Социальная природа глобализма

• Введение
• Глобализм на перекрестке мнений
• Теоретические основания осмысления глобализма
• Анализ современных концепций глобализма
• «Искушение глобализмом» А.С. Панарина
• А.И. Уткин: осмысление глобализма
• Гуманизм, глобализм и судьбы России

Введение

[88]

Проблема глобализма, сравнительно новая для человеческого восприятия, внутренне противоречивая и далеко не однозначная в освещении средствами массовой информации, буквально ворвалась в повседневную жизнь каждого из нас. Глобализм у всех на слуху. Освещению его мерной поступи по судьбам континентов, стран, народов уделяют пристальное внимание ученые-обществоведы и журналисты, государственные деятели и финансисты, политики и служители церкви. Глобализм и антиглобализм, экономическая, военно-политическая и социокультурная глобализация человеческого сообщества, противостояние «золотого миллиарда» и остальной части человечества, глобальный экономический кризис и рост народонаселения, бедность и терроризм — вот далеко не полный перечень проблем, с которыми сталкивается каждый из нас в повседневной жизни или сидя у экрана телевизора.

Сказанное выше вызывает настоятельную потребность в философском осмыслении его социальной природы. Необходимо разобраться в великом множестве фактов, событий и процессов реальной жизни, попытаться сопоставить и систематизировать концепции, точки зрения и претендующие на целостное видение теории глобализма. С этой целью в данной статье будут рассмотрены три группы вопросов.

Во-первых, на наш взгляд, следует оттолкнуться от обзора публицистического материала, представляющего своеобразный калейдоскоп взглядов, мнений, наблюдений «повседневности» глобализма. Необходимо рассмотреть, как интерпретируют глобализм политики, ученые, военные, [89] священнослужители, журналисты и др., и выявить существенные черты глобализма на перекрестке мнений.

Во-вторых, следует обратиться к теоретическим основаниям глобализма, его социальной природе, сущностным характеристикам, связям и отношениям, к закономерностям развития и функционирования глобализма в его институциональных, деятельностных и социокультурных определениях.

В-третьих, необходимо проследить историческую и социокультурную динамику глобализма. Дело в том, что в работах современных философов, историков, политологов, культурологов высказываются суждения о различных сроках существования глобализма в контексте европейской истории, связанного в первую очередь с утверждением капиталистического уклада хозяйства. Ряд авторов отводит истории глобализации последние сто лет и связывает ее с началом передела мира между империалистическими державами и серией мировых войн. Иными словами, динамика глобализма, равно как и его внутренние противоречия и внешние проявления предполагают необходимость целостного философского осмысления глобализма как социального явления и глобализации как социального процесса в пространственно-временном континууме.

Глобализм на перекрестке мнений

Современный глобализм охватывает все сферы человеческой деятельности и жизни общества. Поэтому он оказывается объектом пристального внимания не только ученых, но и политиков, военных, священнослужителей, писателей. Каков политический спектр проблемы глобализма? Социальная природа глобализма весьма разнородна. В культурно-историческом определении глобализм предстает как общечеловеческая культура, охватывающая национальные культуры во всех формах своего проявления. В конце XIX в. осознание общности человеческой истории и судьбы обрело свои очертания в различных культурологических теориях как факт образования всемирной цивилизации. Так, А. Тойнби писал: «Сегодня человечество на всем земном шаре сталкивается с множеством острых проблем. Эти проблемы сегодня осаждают всех нас, богатых и бедных, технологически передовых или отсталых, вне зависимости от того, принадлежит ли религия предков индивида или народа к индуистской школе. Универсальность этих современных общих проблем является историческим следствием мировой сети технологических и экономических отношений, которая была создана экспансией деятельности западноевропейских народов за последние пять столетий. Технологические и экономические [90] отношения порождают политические, этнические и религиозные отношения. Поистине, в наше время мы являемся свидетелями рождения общей всемирной цивилизации, которая появилась в технологических границах западного происхождения, но сегодня обогащается духовно, благодаря вкладам всех исторических региональных цивилизаций» 1. Мы еще вернемся к данному суждению выдающегося английского ученого далее, но сейчас необходимо обратить внимание на его общий пафос: глобализм, глобализация (хотя и не называемые так автором) предстают как процесс, стремление к образованию «общей всемирной цивилизации».

В естественнонаучном определении глобализм предстает в ином обличии — сквозь призму глобальных изменений, ведущих к природным катастрофам. Так, в вышедшей в 1977 г. книге М.И. Будыко «Глобальная экология» в качестве основной задачи глобальной экологии определялась задача разработки прогнозов «возможных изменений биосферы под влиянием деятельности человека при различных вариантах хозяйственного развития» 2. И вот в недавно вышедшей коллективной работе акад. К.Я. Кондратьев, прослеживая ход исследований эволюционной динамики глобальных изменений природы и общества, приходит к весьма неутешительному выводу: «Подлинной глобальной экологической катастрофой окажется происходящее разрушение биосферы, обусловленное неприемлемо высоким уровнем использования биосферных ресурсов» 3. Этот уровень, отмечает К.Я. Кондратьев в другой работе, «свидетельствует о возникшей перенаселенности Земли и необходимости поиска новой социально-экономической парадигмы» 4. Из этого справедливого замечания о необходимости поиска новой социально-экономической парадигмы следует сделать вывод, что этот поиск может быть осуществлен лишь в области политических решений. Но именно здесь как раз и заключен весь клубок противоречий, порождаемый антагонистическими силами мирового развития. Страницы газет и журналов, другие средства массовой информации заполнены данными и суждениями, выражающими существо этих противоречий, которое в политической плоскости определяет глобализацию как новый этап обострения противостояния труда и [91] капитала. Это этап утверждения империалистической глобализации, вызывающей мощную ответную волну — антиглобализм. Ныне глобализм предстает как процесс становления нового мирового порядка, как современный этап колонизации мира. Колониализм, т.е. передел мира в начале XX в. империалистическими державами Западной Европы, в 50-х годах сменился неоколониализмом, который стремился поработить мир экономическими средствами. В конце XX в. новой формой колониализма предстал глобализм, который расколол мир на «золотой миллиард» и остальную часть человечества. Главным действующим лицом экономических и политических процессов глобализации являются транснациональные компании (ТНК). Их деятельность не знает национальных границ, они руководствуются интересами рынка, а не национальными идеологиями. О динамике развития ТНК говорят следующие цифры: они контролируют более 90% мирового рынка, им принадлежит преобладающая часть мировых инвестиций и более 80% всех патентов на новую технику. В середине 70-х годов XX в. насчитывалось около 7 тысяч ТНК, а к концу 90-х годов — около 40 тысяч. Наибольшее их число было зарегистрировано в Германии (7100), Японии (3650), Швеции (3550), Швейцарии и США (по 3000 в каждой), в странах СНГ (более 2000), в том числе в России около 1000. Основными сферами деятельности ТНК являются современные технологии и производства — электроника, телекоммуникации, авиа-космическая индустрия, приборостроение, топливно-энергетический комплекс. Наиболее крупными ТНК выступают «Майкрософт», «Дженерал моторс», «Форд», «Фиат», «Рено», «БМВ», «Шелл», «Экссон» и др. Между ними идет непрерывная борьба за инвестиции мирового капитала, подавляющая часть которого принадлежит ТНК. К примеру, 36% мировых инвестиций принадлежат Организации азиатско-тихоокеанского сотрудничества (АТЭС), 19% — Европейскому союзу и Североамериканской зоне свободной торговли (НАФТА), 3% — Содружеству независимых государств (СНГ) 5. 

Становление нового экономического порядка, интеграция национальных экономик в единую глобальную экономику, у истоков которой стоят Международный валютный фонд (МВФ), Всемирная торговая организация (ВТО) и НАТО, как отмечается в различных публикациях, неизбежно приводит к появлению глобальных политических надстроек 6.  Иначе говоря, [92] экономическая глобализация порождает соответствующие наднациональные, надгосударственные политические структуры. Так или иначе, но сохраняет свою силу ленинское определение политики как концентрированного выражения экономики 7. В 1916 г. в статье «О работе на марксизм и об “империалистическом экономизме”» В.И. Ленин писал, что экономический империализм (или «эпоха» финансового капитала, дело не в слове) есть высшая ступень развития капитализма, именно такая, когда производство стало настолько крупным и крупнейшим, что свободу конкуренции сменяет монополия. В этом экономическая сущность империализма. Монополия проявляется и в трестах, синдикатах, и во всесилии гигантских банков, и в скупке источников сырья, и в концентрации банковского капитала и т.д. В экономической монополии — все дело, утверждал Ленин.

Политической надстройкой над новой экономикой, над монополитическим капитализмом (империализм есть монополистический капитализм) является поворот от демократии к политической реакции 8. В работе «Империализм и раскол социализма» Ленин подчеркивает одну из особенностей империализма — «господство как раз не промышленного, а финансового капитала, стремление к аннексиям как раз не только аградных, а всяких стран» 9. Кстати аннексия есть насильственное присоединение, захват всей территории или части территории, принадлежащей другому государству или народу.

За последнее столетие изменились масштабы империалистической аннексии. Однако суть осталась прежней. Она и получила выражение в глобализме по-американски. Небезызвестный З. Бжезинский делает одно заявление за другим по поводу превосходства США не только над всем миром, но и среди стран «золотого миллиарда». Он пишет: «Действительно важные задачи должны решаться Вашингтоном в одиночку». Или вот еще одно его откровение: «Америка стоит в центре взаимозависимости вселенной, такой, в которой власть осуществляется через постоянное маневрирование, диалог, диффузию и стремление к формальному консенсусу, хотя эта власть происходит в конце концов из единого источника, а именно из Вашингтона, округ Колумбия» 10.
[93]

Столь откровенные и безапелляционные заявления выражают безудержные заявления США закрыть последнюю страницу истории «холодной войны», представлявшей противостояние двух супердержав, и решать глобальные экономические, политические, военные и социокультурные проблемы «в одиночку». Однако этому стремлению противостоит набирающее силу и организованность движение антиглобализма. Антиглобализм обретает мировые масштабы, что показали выступления в Генуе, Нью-Йорке, Мюнхене, Монтеррее и других местах, где противостояния сторонников и противников глобализации доходили до уличных боев по сценариям детективного жанра. В движение антиглобалистов вошли многие известные политические деятели мира — бывший министр юстиции и верховный судья США Р. Кларк, бывший министр финаисов ФРГ О. Лафонтен, бывший министр обороны Франции Ж.-П. Шевенман и др. Сотни тысяч западноевропейцев объединены в протестную группировку «Аттак». Организация «Интернешнл экшен центр» объединяет от 20 до 35 млн человек из 50 стран мира. Один из членов этой организации, русский по происхождению корреспондент двух американских агентств В. Герасимов, в интервью корреспонденту газеты «Новый Петербург» сделал весьма интересные признания. Итогом ряда акций этой организации, заявил он, явилось списание 200 млрд долларов задолженности со всех стран Латинской Америки и такой же суммы задолженности со всех стран Африки. Сама идеология антиглобалистского движения, и это важно, тоже обретает вполне осязаемые контуры. «Мы, — заявляет В. Герасимов, — за создание человеческой цивилизации, которая исключала бы войны, несправедливость, притеснение слабых сильными, мы хотим, чтобы народы сами определялись и сами решили, как им жить не в ущерб, конечно, другим народам… Наши идеи надклассовые, надрасовые, но мы за национализм. Мы считаем, что без здорового национализма общество не может развиваться нормально… Мы представляем мир как букет цветов, каждый из которых прекрасен и каждый из которых имеет право на существование и собственное виденье во всех сферах: политической, идеологической, расовой, национальной. Поэтому мы рассматриваем то зло, которое имеет глобальный характер, оно зло для всех стан — и России, и Африки, и США в том числе» 11. 

Своеобразное идеологическое кредо движения антиглобализма формулирует Г. Джемаль. Антиглобалистское движение (Джемаль [94] называет его контрглобализмом) должно перерасти, полагает он, в четко оформленную оппозицию, как фиксированный плюс, противостоящий по своей силе и размаху миропониманию и власти системе глобализма, которая завершает процесс отчуждения от людей как результата их труда, так и их способности влиять на собственную судьбу. Современная Система, отмечает Джемаль, «создает алгоритм, при котором царство тирании циклически воспроизводится изо дня в день без какой-либо бреши, без какой-либо надежды на внутренние дефекты, которые могли бы вести в конечном счете к освобождению. Описанное положение дел становится реальностью с приходом информационного общества». И далее Джемаль обращает внимание на ряд моментов, характеризующих радикальное изменение человеческого бытия в информационном обществе: упразднение духовной свободы, основанной на противопоставлении внутреннего мира человека окружающим, исчезновение принципа достоверности и категории нормы. Джемаль пишет: «В условиях информационного общества впервые за время существования человека как разумного чувствующего существа исчезает не только противоречие, но даже внятное различие между внутренним миром субъекта и окружающим его объективным миром… В информационном обществе снимается всякое различие между живим сознанием и “искусственным интеллектом”» 12. 

Так прослеживается единая цель процессов, связующих экономическую и политическую глобализацию с радикальными изменениями бытия человека в информационном обществе.

Эту же проблему совершенно однозначно оценивают служители церкви. Так, епископ Владивостокский и Приморский Вениамин (Пушкарь) пишет: «Новая эпоха — эпоха так называемой глобализации — ставит перед Россией и Православной церковью, ее священно начатием, рядовыми верующими очень трудные задачи. Разгул мирового богоборчества, диктат Запада во главе с США, пробуждение огромного исламского мира, жестокая борьба арабов и евреев за Иерусалим, слабость российской государственности, расчленение русского народа, оскудение истинной веры и одновременный рост религиозного фанатизма — все это свидетельствует об огромном конфликтном потенциале современного мира, о близости “последних времен”, об активизации темных сил мировой закулисы, готовящих на волне разгорающейся смуты воцарение антихриста — “человека греха, сына погибели”, предреченного еще [95] апостолом Павлом на заре христианской эры… Глобализация есть “тайна беззакония” в действии — так можно сказать короче всего» 13. На заседании епархиального собрания Москвы Патриарх Алексий II отметил, что молох глобализации прошелся и по судьбам россиян. Он заявил: «В результате изменения общественного строя и экономических отношений в последнее десятилетие произошло резкое расслоение общества на сверхбогатое меньшинство и бедное большинство. Возросла социальная несправедливость. Более того, изменилась сама духовная атмосфера, менталитет населения. Главным мерилом и критерием все больше становятся деньги» 14.

Глобализм как современная форма империализма и высшая ее стадия опирается не только на военную экспансию, но также на экспансию экономическую и культурную. Этим самым закрепляется система несправедливого распределения ресурсов планеты: природных, трудовых, интеллектуальных. В этом отношении весьма привлекательным является одно из положений «Основ социальной концепции Русской Православной церкви», разработанных в 2000 г. Это положение звучит так: «В культурно-информационной среде глобализация обусловлена развитием технологий, облегчающих перемещение людей и предметов, распространение и получение информации… Однако данный процесс сопровождается попытками установления господства богатой элиты над остальными людьми, одних культур и мировоззрений над другими, что особенно нетерпимо в религиозной сфере. В итоге наблюдается стремление представить в качестве единственно возможной универсальную бездуховную культуру, основанную на понимании свободы падшего человека, не ограничивающего себя ни в чем, как абсолютной ценности и мерила истины. Такое развитие глобализации многими в христианском мире сопоставляется с построением Вавилонской башни» 15.

Современный глобализм выявил объективную ситуацию: ни одна страна не может войти в постиндустриальное сообщество без его согласия и поддержки. Принципы такого действия в политическом плане были изложены еще в 1823 г. в послании Конгрессу Президента США Дж. Монро: политика США в Западном полушарии сводилась к недопустимости распространения европейской системы как в Северной, так и в Южной [96] Америке. В концепции национальной безопасности США для нового столетия (она была провозглашена Клинтоном в 1999 г.) границы этого доминирования расширяются до глобальных масштабов. Так утверждается глобализм по-американски: США должны доминировать в мире, поскольку только они способны взять на себя руководство и дать мировому сообществу ответы на вызовы современности.

В этих условиях начинает действовать геополитический закон: слабые объединяются в борьбе против сильного. Нарастание волны антиглобализма — наглядный тому пример. Геополитический аспект глобализации имеет принципиальное значение, поскольку он характеризует органическую связь экономических и политических притязаний стран с их территориальной организацией, транспортной и информационной инфраструктурой. В этом смысле справедливо суждение авторов, утверждающих направленность формирования современной российской геополитической парадигмы под влиянием территориально-демографического, климатического, транспортного, ресурсного, финансово-коммерческого, военно-оборонного, внешнеполитического, интеллектуально-образовательного, административно-правового и ряда других факторов 16.  В осмыслении геополитической проблематики глобализации ведущую роль следует отводить военным геополитикам. Так, Л. Ивашов, бывший начальник Главного управления международного военного сотрудничества Министерства обороны РФ, а ныне вице-президент Академии геополитических проблем, настаивает на необходимости разработки четкой геополитической идеи для России нынешней и будущей. Россия, полагает он, должна предложить свою концепцию нового мироустройства в наступившем тысячелетии 17.  Причем эта концепция должна строиться с учетом ряда геополитических факторов, которые оказывают определяющее воздействие на глобализационные процессы.

Во-первых, это прогнозируемый рост народонаселения преимущественно за счет той части человечества, которая не входит в так называемый «золотой миллиард».

Во-вторых, это явно выраженная диспропорция между численностью населения и потреблением произведенного совокупного продукта. Уже сегодня, по данным ООН, население стран «золотого миллиарда» [97] поглощает 86% совокупного мирового продукта, тогда как 22% народов беднейших стран мира — всего лишь 1,5% этого продукта. Уже давно наметившийся глобальный экологический кризис при сохраняющихся аппетитах стран «золотого миллиарда» и необходимости значительного повышения уровня жизни остальной части человечества может привести к экологическому коллапсу и гибели биосферы. А это неизбежно приводит в действие, как отмечалось выше, геополитический закон: слабые объединяются против сильного.

В-третьих, становится насущной реализация этого закона в противовес явно выявившейся претензии на формирование единой системы глобальной власти (экономической, политической, военной, информационной, духовной) в проектируемом США однополярном мире. В этом отношении исключительно выразительным является одно из положений «Стратегии национальной безопасности США в следующем столетии», которая была разработана еще администрацией Б. Клинтона и одобрена Конгрессом США. Это положение гласит: «Преобразования, происходящие на территории России, Украины и других новых независимых государств, носят безпрецендентный характер. Обеспечение нашей вовлеченности в их осуществление отвечает ключевым национальным интересам Соединенных Штатов… Реализация американских стратегий в отношении России и других новых независимых государств делает безопаснее жизнь каждого американца». Из этого положения следует, что судьба каждого из нас должна быть подчинена жизни абстрактного американца. С формируемой таким образом стратегией явно контрастирует недавнее заявление министра обороны Российской Федерации С.Б. Иванова. В одном из интервью он весьма однозначно сказал следующее: «Россия давно уже отказалась от глобализма, который был присущ при строительстве Вооруженных Сил во времена Советского Союза». Это заявление он пояснил следующим образом: «Основной упор делается на локальный характер военных конфликтов с применением высокоточного оружия при наличии мобильной компактной армии» 18. Однако «отказ от глобализма» в условиях интенсификации процессов глобализации — это явная иллюзия. Другой вопрос, в какой форме российский вариант глобализма может противостоять глобализму по-американски при том условии, что военный бюджет России в 35 раз меньше военного бюджета США? Глобализм по-американски в условиях расширения фронта асимметричной войны должен, очевидно, по-новому задавать формулировки доктрины национальной безопасности, в том числе в [98] части определения соотношения внешних и внутренних угроз. Глобализм по-американски обусловливает явное превалирование внешних угроз России по сравнению с внутренними. Это, кстати, четко просматривается при знакомстве с докладом «Глобальные тенденции 2015: диалог с неправительственными экспериментами», подготовленным в декабре 2000 г. Национальным разведывательным советом США, который является высшим аналитическим органом американского разведывательного сообщества. В этом докладе, в частности, отмечается, что США останутся ведущей силой в мировом сообществе и будут восприниматься им как главный организатор глобализации. В свою очередь, Россия теряет роль ведущей мировой державы, еще более неопределенной окажется конфигурация евразийского региона и его геополитическая динамика. К 2015 г. Евразия станет географическим понятием, лишенным каких-либо объединяющих экономических, политических и социокультурных реалий, а Россия уже не будет в состоянии бросить вызов США. Правда, в докладе Россия упоминается в связи с рассмотрением наихудшего сценария для США в той гипотетической ситуации, когда «Китай, Индия и Россия создают некий геостратегический союз как противовес растущему влиянию Западной Европы и Соединенных Штатов». Ни крах мировой системы социализма, ни развал СССР, приведший, по словам госсекретаря США К. Пауэлла, к «послевоенному периоду» (который, как он полагает, означал исключение возможности реставрации советской системы и возрождения СССР), ни террористический акт 11 сентября 2001 г., однако, не создали серьезной базы для стратегического партнерства России и США.

Наконец, в-четвертых, следует учитывать еще один геополитический фактор всеобщего масштаба — это объединение всего человечества в единый социум, которое сопровождается утратой странами мира (кроме, пожалуй, России) самодостаточности развития по естественным, гуманитарным и техногенным параметрам. На фоне действия этих факторов глобальное стратегическое устремление США — проникновение в сердцевину Евразии и овладение ею — происходит по сценарию, прописанному еще в 1904 г. Х. Маккиндером. Его доклад «Географическая ось истории», прочитанный 25 января 1904 г. в Королевском географическом обществе, положил начало формированию той геополитики, которая стала теперь основной внешней политики США. «Пространства на территории Российской империи и Монголии, — заявил Маккиндер тогда, — столь велики, а их потенциал в отношении населения, зерна, хлопка, топлива и металлов столь высок, что здесь несомненно разовьется свой, пусть несколько отдаленный огромный экономический мир, недосягаемый для океанской торговли. [99] Просматривая столь беглым взглядом основные тенденции истории, не видим ли воочию нечто постоянное в плане географическом? Разве не является осевым регионом в мировой политике этот обширный район Евро-Азии, недоступный судам, но доступный в древности кочевникам, который ныне должен быть покрыт сетью железных дорог? Здесь существовали и продолжают существовать условия, многообещающие и тем не менее ограниченные, для мобильности военных и промышленных держав. Россия заменяет монгольскую империю. Ее давление на Финляндию, Скандинавию, Польшу, Турцию, Персию, Индию и Китай заменило собой исходившие из одного центра набеги степняков. В этом мире она занимает центральное стратегическое положение, которое в Европе принадлежит Германии» 19. Утверждая интересы англосаксонской геополитики, Маккиндер переходит от констатации ситуации на евразийском континенте к формулировке геополитического закона. В 1919 г. он был британским верховным комиссаром Антанты на юге России и том же году издал книгу под названием «Демократические идеалы и реальность». Геополитический закон сформулирован в этой книге следующим образом: «Тот, кто контролирует Восточную Европу, доминирует над Хартлендом; тот, кто доминирует над Хартлендом, доминирует над Мировым Островом; тот, кто доминирует над Мировым Островом, доминирует над миром» 20. К доминированию подобного рода стремятся США. Россия, очевидна, должна противостоять этим устремлениям США, обосновывая свою геополитическую стратегию на тех гуманных началах, которые формировались в ее культурной истории, представляя в данном случае смену геополитических эпох (о последних подробнее речь пойдет далее) 21. Геополитическая стратегия России, помимо имманентно присущей ей гуманитарной направленности (извека сохраняющаяся конфессиональная и этническая совместимость, стремление к социальной совместимости и свободе духа, аскеза), несомненна, должна строиться на обеспечении военной безопасности. Генерал армии Ф. Николаев, ныне председатель комитета Госдумы по обороне, убедительно показал, как на протяжении ХХ в. стремлению России обеспечить экономическое процветание и военную безопасность противостояли глобальные силы стран Запада 22. Речь идет о ставших предметом широкого обсуждения и осмысливания событий, предшествующих мировым [100] войнам ХХ в. и событиям начала XXI в. И в том, и в другом случае речь идет об экономических причинах мировых войн, войны США в Афганистане. В каждом случае глобальной целью США оставалось обретение экономической, военной и геополитической выгоды за счет других стран, в первую очередь, России.

Более того, речь уже идет о наступлении третьей мировой войны — войны Запада во главе США за передел мира и покорение остальной части человечества. А. Зиновьев определяет ее как войну нового типа — перманентную, которая может растянуться на десять и более лет, опираясь на идеологическую и психологическую обработку населения. Эта по сути дела информационная война, одним из действенных принципов которой является «управление через хаос» (Г. Кисинджер как-то заявил: «Я предпочту в России хаос и гражданскую войну тенденции ее народов к объединению»). Идеологическим приемом этой войны является демобилизиция России и исламского мира в историческом, культурном, конфессиональном, геополитическом и других аспектах цивилизационного развития. Россия отождествляется с героем-неудачником мировой драмы, а исламский мир — со страшным террористом, который представляется в образе мирового врага. Такова палитра глобального противостояния, суть которой, в его американском исполнении, предстает как слияние всех государств и народов мира в общее планетарное образование с единой экономикой, без национальных, расовых, этнических и иных различий во главе с мировым правительством. При таком раскладе сил судьба России решается просто — она становится плацдармом для борьбы США против азиатского коммунизма. Зиновьев ссылается на слова одного из советологов, который заявил следующее: «Нам (т.е. США и НАТО) война против Китая обойдется в 30 или 50 миллионов русских». А для этого, по словам З. Бжезинского, Европа, создающая «постнациональную организацию», организуется как плацдарм для наступление на Евразию, т.е. Россию. Предварительная подготовка уже произведена: русские славяне (великороссы, украинцы и белорусы) разъединены и ослаблены 23.

В связи со сказанным выше становится очевидной необходимость решения по крайней мере трех задач. Во-первых, многоуровневое изучение глобализма как качественно нового (хотя и имеющего глубокие исторические корни) социального явления, его экономических, политических, военных, социокультурных, идеологических аспектов. Во-вторых, [101] сохраняет свою актуальность изучение, объектное, беспристрастное и ценностно-содержательное, того реального коммунизма, который строился в СССР на протяжении десятилетий ХХ в. Хотим мы того или нет, но решение глобальных проблем человечества возможно в условиях реализации новой парадигмы культуры (культура есть не способ подчинения природы человеку, а способ выживания в окружающей среде и гармоничного развития личности), гуманистические начала которой заложены в коммунизме как идее и социальной практике 24. В-третьих, жизнеутверждающее разрешение дилеммы гуманизм и глобализм в славянском мире должно быть осуществлено, как это отмечалось на VIII Всеславянском съезде (Москва, апрель 2001 г.), на пути создания Союза славянских государств. Этот союз — реальная база евразийской концепции, противостоящей евро-американской концепции. Последняя основана на доминировании США и НАТО, претендующих на утверждение глобализма по-американски. Опорой евразийской концепции должен стать Союз славянских государств (в том числе России), Китая, Индии, утверждающий тот мировой порядок, который основан на принципах мира, социальной справедливости, гуманизма, заложенных в этих мировых цивилизациях.

Теоретические основания осмысления глобализма

Глобализация предстает как процесс формирования некоего «мирового общества», выходящего за национально-государственные границы и обретающего общие экологические, социально-культурные, политические, экономические и цивилизационные характеристики. Будет несправедливым утверждение, что какая-либо из этих характеристик является превалирующей по отношению к остальным, поскольку каждая из них выявляет ту или иную грань взаимодействия природы и социума (это, в частности, подтверждается в рамках концепции коэволюции природы и общества).

В системе современного социогуманитарного знания формируется глобалистика как относительно самостоятельное направление [102] исследований, выражающее интегративные тенденции науки в целом. В самом деле, еще в 70-х годах XX в. социальную и теоретическую остроту обрели глобальные проблемы, которые в равной степени охватили как бытие природного (сохранение биосферы, рациональное использование природных ресурсов), так и бытие социального (сохранение мира на Земле, демографическая ситуация, продолжительность жизни, смысл человеческого бытия в техногенной цивилизации). Теоретическую оформленность глобалистике придает упомянутая выше концепция коэволюции, которая базируется на мировоззренческих основаниях современного естествознания, в первую очередь биологии и экологии, и на материалистическом принципе объяснения истории.

Предметом глобалистики является широкий спектр процессов глобализации — от естественнонаучных до социально-политических и культурологических. С появлением глобалистики как науки можно усмотреть качественно новые тенденции развития науки в постмодернистской ситуации.

Во-первых, следует вести речь о превалировании интегративных процессов над процессами дифференциации научного знания, что получает выражение в формировании множества полей междисциплинарных исследований естественных, социогуманитарных и технических наук. Процессы интеграции научного знания в свою очередь сопровождаются усилением роли проективной функции по сравнению с собственно познавательной, что связано с повышением значимости социогуманитарного знания, наук о человеке.

Во-вторых, разрушаются устои научного рационализма, а наука более не претендует на исключительную роль в духовном освоении действительности. В системе человеческого знания наряду с наукой обретают эвристическую значимость околонаучные и даже псевдонаучные знания. Нам предстоит пережить своего рода «научное средневековье» как реакцию на прометеевский рационализм.

В-третьих, происходит своеобразная инверсия в бэконовском тезисе «знание — власть» (Knowledge is power). Постмодернистская ситуация характеризуется тем, что не знание детерминирует власть человека над природой и социумом, а власть выбирает себе в подручные для выполнения проективных функций науку, мораль, мифы, финансы, военную технику и т.п.

Глобалистика, в свете указанных выше тенденций, должна быть рассмотрена не только в плане научных верификаций, но и в качестве основы для построения идеологии. Одним из вариантов таковой является идеология неолиберализма, т.е. идеология господства мирового рынка, действующая по чисто экономическому принципу, в соответствии с которым [103] многомерность процессов экологической, культурной, политической, цивилизационной глобализации рассматривается сквозь призму хозяйственного, рыночного глобализма, глобализма по-американски. Наряду с такого рода глобализмом как высшей стадии империализма сохраняет свою силу «социалистический интернационализм». Последний следовало бы назвать в данном случае социалистическим глобализмом. Принципиальные различия между империалистическим глобализмом и социалистическим глобализмом присутствуют не только в экономической и политической сферах, но и в глубинных сферах межнациональных отношений, взаимодействия культур, религий. В недрах этих двух типов глобализма существует принципиально различное отношение к природе, что находит выражение в противопоставлении экологических интересов «золотого миллиарда» и остальной части человечества. Итак, глобалистика имеет свои социально-философские и идеологические основания. Более того, источники понимания глобализма находятся в области философского и политического мировоззрения.

Как известно, понятие «глобальный» (от лат. Globus — шар, от франц. Global — всеобъемлемый, всеобщий) и термины «глобалистика», «глобализм», «глобализация», получившие столь стремительное распространение в 90-х годах ХХ в., с семантической точки зрения входят в синонимический ряд таких исторически сложившихся философских категорий, как «единое», «всеобщее», «всеединое». Всеединство означает, что все вещи во Вселенной в их внутренней связи и взаимодействии образуют единое целое. Идея всеединства («все есть единое») встречается у элеатов, занимает особенно важное место у неоплатоников, в пантеизме и в учении В.С. Соловьева. Диалектику единого и многого построил Платон в «Пармениде», диалектику всеобщего, особенного и единичного развил Гегель, который исходил из примата всеобщего как конкретно-всеобщего. Если абстрактно-всеобщее — это то общее или сходное, инвариантное, которое фиксируется в ряде предметов определенного класса, то конкретно-всеобщее — это понятие всеобщего (в данном случае — глобального), которое не абстрагирует, не отрицает особенное, т.е. национально-культурное. По сути, такое всеобщее есть единство в многообразии, в составе целого. В историческом плане всеобщее тождественно особенному в высшем, т.е. наиболее совершенном, развитом, состоянии. Критерием же высшего, духовного состояния является общественное развитие личности как нравственного субъекта.

Философия глобализма, утверждающая ценности техногенной цивилизации односторонне, а потому далеко не полно, трактует понятие [104] глобального, в котором есть свои логические и идеологические основания. В логике глобализма всеобщее берется как абстрактно-всеобщее, тем самым эта логика строится на принципе механицизма и возводит в ранг высших ценности, имеющие лишь количественную определенность. Глобализация, понимаемая таким образом, предполагает, что техногенная цивилизация, рожденная на Западе, порождает такую тенденцию планетарного (глобального) развития, которая характеризуется унификацией, стандартизацией, нивелированием многообразия форм социальной и национальной жизни. Следствием такой логики являются такие характеристики глобализма, как монетаризм и мамонизм (от «мамона» — идол, покровительствующий богатству, стяжательству).

Смысл же глобализации как идеологического феномена заключается в том, что западные, т.е. частные, партикулярные, ценности выдаются за «естественные», «универсальные», «общечеловеческие». Современная глобализация в еще большей мере, чем в другие исторические эпохи, определяется зависимостью — экономической, политической, культурной периферии от центра, колонии от метрополии, слабых от сильных. Глобализация — это всегда воздействие какого-то внешнего фактора на сложившиеся структуры различных обществ и наций, а потому не может быть рассмотрена лишь как процесс взаимозависимости между различными социальными процессами.

Теоретическое осмысление глобализма следует осуществлять, во-первых, в контексте сопоставления ряда концепций современных отечественных и зарубежных авторов, во-вторых, опираясь на структуру понятий «политическое бытие», «политическое пространство», «политическое время» и, в-третьих, прослеживая трансформацию модернизма в постмодернизм. Остановимся поначалу на рассмотрении данной трансформации. А.И. Уткин представляет ее в развернутом виде следующим образом: модернизм — антимодернизм — постмодернизм — неомодернизм 25.  Так, в традиции модернизационного подхода, основы которого закладывались в эпоху Просвещения как прометеевский дерзновенный проект покорения природы, глобализация олицетворялась противопоставлением традиционных обществ Востока модернизированным державам Запада. Одним из первых исследователей эпохи Просвещения, предпринявшим своеобразный глобальный подход к изучению теории и истории культуры, был И. Гердер. Однако и он, признававший Восток колыбелью человеческой культуры и, [105] соответственно, отказавшийся от абсолютизации европоцентризма, заявлял, что «новая культура Европы… могла стать только культурой людей, какими они были и какими желали стать, культурой, порождаемой деловитостью, науками, искусствами» 26. Модернизационная парадигма Запада формировала социальные и культурные ценности на основе приоритета рационализма, индивидуализма, секуляризации религиозных традиций. Модернизм утверждался как всеобщий образец устройства социума, претендующий на свое глобальное распространение и утверждение.

Основой модернизма выступает исторический оптимизм, вера в то, что магистральный путь исторического развития однозначно связан с переходом от традиционных обществ к глобальному обществу западного образца на основе унификации экономической (капиталистический способ производства), социальной и культурной жизни. Классическим примером подобной трансформации может служить Япония и ряд других стран Азиатско-Тихоокеанского региона, которые после второй мировой войны пошли по пути модернизации по-американски, сохраняя при этом традиционный во многом уклад жизни. Кризис модернизационного подхода был вызван тем, что абсолютизация теории линейного прогресса и универсализации западных ценностей все в большей степени приходила в противоречие с реальностью. Стала очевидной упрощенность представлений о выделении двух ступеней развития (традиционной и модернизационной), равно как в свое время оказалась очевидной упрощенная схема Л. Моргана «дикость — варварство — цивилизация». Уже в 60-х годах кризис модернизма как интерпретационной системы привел к необходимости углубленного анализа межцивилизационных различий. Подобный анализ все более утверждал исследователей в том, что модернизации более подвержена материальная культура, но не базовые цивилизационные ценности, геополитические и поведенческие коды.

Если обратиться к теоретическим дискуссиям 60–70-х годов, то можно проследить следующую эволюцию воззрений западных идеологов на трансформацию модернизма в антимодернизм. Правда, в те годы речь шла о «индустриализме» и «постиндустриализме», а понятие «глобализм» только еще входило в научный оборот, хотя глобальные проблемы человечества становились предметом детального исследования. В середине 70-х годов одним из первых о кризисе индустриализма заявил Э. Тоффлер. «То, что мы наблюдаем сегодня, — отмечал он тогда, — это общий кризис индустриализма, кризис, который одновременно подрывает нашу [106] энергетическую базу, систему ценностей, наши семейные структуры, институты, способы общения, наше чувство пространства и времени, нашу теорию познания так же, как экономику. То, что происходит, ни больше ни меньше, как разложение индустриальной цивилизации на нашей планете» 27. Осознание кризиса индустриализма сопровождалось расширением представлений об индустриальном обществе самом по себе. Прежде теоретики основное внимание обращали на внутренние закономерности развития индустриального общества, ограничивая его странами Западной Европы, США и Японией. Однако постепенно эти закономерности, представляемые в идеологическом плане в качестве модели общественного развития для всего мира, стали восприниматься зависимыми от условий общемирового развития. Индустриализм стал признаваться «мировой системой» в том смысле, что его проблемы и перспективы отождествлялись с глобальными проблемами и перспективами. Но это был уже не индустриализм, а постиндустриализм, который представлял собой футурологическую проекцию индустриального общества. В 1970 г. теоретик постиндустриализма Д. Белл заявил, что термин «постиндустриальное общество уместен не потому, что является определением новой социальной формы, а потому, что означает переход» 28.  Итак, главным объектом исследования выступает сам по себе «процесс социальных перемен», а не содержательная сторона постиндустриализма, обретающего глобальные очертания. При этом важно отметить, что если идеологическим выражением индустриализма являлась деидеологизация, ограниченность которой сказалась в попытках создания некоего глобального мировоззрения, то на смену деиделогизации приходит реидеологизация, т.е. то самое глобальное мировоззрение, в контексте которого получила утверждение концепция «нового мирового порядка». Кстати, эта концепция в настоящее время выступает основой утверждения глобализма по-американски.

Антимодернизм в своей основе выразил неудавшиеся попытки утверждения линейной «прогрессивной модернизации» для стран, не относящихся к «золотому миллиарду». Как отмечает А.И. Уткин, «впервые за многие века идеологами, интерпретаторами глобального материального развития был сделан вывод о недостаточности западных предписаний для большинства стран мира. Новые критики модернизации, как слепого следования западным схемам, определили идеологию как [107] “культурную систему”, как совокупность модернизационных идей, релевантных только определенной культуре и определенному опыту группы стран. Были сделаны выводы, что нельзя все модернизационные идеи мира черпать только из западного источника… Впервые категории культуры и социальной структуры рассматривались не как некое приложение к индустриализации и демократии западного толка, а как базовые особенности развития отдельных регионов, оригинальных цивилизаций» 29. Иначе говоря, антимодернистская парадигма при осмыслении и интерпретации процессов глобализации базируется на цивилизационном подходе, который позволяет отказаться от прямолинейной схемы противопоставления «образцовым» западным странам остального мира во всем богатстве народов и культур. Причем нельзя забывать и то, что укрепление позиций антимодернизма было обусловлено укреплением позиций Советского Союза и мировой системы социализма, ликвидацией остатков колониализма. Цивилизационный ренессанс незападных стран привел в конечном счете к той ситуации, которую позже С. Хантингтон определил как «столкновение цивилизаций». Но еще во второй половине 70-х годов антимодернизм постепенно стал угасать, причиной чему был ряд причин, в том числе усиление военного могущества СССР, которое воспринималось как реальная угроза Западу, а также изменение конфигурации сил в мировом геополитическом пространстве.

Постмодернизм как общее направление европейской культуры 70–80-х годов в части решения проблем глобализации выразил общее настроение «усталости от прогресса» (Э. Гидденс), осознание ограниченности рационализма в освоении окружающей человека деятельности. Постмодернизм как новая исследовательская программа выразил притязания на установление пределов вмешательства человека в естественную динамику природы и общества. Вспомним, что именно в те годы на повестку дня встали глобальные проблемы современности: предотвращение термоядерной войны, рациональное использование природных ресурсов, охрана окружающей среды и др. Осмысление их постепенно привело к пониманию культуры (в настоящее время насчитывают более 500 определений культуры) как способа выживания человека в окружающей среде.

Постмодернизм продолжил линию антимодернизма на интерпретацию социально-экономических и политических процессов сквозь [108] культурологическую парадигму следующего рода: базовые культурные коды и ценности, порождаемые этнической историей, ключевыми параметрами историко-культурных зон, ментальностью, ныне выступают в виде ключевых детерминант межцивилизационных отношений во всех сферах общественной жизни. Характерной чертой постмодернизма явились попытки «воскрешения» фрагментов традиционных культур в современной социокультурной картине мира, представляемой западноевропейскими художниками, писателями, философами в интердисциплинарных формах постмодернизма. Тем самым нивелируются различия между Западом и остальными странами в цивилизационном контексте, а исследовательские акценты переносятся с противопоставления традиционализма и модерна на поиски путей их совместимости и взаимодополнения.

Многоступенчатая инверсия модернизма в последнее десятилетие проходила на фоне распада Советского Союза и стран социалистического содружества, что давало Западу основание вновь предъявить претензии на мировое господство, на утверждение однополярного мира. Осмысление такого «управляемого через хаос» мира, разделенного на «золотой миллиард» и «остальные миллиарды», осуществляется в новой теоретической парадигме — неомодернизме.

Неомодернизм является, по сути дела, исходной логической конструкцией глобализма, в котором возрождаются усилиями западноевропейских и американских ученых и идеологов исходные интенции модернизма. «Поскольку возвращение к жизни свободного рынка и демократии произошло в общемировом масштабе, — отмечала группа авторов в начале 90-х годов, — и демократия, и рынок категорически являются абстрактными и всеобщими идеями, универсализм снова стал живительным источником социальной теории» 30.

Глобализм можно представить как своеобразный ренессанс модернизма. Недаром многие авторы отводят истории глобализма все 500 лет, связанные с зарождением капитализма, либо 100 лет, когда передел мира на рубеже XIX–XX вв. привел к разделу колоний между ведущими странами Запада, либо, наконец, последние десятилетия, наполненные реалиями глобальных проблем. Но тут же многие авторы пытаются затвердить status quo глобализма по-американски в назидание другим странам. Так, бывший глава Международного валютного фонда М. Камдессю открыто заявил: «Возможно, глобализация не является судьбой человечества, но в конечном счете главная мировая тенденция состоит в [109] унификации всего мира. Это вовсе не пункт моей религиозной веры, это историческое наблюдение, которое заставляет серьезно относиться к этому феномену. Невозможно не видеть в глобализации огромные возможности для сближения человеческой расы» 31. Следовательно, в неомодернистской парадигме глобализация предстает не только как ретроспективный взгляд в прошлое капитализма, но и как футурологическая конструкция. К сожалению, следует отметить, что государственная политика современной России тесно увязывается с отмеченной М. Камдессю «главной мировой тенденцией»: главной идеей Послания президента Российской Федерации Федеральному Собранию в апреле 2002 г. оставалось продолжение либеральных реформ с целью включения России в процесс глобализации по-американски.

При осмыслении процессов глобализации в различных сферах общественной жизни следует прибегнуть также к ключевым политологическим понятиям — «политическое бытие», «политическое пространство» и «политическое время».

Рассмотрим основные подходы к определению глобализации. Многообразие определений вызвано тем, что во-первых, глобализация охватывает практически все сферы общественной жизни — экономическую, социальную, политическую и духовную. Во-вторых это многообразие обусловлено теми различиями, которые присущи тому или иному научному подходу, цели исследования, идеологическому ориентиру и т.п. В качестве базовых подходов выделяют экономический, определяющий глобализацию в контексте развития мировых рынков труда, капитала, товаров и услуг. Экологический подход связывает глобализацию с ухудшением экологической ситуации на планете и определением пределов экономического роста. Глобализация в широком цивилизационном аспекте изучается с точки зрения культурологического подхода. Политологический подход ориентирован на исследование глобальных политических процессов, связанных с установлением нового мирового порядка, с противодействием глобализма и антиглобализма, глобализма и регионализма. Обращает на себя внимание анализ глобальной взаимозависимости, предпринятый Д.С. Льюком. Глобальную взаимозависимость он определяет как состояние, при котором «все государства находятся в политической, экономической и экологической зависимости друг от друга». «Сжатие мира» под влиянием этих зависимостей представляет собой одну из самых важных тенденций XX в., которая получила выражение, во-первых, в развитии глобальных коммуникаций [110] и информационных технологий, во-вторых, в интеграции отдельных экономик в мировую экономическую систему, в-третьих, в установлении зависимости всех частей биосферы и, в-четвертых, в возрастании политического плюрализма. Причем среди них возникновение мировой экономической системы было замечено в первую очередь, и лишь после этого было признано образование других «глобальных систем» — экологической, политической и социальной. Взаимодействия между этими системами разделяются на взаимозависимости и взаимосвязи. Взаимозависимости представляют более интенсивные, сильные и важные отношения, а взаимосвязи — более слабые и второстепенные отношения. Но чтобы ориентироваться и действовать в условиях глобализации, заключает Льюк, необходимо тщательное изучение культуры, социальной структуры и языков стран мира, а также владение основами межкультурной коммуникации 32. 

Следующий шаг в теоретическом осмыслении глобализации связан с теми различиями, которые присущи ее интерпретации в различных регионах мира. Так, В.В. Михеев различает подходы к глобализации, получившие распространение в странах развитой рыночной демократии (того самого «золотого миллиарда»), в новых индустриальных странах Азии, в развивающихся странах и в Китае 33. Правда, Михеев оставляет в стороне вопрос о российском варианте глобализации. К нему мы вернемся позже, а сейчас следует проследить и сопоставить региональные толкования глобализации. Теоретическое фундирование проблемы явилось достоянием первого из указанных регионов. Американский исследователь Ф. Джеймсон выводит анализ глобализации на уровень философских обобщений и фиксирует четыре логически мыслимые позиции. Первая сводится к утверждению того, что такого явления, как глобализация, в действительности вовсе не существует, поскольку современный мир остается разделенным на национальные государства, и число их будет расти на протяжении XXI в. Вторая позиция связана с тем утверждением, будто глобализация существовала всегда, как только люди стали мигрировать на планете и торговать друг с другом. Третий подход к глобализации связывает этот процесс с созданием мирового рынка как конечной цели капитализма. Наконец, четвертая позиция, которой придерживается и сам Ф. Джеймсон, — глобализация есть новая, третья стадия развития капитализма, т.е. стадия [111] «многонационального капитализма». Если первые две позиции можно рассматривать как весьма умозрительные и недостаточно серьезные, то две другие отождествляют глобализацию с вестернизацией и, тем более, с американизацией. Внимание ученых все более привлекается к практической стороне исследований проблем адаптации национальных экономик к экономической глобализации. Однако не меньшую значимость имеет экологическая и коммуникационная глобализация, которые настоятельно требуют разработки и внедрения новых методов управления конфликтами.

Для новых индустриальных стран Азии поиски ответа на вызовы глобализации связаны, главным образом, с адаптацией к этим вызовам национальной экономики и традиционного общества, с сохранением национальной стабильности и процветания. Будучи сателлитами глобализации по-американски, страны этого региона, будь то Южная Корея, Индонезия или Филиппины, представляют нишу исследований, которые значительное внимание уделяют проблеме взаимосвязи глобализации и регионализма как движущих сил мировой экономики.

В развивающихся странах глобализация воспринимается, как правило, в негативном свете. Глобализация предстает как новая форма неоколониализма, когда страны Запада не желают справедливо делиться с этими странами плодами глобализации. Глобализация здесь признается лишь в той мере, в какой она не вступает в противоречие с моралью, этикой и фундаментальными ценностями традиционного общества. Информационная революция и коммуникационная глобализация определяются как тотальный контроль над людьми, манипулирование их сознанием. Особенно негативно глобализация воспринимается на африканском континенте, поскольку она идет вразрез со стремлением народов и их лидеров к обретению государственности и национального суверенитета.

Принцип разделения политики и экономики, проводимый в современном Китае, определяет различия в отношении Китая к политической и экономической глобализации. Если политическая глобализация отвергается, поскольку Китай не допускает вмешательства Запада в свои внутренние дела, то в подходах к экономической глобализации наблюдается двойственность: с одной стороны, это заинтересованность Китая в мирохозяйственных связях, с другой — надежда на получение от Запада дополнительных резервов национального развития. «Китайский вызов глобализации, — пишет китайский ученый Лю Кан, — может быть истолкован в двух аспектах: вызов глобальному капитализму как идеологии и вызов новому мировому порядку. Китай, будучи глубоко интегрированным в глобальную экономическую систему, сохраняет свою идеологическую и политическую [112] самоидентификацию как страна третьего мира и как социалистическая страна» 34. Иначе говоря, речь идет о некапиталистических альтернативах капиталистической глобализации, что задает определенное направление теоретическим исследованиям в Китае. И опять же в центре внимания остается вопрос о сочетании традиций и новаций, связанных с экономической глобализацией. «Местная культура и традиции, — отмечает китайский ученый Дин Цзиньпинь, — не противоречат глобализации, в случае если между ними обеспечивается баланс, хорошим примером чего служит опыт Японии и Южной Кореи» 35. Учет этого опыта определяет основной вектор развития Китая в глобализирующемся мире, направленный на диалог и сотрудничество, а не на конфронтацию с Западом.

Осмысление социальной природы глобализации характеризуется не только региональными различиями. Оно должно проводиться также в контексте системного подхода, вариантами которого могут служить три подхода к глобализации: революционный, эволюционный и скептический (см. таблицу). Среди апологетов глобализации предпочтение имеют первые два взгляда, однако волна скептицизма присуща не только представителям региональных течений, но и теоретикам Запада 36.

[table] [row] [col]

[/col]
[/row]
[/table]
[113]

[table] [row] [col]

[/col]
[/row]
[/table]

Анализируя эту таблицу с позиций системного подхода, следует отметить, что революционный подход к глобализации исходит из утверждения рыночного пространства в качестве структурообразующего элемента системы глобального мира. Системному анализу предстает такой глобальный мир, в котором все важные решения «будут приниматься транснациональными компаниями в союзе с региональными правительствами… Это [114] будет своего рода высокотехнологичный архипелаг посреди моря нищего человечества» 37.

Вместе с тем эволюционный подход к глобализации исходит из признания ее как мощной силы, трансформирующей мир. За экономической глобализацией следует политическая глобализация под эгидой мирового правительства. При этом постепенно умаляется роль национальных государств. Как полагает американский политолог С. Стрейндж, «силы деперсонализированного мирового рынка становятся более влиятельными, чем мощь государств, чьи ослабевающие возможности отражают растущую диффузию государственных институтов и ассоциаций, переход власти к локальным и региональным органам» 38. Следовательно, объектом системного анализа становятся не исторически устоявшиеся государства, а некие фантомы — глобальные ассоциации с рыхлой, но экономически детерминированной структурой, с весьма разнородными и противоречивыми функциями и целями развития.

Надо сказать, что скептическое отношение к идеологии глобализации получает весьма многоплановое и жесткое выражение. Во-первых, глобализация подвергается критике за то, что она все более отчетливо предстает как проявление корпоративной силы мирового капитализма. Во-вторых, за то, что глобализм умаляет роль национальных государств и религиозных ценностей. В-третьих, скептиков вполне обоснованно не устраивает глобализм по-американски, ведущий к утверждению однополюсного мира. Задача системного анализа — определить, каковы критерии устойчивости мира как системы (многополюсной или однополюсной) в экономическом, политическом, военном и социокультурном отношении. В-четвертых, идеология глобализма уязвима, поскольку она предстает как миф, вскрывающий противоборство Северной Америки, Европы и Юго-Восточной Азии, которое усиливает мировое неравенство и расширяет инициативы антиглобалистов. Последние также представляют собой новое системное движение в развитых странах. Пожалуй, ключевым моментом в системном осмыслении глобализма является его сопоставление с национальной политикой государств, которые (а не «невидимая рука рынка») должны определять экономическое развитие мира. «Правительство и народы готовы, — полагает К. Уолтс, — пожертвовать своим благополучием, если речь идет о преследовании национальных, этнических и религиозных целей» 39.
[115]

Рассмотренные выше подходы к объяснению социальной природы глобализации неизбежно приводят к необходимости определения основных контуров философии глобализма. Надо сказать, что в западной литературе эти контуры представлены рядом концепций, теоретически объясняющих новое глобальное мироустройство. К ним относятся концепции «открытого общества» К. Поппера и «конца истории» Ф. Фукуямы, «мир-системная» концепция И. Валлерстайна и геополитическая концепция глобализма З. Бжезинского, историософская теория глобализации Ж. Аттали. Каждая из этих концепций представляет собой попытку проникновения в сущность глобализации, хотя вполне понятно, как это было показано при рассмотрении региональных вариантов интерпретации глобализации, что они разрабатываются явными апологетами глобализации, отождествляющими ее с вестернизацией. Поэтому в познании социальной природы и сущности глобализации необходим учет теоретических построений других авторов, стоящих на иных мировоззренческих и методологических основаниях. Но зачастую бывает так, что решение данного круга вопросов оказывается неадекватным заявке автора. Так, в книге С.Л. Удовика «Глобализация: семиотические подходы» в разделе «Сущность глобализации» глобализация определяется как «становление и гармонизация многомерного и многоуровневого мира…», как «процесс слияния мужского и женского начала, т.е. обретение человечеством качественно нового состояния — самости или полноты существования» 40. Но о самой сущности глобализации здесь речи не идет. По поводу поиска и верификации сущности того или иного явления философская мысль в своей истории выработала много устойчивых позиций. Поэтому прежде чем обратиться к краткому разбору перечисленных выше концепций, необходимо еще раз запастись терпеньем, вернуться в лоно философской рефлексии и попытаться выработать метод познания, который будет адекватен столь многоликому, противоречивому и динамично развивающемуся явлению, каким выступает глобализация.

При этом мы должны исходить из признанных определений в сущности как действительного содержания явления, выраженного в единстве всех многообразных и противоречивых формах его бытия. Сущность предстает как внутренняя связь, обусловливающая единство всех эмпирически зафиксированных проявлений предметов, вещей и процессов. Следует также рассматривать сущность как определенность различных специфических [116] особенностей предметов и процессов. Такая первоначальная фиксация определения сущности предполагает дальнейшую разработку метода исследования действительности путем восхождения от абстрактного к конкретному знанию. Хорошо известно, что метод восхождения от абстрактного к конкретному был разработан К. Марксом как метод политической экономии. Следует полагать, что поскольку была зафиксирована прежде всего экономическая глобализация в своих многообразных проявлениях, то применение данного метода здесь вполне уместно. Для науки глобалистики постижение сущности глобализации выступает ключевой задачей исследования.

Процесс научного познания действительности осуществляется двумя диалектически взаимосвязанными путями: путем восхождения от частного к общему, от конкретного, данного в восприятии и представлении, к абстракциям и путем восхождения от абстрактного к конкретному.

«На первом пути, — замечает К. Маркс в “Экономических рукописях 1857–1861 гг.”, — полное представление подверглось испарению путем превращения его в абстрактные определения, на втором пути абстрактные определения ведут к воспроизведению конкретного путем мышления» 41. Следует учитывать, что Маркс четко различает конкретное как сам по себе изучаемый предмет и конкретное как научное знание, понятие об этом предмете. Поэтому конкретное в первом смысле выступает исходной предпосылкой теоретического исследования. В теории познания конкретное первично по отношению к знанию о нем, «оно представляет собой действительный исходный пункт и, вследствие этого, также исходный пункт созерцания и представления» 42. Конкретное во втором смысле есть результат научного поиска, определенный этап исследования, получивший выражение в системе понятий, категорий, концепций или, наконец, парадигмы знания. Конкретное в данном случае предстает как теоретически осмысленное единство многообразного в объекте исследования. В таком конкретном просматривается сущность. О необходимости применения метода восхождения от абстрактного к конкретному в политической экономии Маркс пишет: «Когда мы с точки зрения политической экономии рассматриваем какую-нибудь данную страну, то мы начинаем с ее населения, ее разделения на классы, распределения населения между городом, деревней и морскими [117] промыслами, между различными отраслями производства, с вывоза и ввоза, годового производства и потребления, товарных цен и т.д. Кажется правильным начинать с реального и конкретного, с действительных предпосылок, следовательно, например в политической экономии, с населения, которое есть основа и субъект всего общественного процесса производства. Однако при ближайшем рассмотрении это оказывается ошибочным. Население — это абстракция, если я оставлю в стороне, например, классы, из которых оно состоит. Эти классы опять-таки пустой звук, если я не знаю тех основ, на которых они покоятся, например, — наемного труда, без стоимости, денег, цены и т.д. Таким образом, если бы я начал с населения, то это было бы хаотическое представление о целом, и только путем более детальных определений я аналитически подходил бы ко все более и более простым понятиям: от конкретного, данного в представлении, ко все более и более тощим абстракциям, пока не пришел бы к простейшим определениям. Отсюда пришлось бы пуститься в обратный путь, пока я не пришел бы, наконец, снова к населению, но на этот раз не как к хаотическому представлению о целом, а как к некоторой богатой совокупности многочисленных определений и отношений. Первый путь — это тот, по которому политическая экономия исторически следовала в период своего возникновения. Например, экономисты XVII столетия всегда заканчивают тем, что путем анализа выделяют некоторые определяющие абстрактные всеобщие отношения, как разделение труда, деньги, стоимость и т.д. Как только эти отдельные моменты были более или менее зафиксированы и абстрагированы, стали возникать экономические системы, восходившие от простейшего — труд, разделение труда, потребность, меновая стоимость и т.д. — к государству, международному обмену и мировому рынку. Последний метод, — заключает Маркс, — есть, очевидно, правильный в научном отношении» 43.

Итак, метод восхождения от абстрактного к конкретному представляет собой способ, при помощи которого исследователь во всем многообразии мыслительных актов усваивает объективно существующее конкретное, воспроизводя его как духовно конкретное в непрерывно развивающемся теоретическом знании. Процесс познания при этом как бы разбивается на два этапа. Первый этап — это переход чувственно-конкретного знания в абстрактное. Вторым этапом познания является переход от абстрактного знания к конкретному, «с многочисленными определениями и отношениями». [118] В соответствии с данным методом процесс познания необходимо начинать с самых общих, абстрактных понятий, отражающих простейшие и наиболее общие свойства и отношения изучаемого предмета. В этом смысле рассматриваемый метод, нацеленный на познание сущности предметов, процессов и явлений, применим к различным областям научного знания. Так, академик А.И. Опарин, многие годы занимавшийся проблемой происхождения жизни, рассматривая понятия белка и нуклеиновой кислоты как исходные при объяснении происхождения жизни при переходе от химической к биологической эволюции, отмечал: «Просто в растворе, на молекулярном уровне ни белки, ни нуклеиновые кислоты сами по себе не могли являться исходным началом жизни. Такого рода началом могло быть только их сочетание в фазовообособленных предбиологических системах. Поэтому пути возникновения и эволюции генетического кода, а следовательно, и биологической последовательности можно понять только в свете изучения естественного отбора этих целостных систем, а не отдельных молекул… переход от химической эволюции к биологической потребовал обязательного возникновения индивидуальных фазовообособленных систем, способных взаимодействовать с окружающей внешней средой, используя ее вещества и энергию, и на этой основе способных расти и подвергаться естественному отбору» 44. В данном случае исходные понятия белка и нуклеиновой кислоты приводят к конкретному развернутому знанию в связи с рядом других понятий, позволяющих в своей совокупности на определенном этапе познания воспроизвести объективно протекающие процессы.

Самое сложное, пожалуй, в применении метода восхождения от абстрактного к конкретному — это выбор в качестве абстрактного того исходного, наиболее общего понятия, которое в своем теоретическом развития к конкретному способно воспроизвести исторический ход основной стороны исследуемого объекта и выявить ее закономерную связь и взаимозависимость с другими сторонами объекта исследования. В теории возникновения жизни таковыми понятиями выступают понятия белка и нуклеиновой кислоты. В теории периодичности химических свойств Д.И. Менделеев таким общим понятием полагал понятие атомного веса химических элементов, благодаря которому он пришел к общему принципу периодической зависимости свойств химических элементов от их атомных весов, «который приложим ко всем элементам и охватывает многие прежде высказанные аналогии, но допускает еще и такие свойства, которые раньше не были возможны» 45.
[119]

Исследования экономических проблем капиталистического общества Маркс начинает с наиболее широкой категории — товара и форм стоимости. Примечательно, что В.И. Ленин, конспектируя «Науку логики» Гегеля (раздел учения о понятии), делает следущее существенное замечание: «Как простая форма стоимости, отдельный акт обмена одного, данного, товара на другой, уже включает в себе в неразвернутой форме все главные противоречия капитализма, — так уже самое простое обобщение, первое и простейшее образование понятий (суждений, заключений etc.) означает познание человека все более и более глубокой объективной связи мира» 46.

Приведенные выше суждения дают основание утверждать, что метод восхождения от абстрактного к конкретному следует рассматривать как общий метод формирования научной теории, включающий в себя методы анализа и синтеза, индукции и дедукции, исторического и логического, системного анализа и моделирования. Он охватывает весь процесс теоретического мышления, ориентированный в своей начальной стадии на поиск исходного понятия (как было принято ранее называть, исходной «клеточки» формирования научной теории). Поэтому как-то по-пещерному звучат следующие фразы А.К. Попова, претендующего на новое постижение К. Маркса: «Марксистский метод восхождения от абстрактного к конкретному не выдерживает критики как научный метод. Он бесплоден… В науках исследуются не сущности, а явления. Сущность предметов непознаваема. Ее знает только творец сущностей, т.е. Бог… Преодоление марксизма после падения основанного на нем строя не только возможно, но и жизненно необходимо для русского народа» 47. Комментарии здесь излишни.

Невольно напрашивается вопрос, а применим ли данный метод при построении теоретических оснований глобалистики? Какое понятие (абстракцию) или, быть может, группу понятий (поскольку глобализация представляет собой многовекторный процесс) следует рассматривать в качестве исходных? Думается, что таким исходным понятием можно считать понятие культуры, которое наполняется конкретным содержанием в сферах экономической глобализации (труд как субстанция культуры), экологической глобализации (культура как способ приспособления человека к окружающей среде, покорения ее либо выживания в ней), политической [120] глобализации (культура в определениях социализации и институциализации человека). В политической экономии таким исходным понятием является труд. «Труд, — полагает Маркс, — кажется совершенно простой категорией. Представление о нем в этой всеобщности — как о труде вообще — является тоже весьма древним. Тем не менее “труд”, экономически рассматриваемый в этой простой форме, есть столь же современная категория, как и те отношения, которые порождают эту простую абстракцию» 48. В свою очередь понятие культуры охватывает не только трудовую деятельность человека (труд есть субстанция культуры), но и внетрудовую, ту, которую в современных исследованиях определяют как культуру «второго времени» (досуг) и культуру «третьего времени» (социальная, образовательная и другая деятельность). Поэтому по отношению к процессам глобализации понятие культуры следует рассматривать как наиболее общую абстракцию, которая развивается в своих определениях (ныне, как отмечалось выше, насчитывают уже более 500 определений культуры) в условиях наиболее богатого конкретного содержания и становится общей для многих или для всех.

Человеческий труд как субстанция культуры предстает той общественно-производительной силой, которая создает не только вещественное богатство, мир вещей, окружающих человека. Эта сила порождает и человеческое богатство, т.е. самого человека во всем многообразии естественных и социальных связей и отношений с внешним миром. В первом случае (вещественное богатство) труд выступает субъективной предпосылкой культуры. Иначе говоря, труд оказывается беспредпосылочным, простым расходованием рабочей силы индивида, обеспечивающим его собственное существование. Во втором случае (человеческое богатство) ситуация совершенно иная. Здесь труд предстает как объективная предпосылка культуры, аккумулирующая труд предшествующих поколений. Тем самым труд индивида приобретает общественный характер и становится источником культуры. Иначе говоря, источником и субстанцией культуры становится именно общественный труд, представляющий собой единство объективных и субъективных предпосылок. Именно в этом смысле следует понимать следующие слова К. Маркса, высказанные по поводу первого параграфа «Готской программы»: «“Источником богатства и культуры труд становится лишь как общественный труд…” “По мере того как происходит общественное развитие труда и таким образом труд становится источником богатства и культуры, — развивается бедность и обездоленность на стороне рабочего, [121] богатство и культура на стороне нерабочего”. Это — закон всей истории до настоящего времени» 49. Культура, порождаемая общественным трудом, приобретает свою историю. А в истории культура человеческой деятельности раскрывается не только как производство вещей и идей, но и как созидание самого человека, его самореализация. Культура — это тоже производство, основным продуктом которого является человек.

Исходя из предложенной выше гипотезы, рассмотрим указанные выше теоретические построения.

Анализ современных концепций глобализма

Западная философия глобализма опирается на ряд теоретических концепций. К ним относятся теория открытого общества К. Поппера, мир-системный подход И. Валлерстайна, концепция «столкновения цивилизаций» С. Хантингтона, концепция «конца истории» Ф. Фукуямы, геополитический вариант глобализации З. Бжезинского и др. Рассмотрим их подробнее.

Понятие открытого общества широко используется в ряде современных социально-философских учений, утверждающих плюрализм в экономике, политике и культуре. В западной философии различаются две трактовки открытого общества — элитарная, представленная А. Бергсоном в работе «Два источника морали и религии» (1932 г.), и эгалитарная, обстоятельно разработанная К. Поппером в книге «Открытое общество и его враги» (1945 г.). А. Бергсон противопоставляет «открытое общество» тому, которое выходит из лона природы и развивается на основе принуждения с целью сохранения целостности и устойчивости социальной культуры. Таковым является «замкнутое общество», которое «обеспечивает связность группы, склоняя все индивидуальные воли к одной цели» 50. В отличие от «замкнутого общества», созданного природой, «открытое общество» должно, по суждению А. Бергсона, объединять все человечество и строиться на любви и взаимной симпатии, возникающей из некоего «духовного порыва». Так понимаемое «открытое общество» есть идеал общественного устройства, в основе которого заключены международная, лишенная антагонизмов человеческая общность, а также культ свободы личности и творчества. Если «закрытое общество», согласно Бергсону, представляет собой тупиковую линию социальной эволюции и обречено на вечное [122] вращение по кругу, то «открытое общество» ведет к дальнейшей эволюции человечества и развертыванию жизненного порыва.

Концепция «открытого общества» К. Поппера, строится на сугубо историко-философском материале. Утверждая, что «наша западная цивилизация была рождена греками», Поттер проводит различие между двумя типами обществ. Он пишет: «Магическое племенное или коллективистское общество мы будем именовать закрытым обществом, а общество, в котором индивидуумы вынуждены принимать личные решения, — открытым обществом» 51. Ученый характеризует закрытое общество как магическое, а открытое — как «рациональное и критическое». При этом «закрытое общество терпит крах, когда благоговение, с которым воспринимается социальный порядок, сменяется активным вмешательством в этот порядок и сознательным стремлением реализовать собственные или групповые интересы. Очевидно, что к такому социальному краху могут приводить культурные контакты в рамках роста цивилизаций…» 52

Все это Поппер писал в 1945 г., особенно не задаваясь целью проецировать свои рассуждения на современность. Однако в его ответах на вопрос: «Имеет ли история какой-нибудь смысл?» — усматривается постмодернистская интенция, получившая предметное воплощение в западноевропейской культуре в последующие десятилетия. «Каждое поколение, — утверждал Поппер, — имеет право по-своему интерпретировать историю, и не только имеет право, а в каком-то смысле и обязано это делать, чтобы удовлетворить свои насущные потребности» 53. И вот уже в 1992 г., в послесловии к русскому изданию своей книги, Поппер однозначно заявляет: «История заканчивается сегодня. Мы можем извлечь из нее уроки, однако будущее — это вовсе не продолжение и не экстраполяция прошлого» 54. Такое отношение к истории приводит к идеализации «открытого общества», поскольку лишь оно, согласно утверждениям современных идеологов глобализации, открыто для модернизации, а потому готово принести свои исторические ценности, традиции, достояния культуры в жертву технологическим новациям. Тем самым в концепции Поппера усматривается моральное обоснование универсального принципа унификации всего культурного многообразия народов и государств в соответствии с единым стандартом нового мирового порядка.
[123]

Идея «конца истории» весьма искусно была подхвачена и развита другим идеологом глобализации — Ф. Фукуямой. «То, чему мы, вероятно, свидетели, — заявляет он в статье «Конец истории?», — не просто конец холодной войны или очередного периода послевоенной истории, но конец истории как таковой, завершение идеологической эволюции человечества и универсализации западной либеральной демократии как окончательной формы правления». Здесь же Фукуяма уточняет, что «либерализм победил пока только в сфере идей, сознания; в реальном, материальном мире до победы еще далеко» 55. Весьма озабоченный судьбой утверждающегося либерализма в СССР, Китае и других странах, не относящихся к западной цивилизации, Фукуяма рассматривает устранение «идеологии марксизма-ленинизма» из политической жизни как главное условие победы идей либерализма. «Исчезновение марксизма-ленинизма сначала в Китае, а затем в Советском Союзе будет означать, — отмечает он, — крах его как жизнеспособной идеологии, имеющей всемирно-историческое значение» 56. Фукуяма примитивно разделяет всю культурную историю человечества на историю и постисторию, следуя постмодернистскому созерцанию прошлого как поля для произвольного выбора на нем цветов, злаков, останков каменных изваяний или подземных кладовых. Он справедливо признает, что международные конфликты сохранятся в современном мире, который «разделен на две части: одна будет принадлежать истории, другая — постистории». Источник конфликтов Фукуяма усматривает в межэтнических и межнациональных отношениях. Однако для серьезного конфликта нужны крупные государства (к ним Фукуяма относит СССР, Китай), «все еще находящиеся в рамках истории», но они, полагает Фукуяма, уходят с исторической сцены. По сути дела, сценарий перехода от истории к постистории представляется одномерным, приспособленным для реализации тем самым одномерным человеком, о котором в свое время писал Г. Маркузе. «Конец истории печален — так заключает свою статью Фукуяма. — Борьба за признание, готовность рисковать жизнью ради чисто абстрактной цели, идеологическая борьба, требующая отваги, воображения и идеализма, — вместо всего этого — экономический расчет, бесконечные технические проблемы, забота об экологии и удовлетворение изощренных запросов потребителя. В постисторический период нет ни искусства, ни философии; есть лишь тщательно оберегаемый музей человеческой истории. Я ощущаю в [124] самом себе и замечаю в окружающих ностальгию по тому времени, когда история существовала. Какое-то время эта ностальгия все еще будет питать соперничество и конфликт. Признавая неизбежность постисторического мира, я испытываю самые противоречивые чувства к цивилизации, созданной в Европе после 1945 г., с североатлантической и азиатской ветвями. Быть может, именно эта перспектива многовековой скуки вынудит историю взять еще один, новый старт?» 57 Фукуяме можно лишь посочувствовать. Его тяготит ностальгия по истории, но он догматически привержен идее наступления сконструированной им «постистории», лишенной искусства и философии — этих ярких выразителей человеческой культуры. Фукуяма предвидит «перспективу многовековой скуки» западной цивилизации, но, как по заказу, навязывает ее всему остальному человечеству. Итак, концепции открытого общества и конца истории следует рассматривать как своеобразные идеологические мифы либерализма, которые предназначены не столько для внутреннего потребителя, сколько на экспорт, в первую очередь для российского читателя, озабоченного судьбой своего отечества.

И. Валлерстайн дает историческое обоснование глобализации, используя концепцию длинных волн Н.Д. Кондратьева. Суть его рассуждений в статье «Глобализация или век перехода? Один долгосрочный взгляд на траекторию мир-системы» может быть представлена следующим образом: те процессы, которые обозначаются термином «глобализация», происходят уже 500 лет. Для траектории современности актуально вхождение человечества в «век перехода». Для анализа современного положения в мире необходимо выделять два периода: период после 1450 г. — это история всей капиталистической мир-экономики, вековые тренды (факторы, ведущие к периодическим кризисам капитализма вследствие возникновения пределов накопления капитала) которые приведут глобализацию в тупик. Развитие мира, доказывает Валлерстайн, будет идти по качественно новому сценарию. Второй период, укладывающийся в «кондратьевский цикл», начался после 1945 г. А-фаза (стадия подъема) длилась до 1967–1976 гг., затем наступила Б-фаза (стадия спада) 58. Иначе говоря, капиталистическая система представляет собой первую историческую форму глобального мироустройства, которая, в свою очередь, развивается во взаимодействии трех регионов: высокоразвитого ядра, нищей периферии и [125] буферной полупериферии. В процессе взаимодействия этих регионов происходят периодические кризисы, последний из которых приходится на конец XX в. Поэтому преодоление такого недостатка капиталистического мироустройства возможно в рамках новой глобальной системы. Правда, вопрос о том, что придет на смену мировой капиталистической системы на рельсах глобализации, Валлерстайн оставляет открытым. Тем более, не решается вопрос о глобальном устройстве, относящемся к периферии и буферной зоне, население которых ныне составляет 5/6 населения земного шара.

Утверждение принципа разделения человеческого сообщества на «золотой миллиард» и всех остальных весьма четко прослеживается в теоретических построениях С. Хантингтона. По сути дела в них идет речь о формировании в процессе глобализации однополярного мира во главе с западной цивилизацией (в первую очередь, во главе с США), которая отбивается от всех остальных «потенциальных цивилизаций». В работе «Столкновение цивилизаций?», опубликованной в 1993 г., Хантингтон к этим цивилизациям относит славяно-православную, конфуцианскую (китайскую), японскую, исламскую, индуистскую, латиноамериканскую и африканскую. Суть концепции Хантингтона заключается в признании того, что основой столкновения цивилизаций выступают ныне не экономические и политические противоречия, а межкультурные различия, уходящие в глубь этнической и цивилизационной истории. Будучи апологетом западной цивилизации, Хантингтон формулирует следующий принцип ее противопоставления всем другим цивилизациям: “The West and the Rest” («Запад и все остальные»). Исходя из этого принципа, ученый предложил рекомендации, которых должен придерживаться Запад во взаимодействии с остальным миром. Хантингтон считает, что «Западу следует:

• обеспечить более тесное сотрудничество и единение в рамках собственной цивилизации, особенно между ее европейской и североамериканской частями;
  
• интегрировать в западную цивилизацию те общества в Восточной Европе и Латинской Америке, чьи культуры ближе к западной;
  
• обеспечить более тесные взаимоотношения с Японией и Россией;
  
• предотвратить перерастание локальных конфликтов между цивилизациями в глобальные войны;
  
• ограничить военную экспансию конфуцианских и исламских государств;
  
• приостановить свертывание западной военной мощи и обеспечить военное превосходство на Дальнем Востоке и в Юго-Западной Азии;
  [126]
  
• использовать трудности и конфликты во взаимоотношениях исламских и конфуцианских стран;
  
• поддерживать группы, ориентирующиеся на западные ценности и интересы в других цивилизациях;
  
• усилить международные институты, отражающие западные интересы и ценности и узаконивающие их, и обеспечить вовлечение незападных государств в эти институты» 59.
  

Следует обратить внимание на расстановку акцентов в этих рекомендациях Хантингтона, представляющих новый, цивилизационный вариант доктрины неоатлантизма. Во-первых, речь в них идет о необходимости сохранения целостности западной цивилизации и вовлечения в нее близких по культуре обществ, что стратегически вполне объяснимо. Во-вторых, в рекомендациях указывается на необходимость сохранения равных отношений со славяно-православной и японской цивилизациями. В-третьих, Хантингтон достаточно жестко и однозначно рекомендует использовать межцивилизационные конфликты с целью укрепления военного превосходства в регионах, примыкающих к России. В-четвертых, ставятся задачи привлечения к западным ценностям представителей социальных групп иных цивилизаций и закрепления этого положения в международном праве.

Исходя из того положения, что в современном мире основные различия между людьми, странами, цивилизациями носят уже не столько экономический и идеологический, сколько культурный характер, Хантингтон утверждает, что в «новом мире» глобальная политика «впервые в истории обрела многополюсный характер и одновременно стала учитывать взаимодействие многих цивилизаций» 60. Глобальная политика реализуется на уровне отношений между цивилизациями, а региональная политика — на уровне межэтнических отношений. Социокультурная природа различий между странами и цивилизациями обусловливает межцивилизационные столкновения и конфликты по демаркационным линиям, главная из которых проходит по линии, «отделяющей народы, которые представляют западно-христианскую традицию, от мусульман и православных» 61.
[127]

Философия глобализма по-американски включает в себя также геополитические построения З. Бжезинского. Кредо его концепции — обеспечение для США такой жизненно важной ситуации, при которой бы «на политической арене не возник соперник, способный господствовать в Евразии и, следовательно, бросающий вызов Америке» 62. Глобализм Бжезинского предельно прост, однозначен и безапелляционен. Бжезинский пишет, например: «Геополитика продвинулась от регионального мышления к глобальному, при этом превосходство над Евразийским континентом служит центральной основой для глобального главенства» 63. Разумеется, речь идет о глобальном превосходстве США. Вот как это звучит: «1) впервые в истории одно государство является действительно мировой державой; 2) государством, превосходящим все другие в мировом масштабе, является неевразийское государство и 3) центральная арена мира — Евразия — находится под превалирующим влиянием неевразийской державы» 64.

Рассмотренные выше концепции разрабатываются в контексте западной философии глобализации и, вполне естественно, заключают в себе апологетическую функцию. Всячески утверждается идея, что глобализму по-американски альтернативы нет. Как отмечает Г.А. Зюганов, глобализация, трактуемая таким образом, в социальном плане направлена не на поиск путей разрешения противоречий, а на их сглаживание, преследуя интересы устроителей нового мирового порядка, которые претендуют на превосходство в процессе глобализации 65.

В ходе теоретического осмысления социальной природы глобализации необходимо особо остановиться на работах двух отечественных авторов: А.С. Панарина и А.И. Уткина.

«Искушение глобализмом» А.С. Панарина

В серии работ последних лет А.С. Панарин рассмотрел широкий круг вопросов, относящихся к анализу природы глобализации, тенденций развития реалий геополитики и хронополитики, содержания глобального политического прогнозирования, места России в системе «вызов — ответ» [128] как продукта современной глобализации и др. Панарин исходит из определения глобализации как процесса «ослабления традиционных территориальных, социокультурных и государственно-политических барьеров, некогда изолирующих народы друг от друга и наряду с этим предохраняющих их от неупорядоченных внешних воздействий». Глобализация — это становление новой, «беспротекционистской» системы международного взаимодействия и взаимозависимости 66. В своей исторической динамике глобализация предстает как становление единого взаимосвязанного мира, в котором народы не отделены друг от друга барьерами и границами 67. По сути дела, Панарин трактует глобализацию весьма широко, на цивилизационном уровне, что позволяет рассматривать ее экономический, экологический и политический аспекты в едином социокультурном пространстве, где основными акторами, т.е. действующими историческими субъектами, выступают народы и страны с присущей им культурной историей. Поэтому он ратует за то, чтобы в качестве парадигмы будущего выступал не какой-либо научный прогноз, а культура в целом. При этом разработчику глобальных политических прогнозов предстоит стать в первую очередь культурологом и обратиться к «резервам глубинной цивилизационной памяти, отраженной в великих текстах — магометанском, конфуцианском, буддистском, даосистском…», поскольку речь идет не о любом будущем, а о таком, которое «диктуется собственной традицией, границами и возможностями собственной культуры» 68. Глобализация предстает у Панарина как вызов промышленно развитых стран всему остальному миру, поэтому главная проблема глобализации связана с тем, что различные страны и народы подошли к новой системе открытого мира, будучи далеко не одинаковыми по своему экономическому, военно-стратегическому и социокультурному потенциалу. В современных культурологических исследованиях стало расхожим представление о западноевропейской культуре, Западе в целом, основанных на прометеевском духе модерна, покоряющем природу, всю окружающую действительность в соответствии с канонами рационализма. Все другие этнические культуры воспринимаются как традиционные, тормозящие ход мирового развития на пути интенсивных производственных, социальных и информационных технологий. Поэтому, полагает Панарин, глобализация — это вызов вестернизации, обусловленный следующими обстоятельствами. Во-первых, западная культура в недрах техногенной цивилизации [129] обрела колоссальные информационные преимущества по отношению к другим культурам. Потоки социокультурной информации, отражающие культурную память и исторический опыт срединной Евразии, Востока и Юга, не способны противостоять информационному воздействию Запада. Однако наступление современного этапа глобализации коренным образом изменяет ситуацию, что наблюдается в постмодернистской культуре. Во-вторых отмечает Панарин, западная культура претендует на то, чтобы «монополизировать современность, отлучив от нее всех тех, кто не соответствует известным эталонам модерна». Однако эти притязания Запада не только вызывают протест представителей иных культур, но и сужают горизонт современности, на котором временная триада «прошлое — настоящее — будущее» подменяется дихотомией «традиционность — модерн», реализующейся в мире «конца истории». Последствия этой подмены может обернутся для западной культуры ее дальнейшей провинциализацией 69. Но глобализация как вызов вестернизации может быть рассмотрена и как заключительная стадия западного вызова миру. Дело в том, что проект модерна, созданный в недрах западноевропейской цивилизации на исходе эпохи Возрождения, предусматривал, во-первых, покорение природы на основе научной революции XVII в. и технологического освоения данных опытного естествознания, а во-вторых, вестернизацию мира. Иначе говоря, последовательно осуществлялись два процесса: вытеснение естественной среды технической (расширение сферы культуры как «второй природы») и вытеснение архаичных (традиционных) культур культурой модерна. «Особенность нашего рубежного поколения состоит в том, что мы живем в поздний час истории модерна — в час, когда кончается его фаза вызова и наступает фаза ответа … Нам предстоит осмыслить, — продолжает Панарин, — проявление заключительной стадии западного вызова миру. Именно в этой стадии закладывается механизм инверсии — взрывной реакции на вызов и смены знаков (плюсы на минусы и наоборот). Следовательно, в заключительной стадии вызов каким-то образом “разоблачает себя”, раскрывает свою изнанку. Сегодня именно это происходит с западной идеей прогресса» 70. Варианты ответа на этот вызов Запада все остальные цивилизации должны, очевидно, строить в контексте установления глобального многополюсного мира, предполагающего ответы на следующие исторические сдвиги: геоэкономическая революция, информационная революция, геополитический передел мира и постмодернистская «революция сознания».
[130]

Существенной для понимания природы глобализма является классификация ее основных типов, по сути дела воспроизводящая исторические этапы глобализации. Первым типом Панарин считает глобализм Просвещения, положивший начало европейскому модерну и формированию единого мирового пространства. Вторым типом он считает «эзотерический глобализм правящих элит», ведущий к созданию нового порядка и мирового правительства, утверждающего этот порядок. Наконец, третий тип — глобализм одной державы (надо полагать, США), претендующей на роль монопольного носителя мировой власти и лидера однополярного мира 71.

Надо полагать, что при всей обоснованности данной типологии она требует дальнейшего совершенствования, по крайней мере вследствие того, что сам по себе глобализм Просвещения включает в себя ряд этапов (тот же самый империалистический глобализм начала ХХ в., к примеру) и вместе с тем множество цивилизационных, региональных и национальных форм. И все же даже сочетание этих трех типов глобализма к концу ХХ в. позволило выявить социальную асимметричность мира, которая не обеспечивает решения глобальных проблем, а, наоборот, усугубляет их, подвергая безжалостной эксплуатации природные, трудовые и интеллектуальные ресурсы. Мировое сообщество, считает Панарин, оказалось перед дилеммой: либо весь накопленный духовный и социальный потенциал используется в «социокультурной игре», обогащающей нас без заранее очерченной «большой программы глобализации», либо творческая элита превращается (целенаправленно) из свободной богемы в «глобальных производственников», реконструирующих мир по программе мирового правительства и лидеров однополярного мира 72.

Решение этой дилеммы выводит нас на концептуальное поле философии глобализма, в центре которого находится поиск общей исторической перспективы, утверждения принципа единой судьбы и человеческое «измерение» самого глобализма. Поэтому наиболее вероятными идейными донорами философии глобализма следует считать марксизм, либерализм и постмодернизм. Этический компонент философии глобализма, кроме того, органически включает в себя все богатство восточной и русской философии и религии, православия. Реальное воплощение таким образом представленной философии глобализма — в глобальном политическом прогнозировании. Здесь следует сделать одно пояснение. Философию глобализма [131] необходимо рассматривать как новый этап развития социальной философии в части того круга проблем, которые указаны выше. Но вместе с тем, философия глобализма может быть представлена и как новый виток развития философии политики, поскольку предметная область философии глобализма включает в себя поиск политических сил, институтов и решений в дихотомии «вызов — ответ». Но если эти три области философского знания тесно переплетены между собой, то для глобального политического прогнозирования и для поиска конкретных решений необходима опора на науку-лидера. Таковой Панарин полагает считать политологию, способную, в отличие от культурологии, предложить инструментальное знание для выявления политических сил, интересов и целей.

Панарин, хотя и отрицает наличие у культурологии инструментального знания, поскольку оно, надо полагать, разбросано пока в прикладных разделах гуманитарного знания (прикладная лингвистика, культурная антропология и др.), но выдвигает важную гипотезу. Он пишет: «На современном этапе развития научного знания ведущим организатором прогностических усилий станет выступать не так называемая экспериментальная, или строгая, наука, а культура… Методологическое кредо прогностики, которую я считаю перспективной, состоит в постулате о первичности культуры по отношению ко всем так называемым объективным детерминациям социального мира» 73.

Примерно о том же писал некоторое время назад В.С. Библер, который подобную роль культуры рассматривал, правда, применительно не к прогностике, а к детерминации деятельности человека. Библер характеризует культуру как диалог культур (по Бахтину) и определяет ее «как форму самодетерминации, самопредопределения (и — возможности перерешения) деятельности, воли, сознания, мышления, судьбы человека (индивида — в горизонте личности). И — как форму сосредоточения в индивидуальной судьбе, в настоящем — всех прошлых и будущих времен». Культуру Библер уподобляет «пирамидальной линзе», основанием которой является «самоустремленность» всей человеческой предметной деятельности; гранями ее выступают философия, искусство, нравственность, теория, религия как силы самодетерминации. Вершина этой культурной призмы и есть акт самодетерминации, уникальный и неповторимый для каждого индивида 74. Для нас важен [132] тот факт, что и в том, и в другом случае культура признается неким ключевым принципом как прогностических процедур, так и формирования личности.

Панарин, обосновывая положение о детерминирующей роли культуры, обращается к ее истории и напоминает, что еще с эпохи романтизма одним из главных источников социокультурной энергии стало искусство. Это вполне соответствовало интенциям модерна. Важную роль в культуре Панарин отводит религии. Он полагает, что лишь те культурные формы могут выступать парадигмой, в которой сохраняется религиозный импульс веры. И в подтверждение этого суждения вполне уместно привести следующие слова Ортеги-и-Гассета: «Теологи не случайно проводят четкое различие между живой и мертвой верой; оно поможет там разобраться во многом, что происходит сейчас. В общем и целом я бы сформулировал это различие так: наша вера жива, когда этой веры хватает нам, чтобы жить, и наша вера безжизненна, мертва, когда, несмотря на то, что мы продолжаем ее придерживаться, не отказались от нее и совершенно искренне можем заявить о верности ей, она уже не способна воздействовать на нашу жизнь» 75.

В религии, пожалуй, как ни в каком другом звене духовной культуры, связаны историческая память, моральные принципы и объединяющая людей вера, которые в своем единстве вырабатывают своеобразный иммунитет против устремлений глобалистов, лишенных гуманистического начала. Вместе с тем следует отметить, что при обсуждении таких «тонких материй» надо придерживаться золотой середины. Если Библер весьма деликатно упомянул религию в качестве одной из сторон, граней или сил самодетерминации личности, то Панарин довольно безапелляционно заявляет о тайне культуры, заключающейся в парадигмальной силе религиозного импульса, т.е. в той пламенной вере, инверсия которой в политический и научный энтузиазм способна творить «новое всерьез». Разумеется, дело автора — убеждать читателя в правомерности своей точки зрения. Но с таким же основанием можно было бы утверждать, что начало каждой культурной эпохи освещалось поэтической строкой, будь то космоцентризм поэтической философии Гесиода или Гераклита («Этот космос один и тот же для всех, не создал никто из богов, никто из людей, но он всегда был, есть и будет вечный живой огонь, мерно возгорающийся, мерно угасающий»), гуманизм Ф. Петрарки («Благословен день, месяц, лето, час / И миг, когда мой взор те очи встретил!») [133] или же боль за будущее России в словах А. Вознесенского («Я в начертании «Россiя» / Прочел латинское «Poesia» — / Пройдет столетие болезненное. / Суперкомпьютерному сыну / Проступит в имени «Poesia» — / Россiя…»).

Однако сама по себе идея включения в прогностический инструментарий культуры как таковой представляется весьма продуктивной. Тем более что Панарин предложил основные принципы разработки сценариев развития политических процессов в контексте глобального политического прогнозирования. Один из этих принципов он формулирует следующим образом: «Мы прогнозируем не события как “вещи в себе”, находящиеся по ту сторону нашего организованного человеческого бытия и смысла, а социально-исторический смысловой потенциал этих событий» 76. Это тот потенциал, который представлен в различных звеньях духовной культуры и сохраняет преемственность эпох как важнейшую закономерность развития культуры. Еще в конце VI в. один из «последних римлян» — Кассиодор писал: «Наш труд основывается на древних, и следует помнить, что мы его не изобрели, но лишь изучаем его как последователи».

Весьма обстоятельно Панарин рассматривает круг вопросов, относящихся к осмыслению судьбы России. Речь в данном случае идет о том, что в современной литературе четко определились два подхода к пониманию перспектив будущего России. И дело даже не в составлении каких-либо прогнозов, а в попытке выявить тенденции развития. Так, Панарин, рассматривая Россию как «главную жертву очередного геополитического передела мира» (это вызов Европы по отношению к России), усматривает ответ России не в «силовой геополитике», а в «творческих возможностях российской культуры», благодаря которой человечество отодвинет нынешние геополитические споры как нечто второстепенное» 77.

В качестве гипотезы Панарин высказывает то положение, что назревший поворот российской мировой истории не столько связан с технико-производственными, экономическими факторами, сколько затрагивает основы духовности, миропонимание, мира ценностей. И здесь стоит во многом согласиться с Панариным, но не во всем. Все-таки в системе социокультурных доминант российской геополитики следует отводить место не только цивилизационной памяти народа и традиционной культуре, [134] архетипам поведения и «жизненному миру» 78, но также знаниям и технологиям как высшим социокультурным ценностям. «Знания и технологии, — утверждает А.И. Ракитов, — должны войти в состав высших национальных и социокультурных ценностей России. Без этого ее движение к стабильности и благополучию невозможно. Не решив эту проблему, мы не можем решить и все остальные» 79.

Судьбу России Панарин связывает с Востоком «в смысле восточного христианства». Россия отринет западный либерализм и в фазе ответа («восточного ответа на западный вызов») окажется вновь в биполярном мире. Панарин пишет: «Запад во главе с США на одной стороне, Россия с Индией, арабским Востоком и, возможно, Китаем, на другой» 80. При этом Панарин ссылается на законы изоморфизма и программно заложенные парадоксы, в соответствии с которыми «грядущая Россия еще раз станет антизападной и, весьма вероятно, займет роль лидера мировой антизападной коалиции» 81. Один пласт рассуждений вызывает сомнение. Панарин весьма непринужденно объединяет либерализм и социализм как те социальные проекты, которые не имеют будущего, поскольку они являлись продуктами европейских идеологий. И то, и другое Россия, мол, уже прошла. Она «завершила свой западный цикл, открытый Петром I. Теперь ей предстоит вступить в новую восточную фазу, где ее духовные и геополитические устремления переплетаются в едином фокусе» 82. Но Восток, как говорится, — дело тонкое. В него входить надо со своей программой, своей идеологией, той, которая может быть принята Востоком. И если у либерализма там никаких перспектив нет, то у социализма имеются кое-какие шансы на возрождение. Однозначно определять социализм как исключительно западную идеологию, искусственно перенесенную на российскую почву, как это пытается [135] представить Панарин, будет несправедливо. Зато с ним можно согласиться в том, что «в современной духовной истории мира содержится две программы: одна — культурологическая, связанная с реабилитацией богатейшего наследия цивилизации Востока… другая — духовно-религиозная и нравственная, связанная с задачами спасения мира, погружаемого в социал-дарвинистские джунгли естественного отбора и борьбы всех против всех» 83.

Из этих программ органично вытекают ведущие идеи, реализация которых будет способствовать «созиданию великой России — авангарда Евразии». Это идея «Великого Востока», идея солидарности с Югом и индоевропейская идея. Реализация первой идеи связана с тем, что евразийскому континенту «необходима настоящая культурная революция, связанная с выработкой межцивилизационных универсалий, интегрирующих его великие цивилизационные миры в единую гибкую, но по-своему целостную (перед лицом внешних вызовов) систему. Предстоит выработать великий симбиоз восточно-христианской, индо-буддистской, конфуцианско-буддистской и мусульманской традиций. Процесс этот не только представляет геополитическую необходимость ввиду глобального вызова Моря, но и соответствует великим информационным сдвигам постиндустриальной эпохи» 84. Если идея «Великого Востока» является культурологической по своему содержанию, то идея солидарности с Югом «носит моральный характер и требует солидарности со всеми угнетенными народами “третьего мира”» 85. Эта идея вбирает в себя духовные устремления той части народов мира, которая не относится к «золотому миллиарду». Новая индоевропейская идея, полагает Панарин, «позволяет России реконструировать свой европеизм, свое петровское наследие таким образом, чтобы они снова обрели первоначальный смысл, заложенный великим основателем: «способствовать созиданию великой России — авангарда Евразии» 86.  Значимость индоевропейской идеи обусловлена также и тем, что она позволит, во-первых, обратить европоцентричные элементы постсоветского пространства из противников в союзников России, во-вторых, дать в руки России могучее средство активной европейской политики. Несмотря на свою многоликость и масштабность эти идеи должны постепенно приобрести контуры идеологической конструкции и политической программы. В противном случае они останутся лишь благими пожеланиями.

А.И. Уткин: осмысление глобализма

[136]

В серии монографических исследований известного историка международника, профессора А.И. Уткина рассмотрен тот же круг проблем, что и в работах А.С. Панарина, с той лишь разницей, что работы Уткина опираются на огромный библиографический материал, преимущественно зарубежных авторов. В них присутствует не столько полет философской мысли, сколько опора на исторический факт, расчетные данные, суждения ученых и политиков. Уткин выдвигает множество важных теоретических положений и сценарных проектов при определении перспектив социального развития. Прежде всего следует остановиться на тех трех вопросах, ответы на которые, по мнению Уткина, способны обрисовать суть современных грандиозных процессов. Во введении к одной из своих работ Уткин пишет: «Разворачивающейся мировой истории придется дать ответ по трем пунктам: последует ли вслед за смещением производительных сил смещение в юго-восточном направлении центра всемирного идейного творчества, осуществится ли самоценное политическое самоутверждение на новой индустриальной основе, не отпрянет ли мир к традиционным религиозно культурным основам? Ответ на эти три вопроса составит суть грандиозных процессов двадцать первого века» 87. Иначе говоря, речь идет о корреляции материальной и духовной культуры и определении вектора социального развития на Восток, что может сопровождаться естественным давлением традиционализма на современность во всех сферах общественной жизни. Уткин называет семь факторов, кардинально меняющих мир, подводя его к новому состоянию. Первый из них — реализация геополитической мощи США, утверждающих однополярный мир. Второй — бурный экономический рост в глобальном треугольнике, вершинами которого являются регионы Северной Америки, Западной Европы и Юго-Восточной Азии. Третий фактор — это разрушительный хаос, связанный с ослаблением экономической и политической роли государств-наций на фоне укрепления мощи транснациональных корпораций. Четвертый фактор — то самое давление транснационализма на современность, которое связано с ростом активности цивилизаций, относящихся ранее к «третьему миру». Пятый фактор — грозящая глобальным взрывом поляризация мирового сообщества на «золотой миллиард» и остальную часть человечества. Шестой фактор связан с предыдущим и характеризуется демографическим [137] взрывом преимущественно бедной части человечества. Седьмой фактор — это наука как непосредственная производительная сила, несущая в себе не только положительное начало, но и нечто демоническое (оружие массового поражения, информационное и психологическое оружие, генная инженерия и др.). Уткин подробно, с цифрами и фактами, рассматривает содержание этих факторов 88.

Перечисленные выше факторы, вызывающие радикальные изменения, в своей совокупности выражают суть глобализации, источниками которой, по мнению Уткина, выступают фундаментальные изменения в способах коммуникации, новый характер инвестирования и новое аналитическое восприятие мира. Две основные характеристики глобализации — во-первых, ее неустранимость из общественной жизни, во-вторых, неравномерность распределения созданного богатства между «золотым миллиардом» и остальным миром. Развертывающаяся в соответствии со своими характеристиками глобализация имеет безотрадное будущее. Самый большой вопрос будущего глобализации, утверждает Уткин, — «согласится ли мировое большинство в обмен на обещанную стабильность и долю участия в мировом процессе отдать ключи от национальной судьбы странам-лидерам?» 89  Глобалистика как теоретическая парадигма базируется на продолжающемся в последнее десятилетие XX в. бескризисном развитии когорты наиболее развитых капиталистических стран. Причем эти страны выработали своеобразное правило для стран, претендующих на какое-либо приближение к себе, — т.е. правило «золотого корсета». Согласно этому правилу, входящее в мировое разделение труда государство должно подчиниться следующему ряду необходимых условий:

• основным двигателем экономического развития становится частный сектор;
  
• бюрократический аппарат государства сокращается;
  
• ликвидируются ограничения на иностранные инвестиции;
  
• приватизируются государственные предприятия; и т.д.
  

Жесткие правила «золотого корсета», которые, по словам американского экономиста Т. Фридмана, предписывают «один размер для всех», жрецами глобализации пропагандируются как необходимые условия роста экономики, повышения среднего уровня доходов, более эффективного использования природных ресурсов. На притязания стран, пробующих примерить к себе «корсет», но желающих сохранить свою культуру и [138] идентичность, следует жесткий ответ глобализаторов: «Никто не обязан залезать в “корсет”. И если ваша культура и социальные условия противоположны… то можно выразить лишь сочувствие. Но вот что важно: сегодняшняя глобальная рыночная система, стремительно меняющийся мир и “золотой корсет” созданы огромными историческими силами, которые фундаментально изменили стиль общения, способ инвестирования и то, как мы смотрим на мир. Если вы хотите противостоять этим переменам, это ваше дело. Но если вы думаете, что можете противостоять этим переменам, не платя цену за неудержимые перемены, прячась при этом за свою высокую стену, вы обманываете самих себя» 90.

Несмотря на это весьма жесткое предупреждение Т. Фридмана, критика глобализации по-американски набирает обороты. Если в социальной плоскости критика получает выражение в антиглобализме, то в теоретической плоскости она набирает все больше и больше аргументов. Критика глобализма сосредоточивается не на той цене, которую надо платить странам и народам за то, чтобы вскочить на последнюю ступеньку эшелона глобализации, а на самом этом процессе. Мишенью критики становятся не собственная отсталость и недостаточные усилия по преодолению отставания народов, рекультурация которых мучительно переживается, а система открытой конкуренции, выгодная на текущем этапе «золотому миллиарду». Упомянутый американский экономист Т. Фридман весьма образно характеризует глобализм по-американски, который многие воспринимают как непрошенного гостя. Он пишет: «Ты выставляешь его за дверь, а он лезет в окно. Ты стараешься закрыть перед ним окно, а он проникает, проведя к тебе кабель. Ты обрезаешь кабель, а этот гость вместе с Интернетом возникает на экране благодаря телефонному проводу. Ты рвешь телефонный провод, а он входит в дом с помощью спутниковой связи. Ты выбрасываешь сотовый телефон, а он уже на экране телевизора или компьютера. Ты отключаешь экран, а непрошенный гость уже на твоем рабочем месте и в дверях фабрики. Эта глобализация-американизация находится не только рядом с тобой в комнате. Она проникает даже в твой организм. Ты ешь ее. Она внутри тебя. Она порождает разрыв между отцами и сыновьями, матерями и дочерьми, дедушками и внуками. Она создает ситуацию, когда одно поколение видит мир совершенно иначе, чем другое, и во всем этом усматривает вину Америки» 91.
[139]

Аргументированная критика глобализма касается, главным образом, проблем экономического развития и сохранения культурной идентичности. Одно из направлений критики связано с выражением опасности потери работы многими американцами вследствие ухода свободного американского капитала в зоны дешевой рабочей силы. По мнению некоторых политиков, глобализация стала «заменой коммунизма» как главного противника США. Противники глобализации опасаются утраты национального суверенитета США.

Глобализация предстает как главный враг религиозных и семейных ценностей, общественной солидарности. Более того, мощь вооруженных сил, по мнению У. Трейдеро, при глобализационном космополитизме теряет смысл. Глобализации безразличен политический строй той или иной страны, функции государства все более заменяются упомянутым выше правилом «золотого корсета». Именно против этого выступают религиозные фундаменталисты и культурные традиционалисты, профессиональные союзы и защитники окружающей среды. Все большее число критиков глобализации приходит к следующей мысли, высказанной Р. Броудом и Д. Каванахом: «Будущее глобальной экономики, в которой только Соединенные Штаты и небольшая группа богатых получают преимущества, является внутренне нестабильным и с экономической и с политической точек зрения» 92. Глобализация, утверждаемая неолиберальными экономическими стратегиями, превращает весь мир в арену эксплуатации труда капиталом, а потому встречает все большее сопротивление по всему спектру социальных и политических действий.

Равно как и Панарин, Уткин большое внимание уделяет вопросам будущего развития России в глобализирующемся мире. Как в старинных былинах, отмечает Уткин, Россия стоит на перекрестке трех дорог. Первая из них направлена на возможное сближение Востока и Запада и образование единой политико-социальной системы, опоясывающей два гигантских материка от Ванкувера до Владивостока. Правда, вопреки горячим ожиданиям отечественных неолибералов, быстрое и надежное сращивание восточноевропейской и западноевропейской цивилизаций не состоялось и порыв идеологов «общечеловеческих ценностей» заметно угас. Вторая дорога «манит европейским единством» в континентальном масштабе. Однако несмотря на традиционные связи, историческую близость, потребность Западной Европы в восточноевропейском рынке и сырье, [140] потребности Восточной Европы в западноевропейской технологии и капиталах, «Восточная Европа все более обнаруживает себя в ином, не западноевропейском измерении». Здесь сказываются различия исторического опыта и национального менталитета, сталкиваются несовместимые между собой идеи индустриальной эффективности и социальной справедливости.

Если эти два пути будут заблокированы по различным обстоятельствам, то Россия выберет третий путь. Она «может, — полагает Уткин, — обратиться внутрь себя и на Восток, стремясь найти более благоприятную историческую нишу в неоизоляционизме, в обращении к внутренним ресурсам и непосредственным южным и восточным соседям» 93. Выбор пути Россия должна осуществить, опираясь на опыт предков, исходя из специфики и не имитируемого социально-психологического кода нации. Фундамент глобализирующегося мира размывается глубочайшими различиями в культуре, которые в эпоху «после идеологии» вышли на первый план. Если прежде принадлежность к иным цивилизациям признавалась вопросом различия, то в настоящее время эта принадлежность становится центральным звеном мировоззрения. «В условиях оседания идеологической пыли, — заявляет Уткин, — проясняются твердые основы международного бытия. И подлинными основами ныне… оказываются цивилизационные основания, т.е. группирование не против страны X, не за страну Y, не вокруг Z, а вокруг фактов своей истории и географии, в нише своей культурно-исторической, цивилизационной общности» 94. Важно при этом отметить, что бурный процесс глобализации, навязываемый Западом по своим образцам всем остальным цивилизациям, на рубеже тысячелетий столкнулся с той ситуацией, когда эти цивилизации противопоставляют выработанные веками традиции, ментальные и геополитические коды, историко-культурную память, моральные и религиозные нормы и каноны. В связи с этим обретает актуальность выбор российского варианта глобализации, который может быть инициирован русско-православной цивилизацией.

Гуманизм, глобализм и судьбы России

Современная социально-философская и культурогическая мысль связывает в единое исследовательское пространство ранее, казалось бы, [141] несовместимые научные программы. Реалии современной жизни ставят множество задач, требующих нестандартных решений, тем более в условиях российской действительности. К ним относится и вопрос о взаимосвязанности гуманизма и глобализма, который следует рассмотреть в трех аспектах. Во-первых, естественным образом напрашивается анализ современных интерпретаций глобализма, который был предпринят выше. Во-вторых, необходимо обратиться к рассмотрению путей эволюции идеи гуманизма. В-третьих, на стадии синтеза целесообразно представить, что следует подразумевать под гуманистическим измерением глобальных проблем и глобализма в целом.

Все многобразие эмпирических фактов, событий, процессов политического, экономического, социокультурного порядка необходимо пропустить сквозь оптику философии глобализма, которую следует рассматривать как новый шаг в развитии социальной философии. Эта самая «оптика» дает основание авторам предлагать самые различные трактовки глобализации, ее временные границы. Как уже было сказано выше, глобализация представляет собой исторический процесс, главным содержанием которого выступают формирование мировой экономики на основе достижений научно-технического прогресса, интеграции финансовых рынков и промышленного производства, установления глобальных межкультурных коммуникаций. Результатом этого исторического процесса оказывается объективно складывающаяся социокультурная, политическая и экономическая взаимозависимость на основе возникновения и распространения надтерриториальных и надгосударственных организационно-управленческих и иных структур.

В части уточнения данного определения необходимо отметить следующее. Во-первых, глобализация, понимаемая как исторический процесс, предстает в различных временных измерениях. Ряд авторов (П. Бродель, Д. Дельфюс) полагает, что глобализация предстает как один из многих этапов многовекового развития капитализма. И. Валлерстайн полагает, что глобализация протекает уже 500 лет и охватывает историю всей «капиталистической мир-экономики». Некоторые экономисты (П. Друкер, Т. Левитт, К. Оме и др.) связывают начало процессов глобализации с транснационализацией финансовых рынков 30–40 лет назад. В контексте политологической мысли глобализация обусловлена, по мнению С. Хантингтона, Г.П. Мартина, Г. Шумана и др., распространением по всему миру демократических принципов и институтов, универсализацией и вестернизацией культуры (П. Бергер), космополитизацией и унификацией стилей жизни, форм поведения (Д. Нэсбит и П. Эбурдин). Иначе говоря, зарождение процессов [142] глобализации можно относить и к истокам капитализма в X в., и к становлению в ходе промышленной революции специфически капиталистического (машинно-фабричного технологического) способа производства в XIX в., и к появлению глобальных проблем человечества, порожденных научно-технической революцией во второй половине XX в. Собственно говоря, с этого времени глобализация становится предметом междисциплинарных исследований. Во-вторых, понятия глобализации и глобализма несут в себе вполне определенный идеологический смысл, выражающий превалирование тенденций вестернизации (западнизма, по А.А. Зиновьеву) и американизации («глобализации по-американски») в процессах глобализации. На цивилизационный вызов «глобализма по-американски» в самые последние годы нарастает ответ — волна антиглобализма и контрглобализма. Глобализм в социально-политическом измерении понимается как высшая стадия империализма (Г.А. Зюганов). В-третьих, пока еще не достигнуто какого-либо единства в оценке сущности, движущих сил и последствий глобализации. Да и вряд ли оно может произойти в скором времени. Однако следует обратить внимание на ряд сущностных черт и социальную природу глобализации, которые признаются многими учеными. Это — образование единого экономического, информационного и культурного пространства, превращение знания в существенный элемент общественного богатства.

Вместе с тем социальная природа глобализации характеризуется усилением социального неравенства между классами и социальными слоями, углублением пропасти между «золотым миллиардом» и угнетенными странами, переориентацией всей культуросозидающей деятельности человека на выживание в условиях экологической катастрофы, глобальной экспансией информационного и культурного пространства, превращением знания в существенный элемент общественного богатства.

Итак, в интерпретации глобализма необходимо четко различать теоретический, идеологический и аксиологический аспекты. Тот факт, что глобализация имеет длительную историю, что в ней выделяют различные этапы, фазы и циклы развития, отнюдь не умаляет империалистическую суть современной модели «глобализма по-американски». Данной модели необходимо противопоставить иные модели, опирающиеся на идеалы гуманизма, корни которых уходят в глубь веков культурной истории народов. Не останавливаясь подробно на эволюции гуманизма, который, в широком смысле, выражает прогрессивное направление в общественной мысли, связанное с защитой достоинства личности, ее свободного и всестороннего развития, защитой человечности общественных отношений, основываясь на [143] двух фрагментах, необходимо дать этимологический анализ понятий, производных от термина «гуманизм» и закрепившихся в русском языке 95. 

Во-первых, гуманизм представляет собой исторически изменяющуюся систему воззрений, которая признает ценность человека как личности, его право на свободу, счастье, развитие и проявление своих способностей. Понимаемый так гуманизм признает благо человека критерием оценки общественных отношений. Во-вторых, гуманизм представляет собой идейно-культурное движение эпохи Возрождения, утверждавшее принцип свободного и всестороннего развития человеческой личности. В свою очередь, под гуманизацией понимаются процессы распространения и утверждения в сфере общественной жизни идей, взглядов и убеждений, проникнутых гуманизмом.

Еще в эпоху Возрождения наметились две тенденции в истории развития идей гуманизма. Первая тенденция выражала, как известно, интересы идущей к власти молодой буржуазии. Это был буржуазный гуманизм, представители которого (начиная с итальянских гуманистов) строили планы справедливого общественного устройства на основе индивидуализма и «разумного эгоизма», свободного развития «естественной природы» человека. Вторая тенденция была тесно связана с утопическим социализмом, выражавшим интересы зарождающегося рабочего класса. Здесь ключевой темой выступала проблема форм общения и связи людей, имущественного равенства, равного участия всех в общественном производстве, создания общественного устройства, где, как писал Т. Кампанелла («Город Солнца»), «знания, почести и наслаждения являются общим достоянием», а условием счастья каждого и всех должен быть «философский образ жизни общиной». Ментальность русского человека, сама культурная история России следовали в фарватере второй тенденции, реализовавшейся в конечном счете в социалистическом гуманизме, в недрах русской гуманистической мысли, начиная со стригольников городского посада XIV–XV вв.

Идея гуманизма претерпела в истории русской культуры сложную эволюцию. Одним из ее путей, связанным с осмыслением гуманистического содержания глобальной проблематики, на рубеже XIX–XX вв. явился космизм. Так, 25-летний К.Э. Циолковский в своей первой работе по космонавтике «Свободное пространство» высказывал озабоченность по поводу создания условий обитания человека в космосе: нужны ли ему там тюфяки и подушки, столы и стулья, как надо перемещаться в нем человеку и [144] ориентироваться относительно звёзд, какие предметы нужны человеку для совершения свободных движений и прочего.

Серебряный век русской культуры ознаменовался еще одним ярким прорывом в осмыслении настоящего и будущего России — евразийством, евразийским учением о культуре. Евразийство следует рассматривать как тип мышления и жанр научной литературы. Евразийство предстает как достояние отечественной социально-философской и научной мысли, оказывающее огромное влияние на утверждение новой парадигмы знания и литературного процесса. Возросший интерес к евразийству вызван, по-видимому, следующими причинами: 1) социальные катаклизмы последнего десятилетия в нашей стране породили необходимость поиска нового «символа веры» в идейном багаже отечественной духовной культуры; 2) в современную идеологическую конструкцию национального самосознания, которая, в духе постмодернистского поиска, опирается на эклектичный набор фрагментов социально-философского и религиозного, научного и эстетического, правового и этического знания, весьма удачно интегрируются культурологические и геополитические идеи евразийцев.

Утверждение евразийцев, что «европейская цивилизация не есть общечеловеческая культура, а лишь культура определенной этнографической особи», осознание равноценности всех людей, народов и культур, равно как и высказанную Н.Я. Данилевским в работе «Россия и Европа» идею о недопустимости осуществления на Земле «единой общечеловеческой цивилизации» следует рассматривать в качестве существенных идейных и методологических предпосылок формирования современного глобалистского типа мышления.

Итак, космизм и евразийство, эти два столь ярких феномена отечественной философской и культурологической мысли с полным основанием могут быть включены в современное научное миросозерцание, предметом которого выступает глобализм. Причем в нем следует четко различать подлинный глобализм, представленный гуманистической классикой (вера в социальный прогресс, справедливость, величие человеческого духа и т.п.), и тот глобализм, в контексте которого утверждаются «конец истории», столкновение цивилизаций, монополия «золотого миллиарда».

Рассматривая вопрос о гуманистическом измерении глобализма, необходимо обратить внимание на следующее. Более пяти веков назад в кругу итальянских гуманистов получила развитие идея о наступлении новой эпохи, связанной с открытием Америки Х. Колумбом, изобретением печатного станка, компаса, появлением артиллерии. Тогда, в XVI в., как отмечал натурфилософ, [145] врач и математик Дж. Кардано, «был открыт весь земной шар». Глава Флорентийской академии М. Фичино провозглашал наступление «золотого века» благодаря возрождению свободных искусств и утверждению достоинства человека. Подобные исторические реминисценции возникают, когда мы обращаемся к грядущей эпохе — эпохе утверждающегося глобального общества. Речь идет теперь не только об открытии всего земного шара, но и об овладении им. Невольно возникает вопрос — в чьих интересах будет происходить это безудержное овладение миром? Дело в том, что с начала 60-х годов ХХ столетия заставили говорить о себе в полный голос так называемые глобальные проблемы: гонка вооружения, международный терроризм, истощение сырьевых ресурсов, экология, здоровье населения, демография и т.д.

Одним из первых отечественных ученых, кто поставил и обстоятельно разработал вопрос о гуманистическом измерении глобальных проблем, был акад. И.Т. Фролов. Проблемы собственного гуманистического содержания, которые, согласно Фролову, обрели глобальные масштабы, могут быть сформулированы следующим образом: 1) изменится ли сам человек, его биологическая, генетическая природа и психофизические качества? 2) как эти изменения отразятся на физическом и духовном облике человека, его восприятии смысла и цели жизни? 3) способна ли наука помочь социальной реализации сущностных сил человека? 4) как наука может влиять на развитие способностей человека и его потребностей, способствовать достижению социального равенства людей при сохранении своеобразия каждой личности? 96

Единственное, что следует внести для уточнения: речь должна идти не только о науке, но и о других элементах духовной культуры, которые также способны и призваны включиться в гуманистическое измерение процессов глобализации в аксиологическом плане.

Сами по себе глобальные проблемы подразделяются на интерсоциальные, антропосоциальные и природносоциальные, поэтому Фролов выделяет следующие основные подходы к изучению глобальных проблем: социальные, научные и гуманистические 97. В данном случае необходимо вести речь о формулировке новых исследовательских задач. Во-первых, нужно с новых позиций рассмотреть эволюцию концепций разрешения глобальных проблем в докладах, представленных Римскому клубу на протяжении 70–80-х годов: от алармистского по своему духу доклада «Пределы роста» Д. Медоуза и других, провозгласивших неизбежность [146] мировой катастрофы к 2100 г., и сценария «органичного роста» Э. Пестеля и М. Месаровича, направленного на поиск путей предотвращения кризисов «мировой системы», до доклада «Глобальный 2000-й» (опубликован в 1980 г.), призывающего менять политический строй и систему социальных ценностей (необходимо учитывать, что общая гуманистическая направленность была присуща всем докладам Римского клуба). Во-вторых, поскольку современная глобалистика все более апеллирует к гуманистическим ценностям, которые включаются в те или иные сценарии будущего, необходимо осуществить сравнительный анализ отмеченных выше тенденций развития идей гуманизма, которые в своем современном виде представлены, с одной стороной, упомянутыми выше докладами Римскому клуба, с другой стороны — философией марксизма. Но это уже предмет другого исследования.

В заключение следует остановиться на следующих положениях, которые дают основание для выбора российского варианта глобализации и определения особенностей системного подхода в осмыслении современного глобализма.

1. По ряду характерных черт современный глобализм воспроизводит структуру мира на рубеже XIX–XX вв.: тогда капитализм перешел в свою высшую стадию — империализм, суть которого осталась неизменной: превосходство сильного над слабым.
   
2. Возникновение Советского Союза и образование мировой системы социализма нарушили процесс формирования всемирного хозяйства, основой которого оставался империализм и колониальная система.
   
3. Распад Советского Союза и мировой системы социализма привели к тому, что процесс создания всемирного хозяйства по меркам империализма стал еще более жестким. Колониальные порядки и империалистическая политика ведут к расколу человеческого общества на так называемый «золотой миллиард» и остальную часть человечества. Для России такая ситуация характеризуется как своеобразная «латиноамериканизация России», т.е. порядок, при котором политическая элита страны попадает в мощное поле притяжения чужой державы (в данном случае — США) и колеблется, насаждать в своей стране заимствованные у этой державы порядки или, если подобный эксперимент оказывается неудачным, устраивать свои дела, оставаясь в качестве «внутренних эмигрантов», свободных от национальных традиций и моральных принципов.
   
4. Глобализм как современная форма империализма и высшая ее стадия опирается не только на военную экспансию, но также на экспансию экономическую и культурную. Этим самым закрепляется система несправедливого распределения ресурсов планеты: природных, трудовых, интеллектуальных. [147]
   
5. Современный глобализм выявил объективную ситуацию: ни одна страна не может войти в постиндустриальное общество без его согласия и поддержки. Принципы такого действия в политическом плане были изложены еще в 1823 г. в послании к Конгрессу Президента США Дж. Монро: политика США в Западном полушарии сводилась к недопустимости распространения европейской системы, как в Северной, так и в Южной Америке. В концепции национальной безопасности США для XXI столетия (она была провозглашена Клинтоном в 1999 г.) границы этого доминирования расширяются до глобальных масштабов. Так утверждается глобализм по-американски: США должны доминировать в мире, поскольку только они способны взять на себя руководство и дать мировому сообществу ответы на вызовы современности.
   
6. В этих условиях начинает действовать геополитический закон: слабые объединяются против сильного. Одним из вариантов действия этого закона является евразийство, которое следует рассматривать не только как философскую, культурологическую и идеологическую доктрину, но и как социально-политическое движение, противостоящее глобализму по-американски. При этом необходимо учитывать, что в настоящее время существуют три варианта евразийства: так называемый северный (российский), тюркский и китайский.
   
7. Евразия, как единый контингент в географическом смысле, в геополитическом и социокультурном плане имеет весьма сложную и разнородную структуру. В глобальном политическом прогнозировании действует принцип: примат целого (культура) над его частью (наука). Поэтому в глобальном политическом прогнозировании необходим не только учет данных научной аналитики, но и включение всех фрагментов духовной культуры народов различных регионов Евразии.