преобразования мира, заявляет о своей особой миссии, — наверное прежде всего стоит всмотреться в мотивы. Чего здесь больше: недовольства собою и/или окружающими? Жажды совершенства или мании величия? Какие цели проступают в провозглашаемых проектах — всеобщее счастье или желание прославиться, возвыситься, самоутвердиться? Чем определяется исходная ситуация — представления основываются на соседских образцах или они по своей сути новаторские? Окружающие поощряют их или, напротив, им препятствуют? Как их (эти новые истины) проповедуют: используют силу слова и живого примера — или же, навязывая соседям удобную для себя модель мировидения, прибегают к помощи денег, огня и меча? Не в ущерб ли иным высоким ценностям возникают мечты, создаются и обнародуются социальные проекты? (Кстати, и мотивы эзотеризации тех или иных сведений могут быть в принципе различными: одно дело, если имеет место беспокойство, как бы кто-нибудь по неосторожности не навредил себе или миру, другое — если речь идёт о боязни потерять власть над окружающими; одно дело, если хранителю опыта хочется хорошенько разобраться в накопленной информации, чтобы не делать скоропалительных выводов, и совсем другое — если знания воспринимаются, как надёжный капитал, который со временем обязательно поднимется в цене…) Очевидно, наибольшую нравственную притягательность будет иметь тот продукт мифологических исканий, который сочетает в себе благородные мотивы, высокие цели и гуманные средства. Который учит людей человечности, духовности. Который не отягощён высокомерными притязаниями его инициатора — пророка-одиночки или целого сообщества. (Между прочим, в русском языке есть отчётливое различие между родственными глаголами «учить», «учительствовать» и «поучать», а тем более — «проучать»).

В своё время Л. Андреев своей знаменитой повестью «Правила добра» дал язвительную критику Толстовским взглядам о непротивлении злу, а заодно — библейским истинам. Вместе с тем язвительность Андреева не вполне справедлива, поскольку им критиковалась буква, а не дух христианской морали. Выведенный писателем герой, можно сказать, пытался мыслить и действовать буквально так, как того требует священное Писание. Но вдумаемся — если сказано: «Не возжелай жены ближнего твоего», то, по подобной логике, жену дальнего уже можно? А племянницу? А как относиться к чужому мужу? Или, сказано: «Ударят по одной щеке, подставь другую» — а если ударили по другому месту? Написано: «Не укради», но ничего не известно про не отними…

Впрочем систему запретов вполне можно свести к обобщению типа: не причиняй никому зла ни делом, ни словом, ни помыслом. Это обобщение приложимо к отношениям, которые человек выстраивает с миром на уровнях общения с самим собой, с близкими, дальними, природой; верующий прибавит — с Богом. А поскольку возможный вред (и, соответственно, запрещаемое зло), бывает разной степени тяжести, то запреты должны быть выстроены в некую иерархию, по степени строгости, и на одном полюсе окажутся, например, абсолютно недопустимые действия, — издавна именуемые «смертными грехами». Далее будут следовать такие поступки, которые (сильно и не очень сильно) осуждаются, от которых вообще-то следовало бы воздерживаться, но которые вполне терпимы при определённых сопутствующих обстоятельствах.

Понятно, что обосновать недопустимость убийства куда проще, чем, например, постыдность супружеской измены, или подлость распространяемой сплетни, или низость злорадства 1. А как следует обосновывать, скажем, безнравственность попрошайничества? Пьянства? Или: почему «запрещено ходить по газонам», а — ползать не запрещено? С какой стати в метрополитене воспрещается сидеть на ступенях эскалатора, нельзя по нему бежать, а лежать или прыгать — можно? Почему хвастовство — не причисляется к смертным грехам? Или: кто сказал, что некрасиво плакаться о своих бедах? 2

У нравственных запретов есть, как нетрудно догадаться, и ещё один серьёзнейший изъян. Содержанием морали, которая бы ограничивалась только запретами, в конечном счёте оказалось бы «ни то, ни сё», никакое поведение. Ведь запрет неконструктивен. Потому-то так глупо выглядят родители, которые только и заняты тем, что одёргивают своих малышей, ничем их положительным не занимая. Хотя, если вдуматься, запрет легко может быть истолкован и в положительном смысле — как уважение к какой-то вполне определённой ценности. «Не убивай» = «Уважай жизнь». «Не употребляй имени Господа твоего всуе» = «Дорожи именем Господа». «Не воруй» = «Живи своим» (или: «Уважай чужую собственность»). «Не завидуй» = «Довольствуйся тем, что добыл своим честным трудом».

Не случайно во все века в любых невырождающихся культурах ценились приветливость, отзывчивость, опрятность, трудолюбие, честность, самообладание, мужество, скромность, независтливость. Столь же безусловно в той или иной мере осуждались высокомерие, жадность, своекорыстие, подлость, трусость, лживость, распущенность, продажность, желание жить за чужой счёт. Если же предельно обобщить, то можно констатировать, что всегда и везде в качестве нравственно-отрицательных черт воспринимались бездушие, бездумие, безволие. А в качестве нравственно-положительных — особого рода сочетание уважительности и требовательности как к себе, так и к окружающим.

Беда существующих моральных кодексов (от заповедей Моисея и до «морального кодекса строителя коммунизма») неизменно состоит в том, что они адресованы к абстрактному (чаще всего законопослушному, богобоязненному) человеку. Но ведь если бы все люди были таковыми («положительными», точней даже — «устойчиво положительными»), разве знали бы мы хоть малую толику привычных нравственных проблем! В действительной жизни взаимодействуют люди разного интеллекта, неодинаковой совестливости, отзывчивости, с разной энергетикой и неодинаковой силой воли. А потому взаимодействия между людьми далеки от идеальных, справедливых. Призыв «Возлюби всех людей, как самого себя» в этих условиях теряет высокий смысл, во-первых, потому, что не все люди заслуживают одинакового отношения (честно говоря, трудно понять иначе, чем лицемерие, призыв любить какого-нибудь Чикатило). А во-вторых — не все мы и себя-то любим…(К сожалению, есть и потенциальные самоубийцы, до которых подобный призыв лучше бы и не доходил! Не то ведь и за собою на тот свет потащат, кого смогут…)

Подводя краткие итоги, хотелось бы высказать предположение, что в более или менее близкое время люди осознают, насколько важно синтезировать нравственный смысл мифов, устремляющих к усовершенствованию мира. Осознают, насколько важно установить объединяющий язык общения, выработать некие «рамочные соглашения» в сфере морали, которыми бы не только обозначалась область запретного поведения (по отношению и к себе, и к другим, и к природе), но и выдвигались сопрягаемые позитивные ценности жизни и культуры, ценности прошлого, настоящего и будущего, ценности достоинства отдельной личности и ценности всего мироздания.

Основой нового золотого правила морали 3 должны сделаться не проекция личностью своего состояния на тех, с кем она общается, но прежде всего отзывчивость и благоволение, причём рассмотренные во всё более расширяющемся контексте взаимоотношений с окружающими жизнями. Отношение субъекта к миру в соответствии с этим правилом и сопряжённой с ним совокупностью производных правил (кратко и ясно сформулированных правил-запретов, правил-предписаний и правил меры) должно исходить не из страха или корысти, оно должно основываться на уважительности, отзывчивости, осмысленности, ответственности, соразмерности, а главное, стоит ещё раз подчеркнуть, — на благоволении. Основу предельно обобщённого нравственного императива можно было бы сформулировать так» Совершенствуй себя, заботься о близких, считайся с остальными окружающими».