Постриженник Кирилло-Белозерского монастыря, много лет проведший на Афоне и в Студийском монастыре, Нил Сорский по возвращении на Русь основал на реке Соре скит [1]. Первоначально скитская жизнь на р.Соре регламентировалась «Преданием» Кирилла Белозерского, но вскоре Нил Сорский создал свое «Предание», известное в устной традиции как «О жительстве святых отець сие предание старца Нила Пустынника учеником своим». Идеи, изложенные в «Предании» были развиты в обширном «Уставе» Нила Сорского [2]. В «Предисловии» к «Уставу» кратко сформулированы основные тезисы учения Нила Сорского, который опирался на представление о том, что человеческий ум — образ Божий, и преобразовать его можно через избавление от «множественности». Воссоединению разрозненных душевных частей мешают «страсти». Поэтому аскету для того, чтобы восстановить «разум истинный», необходимо практиковать «усмирение страстей». «Страсти» локализованы в телесном органе — сердце, откуда исходят в виде «помышлений зла». В борьбе со страстями обычная молитва бесплодна, поскольку не затрагивает ум, поэтому «делание сердечное», необходимо должно сопровождаться «мысленным блюдением», и «умным хранением различными беседами».
Борьбу добра и зла в человеке Нил Сорский называет «мысленной борьбой», к анализу которой, обстоятельно рассматривая последствия развития греховной мысли и давая указания о избавлении от нее, он приступает уже в «Предисловии».
Нил Сорский разделяет точку зрения Григория Синаита и других церковных мистиков о том, что страсти противоестественны природе человека, это случайный недуг. И цель жизни аскета, стремящегося достичь личной святости, преобразиться, состоит в освобождении от страстей и достижении первобытной чистоты.
С первых строчек предисловия к «Уставу» очевидны антропологические интенции Нила Сорского, его стремление к целостному видению человека. Сорский считает человека в его современном («падшем») состоянии не вполне человеком, и «истинным» человеком для старца является Адам до того, как он «вкусил» с древа познания добра и зла. «Вкусив» запретный плод, Адам нарушил божественную заповедь, и «повредил» не только душу, но и [45] тело (он утратил телесное бессмертие). После «вкушения» плодов с древа познания добра и зла и изгнания Адама и Евы из рая, произошло «слияние» человека и «видимого мира». Их сблизила телесность и рабство. Доминантой нового существования, определяющей всю жизнь людей становится плоть. Но необходимость воплощения нарушенного замысла Творца требовала восстановления истинной природы человека. И поскольку в «современном» человеке «повреждены» не только тело, но и душа, то, по мнению Нила Сорского, духовное преображение должно дополняться телесным преображением. Условием гармоничного существования должно быть не насилие духа над телом, а их союз.
В первом слове (главе) «О различии еже на нас мысленая брани» рассматриваются «мысленные брани» («прилог», «сочетание», «пленение»), которые препятствуют душевно-телесному единству. По мнению Нила Сорского, путь к обретению внутреннего и внешнего единства — отказ от всего внешнего, от «образов неких и начертаний мира». Но не потому, что мир плох, а потому, что человек слаб. «Видения мирских вещей» (чувственные образы) искаженные «больным», «помрачненным» разумом, становятся страстным помыслом. Помысел в отличие от последующих этико-психологических элементов развития страсти является результатом работы подсознания и не контролируется разумом. Помыслы «накладываются» на душу и становятся тем «прилогом» («прилог» Иоанн Синаит определяет как приложение, т.е. то, что извне наложено на человека, т.е. это какое-либо представление, образ, который под влиянием памяти или воображения входит в сферу сознания человека.), который у слабого человека вызывает развитие страсти.
Смешение чувственного с духовным — первый этап приобщения души к внешнему миру, сперва неосознанное. Но когда душа начинает сознательно, по собственной воле приобщаться к миру, она «прирастает» к нему, и этот этап развития страсти Нил называет «съчетанием». Затем наступает очередь последнего этапа — «пленения», его последствие — это распад душевного единства, в результате чего «расходятся» разум и сердце. Страсти уже ничто более не препятствует, и она овладевая душой человека, разрушает её. «Страсть» в отличие от «помысла» не временное явление, утверждаясь в душе человека, она формирует его индивидуальность, «норов».
Во второй главе «О борении нашем еже к сим и яко памятию Божию и хранениям сердца, сиречь молитвою и безмолвием умным, побеждати сих» Нил Сорский анализирует психосоматический метод молитвы. «Умная молитва» («Иисусова») служит восстановлению единства сердца и разума. «Умной» молитва названа потому, что во время этой молитвы необходимо «к Богу ум събирати» В основе её практики лежит представление о том, что ум как «образ Божий», руководит всеми телесными аффектами и страстями («царь страстей»), а сердце — это средоточие личной жизни человека со всеми [46] ее страданиями, переживаниями и помыслами («хранилище помыслов» ). И для «очищения» сердца, а значит и всего человека, от всей этой «слишком человеческой» «шелухи», необходимо установить контроль ума над сердцем: «И подвизатися подобает: поставити ум глух и нем в время и молитвы… и имети сердце безмолствующе от всякого помысла… глаголи прилежно, аще стоа, или седя, или лежа, и ум в сердцы затворяи и дыхание держа елико мощно…Призываи Господа Иисуса… отвращаяся всех помысл».
При осуществлении молитвы большое значение отводится контролю за дыханием, которое «зело пользует к собранию умному». Это было связано с физиологической концепцией, идущей от Галена, согласно которой, в сердце — центр психической и эмоциональной жизни человека, через легкие поступает воздух, распространяющийся затем по всему телу. Согласно средневековым натурфилософским трактатам, и в частности трактату «Галиново на Ипократа», с которым Нил Сорский мог ознакомиться в бытность его монахом Кирилло-Белозерского монастыря («Галиново» входило в состав личной библиотеки Кирилла Белозерского), сердце вырабатывает кровь, а кровь в то время считалась средой, в которой находится животная душа, представление это восходило к библейской традиции (см..: Лев.XVII, 11; Втор.XVI, 23). Таким образом, регулируя работу сердца возможно было добиться изменений и во всех «составах» человеческого тела. Осуществлению «умной молитвы» могут помешать «лукавые духи», ими «помыслы въздвизаемы в уме твоем», на которых не надо обращать внимания, а продолжать «держа въздыхание, якоже мощно, и ум в сердци затворяа, вместо оружия призываи Господа Иисуса». Эту психосоматическую практику Нил Сорский считает первой ступенью иночества, «новоначалным» он рекомендует совмещать ее с рукоделием.
В главе третьей, рассказывающей «како и чим укреплятися в настоянии ратей мысленнаго подвига», Нил Сорский предлагает «всегдашним покаянием и безпрестаною молитвою побеждати их», «в борении мысленнем не ослабевать», что чрезвычайно сложно для человека, утратившего первоначальную чистоту в результате грехопадения, вследствие чего его «естество» оказалось искажено.
В четвертой главе Нил Сорский переходит к рассмотрению распределения дневного делания, в первую очередь отмечая необходимость личной исповеди монаха Богу «и от сна убо востав, преждь прослави Бога, так же исповедатися ему, и потом сия делания: молитва, пение, чтение, рукоделие, и аще поделие кое».
Внимание Нила Сорского, который более тяготел к старой, допаламитской форме исихазма, особенно привлекало личное исповедание веры. В отличие от Паламы он был достаточно сдержан в описании элементов психофизического метода молитвы и ее техники (например дыхательных упражнений). Он склоняется не к современным паламитским изыскам, а следует древней монашеской традиции, которая «трезвение» и «внимание к себе» [47] ставит выше психотехники. От вопроса о исповеди Нил Сорский переходит к рассуждениям о смерти. Смерть по его мнению — лишь сон, а сон — почти смерть», ее «маловременный образ. Образ сна-смерти не нов, он возникает в христианской традиции еще в патристический период. Христианские писатели считали, что поскольку жизнь не оканчивается после смерти, то она и не смерть вовсе, а временное засыпание — успение.
В пятой главе Сорский переходит к рассмотрению каждого в отдельности из восьми страстных помыслов («чревообъястный»; «блудный»; «сребролюбный»; «гневный»; «печалныи»; «уныниа»; «тщеславныи»; «гордостный»). Начало всем помыслам не только в индивидуальной жизни человека, но и в истории человечества кладет «чревообъястный» помысел, из-за которого случилось грехопадениие. Но во всем, в том числе и в воздержании от пищи необходим индивидуальный подход. Раздумывая о путях самосовершенствования, Нил не забывает об отмеченном еще Владимиром Мономахом в «Поучении детям» «многоразличии» человеческих лиц». Он считает, что поскольку «тела человеческие» очень различны по силе и выносливости, то необходимо это учитывать в монашеской общине. Каждый инок должен принимать пищу «аще кто уставить себе колико приимати на день».
Рассказывая о втором помысле («блуда второй помысл») Нил Сорский следует мысли Иоанна Кассиана Римлянина (ум.453 г.) о необходимости не только телесного целомудрия, но и душевного («Иное дело быть воздержанным… и иное — быть чистым. Нерастленность плоти состоит в непорочности сердца»), призывал к слиянию «внешнего» и «внутреннего» человека: «Целомудрие же и чистота не внешнее точию житие, но потаенныи сердца человек». Далее, рассмотрев «сребролюбие», «гневный помысл», а также помыслы печали, уныния, тщеславия, анализ помыслов Нил Сорский завершает главу беседой о гордости. «Помысл гордостный» замыкает круг «страстных помыслов». Он последний в перечне, но далеко не последний по значению. В христианской традиции гордыня — мать всех грехов, поскольку это вера в то, что человек может осуществиться без божественной помощи, признавая себя этически и религиозно автономным. Гордый не видит своих изъянов: «Господь гордым противится, и мерзок есть пред Господемь всех высокосердыи и нечисть именуется. Имеяи убо съпротивника Бога». В 6 главе «Устава» подводятся общие итоги анализа страстных помыслов, и дается совет о борьбе со всеми помыслами с помощью молитвы Федора Студита.
Отдельная (7) глава посвящена «памяти смертной и страшному Суду». В ней Нил Сорский говорит, что «невозможно есть алчуще-му не поминати хлеба; тако же и хотящему спастися не поминати смерти». Для достижения особенного молитвенного состояния старец рекомендовал помнить о том, что человеческая жизнь коротка: «Путь сей краток есть; дым есть — житие сия, пара и перст, пепел; вмале является и вскоре погибает», и иноку необходимо «събирть» «ум в та, яже рекоша святии в писаниих о различных [48] страшных смертех… Полезне же мню и сие, еже въспоминати нам различныя смерти веденныа и слышанныа, яже и в днех наших бывше».
Смерть ему представляется «страшным таинством», когда «душа от тела нуждею разлучается отъ състав и съчетание естественаго съюза Божиим хотением отлучается». Более реальными «помышления о смерти», по мнению аскетов, делают «душеполезные» телесные страдания. Нил Сорский считал, что необходимо быть «к всяком болезни терпелива», поскольку «в всех удесех болезнь в сладость прелагающе». В этом рассуждении старца заметен даже некоторый «крен» в сторону отказа от «естественного человека» патристики, в котором предполагается физическая целостность, здоровье. Впрочем такое отношение к физическим недугам стало достаточной распространенной «книжной» тенденцией того времени. Нил Сорский в практике покаяния и небрежения к телесности доходит до крайней точки самоуничижения в просьбе о непогребении. В «Завещании» он просил: «Повергните тело мое в пустыни, да изъедят е зверие и птица: понеже согрешило есть к Богу много и недостойно погребения». «Помышление о смерти» в древнерусской мысли непосредственно связано с эсхатологией, поскольку смерть, это та грань в человеческом существовании, за которой уже ничего нельзя исправить, и всякого ждет расплата тогда, когда в конце времен начнется Страшный Суд.
Описание Страшнаго Суда Нилом Сорским очень иконографично: «и съберут избранныа Его от четырех ветр, от конец небес до конец их», и тогда будут разлучены «овца от козлищ». Учение о «смертной памяти» и «слезном даре», целью которых было «сокрушение», основанное на «помышлении о смерти» и памятью о Боге, имело особое значение в в антропологии Нила Сорского. Оно было связаны с представлением о преображении ума и сердца. «Сокрушение», имея своим содержанием «умное делание» помогает бороться с «помыслами», оно оживотворяет «умную молитву», дарит слёзы. «Сокрушение» невозможно без «памяти» о смерти и о Боге. Поэтому в основе его лежит покаяние. «Слезному дару» посвящены 8 и 9 главы «Устава» («О слезах»; «О хранении иже по сих»).
В них Нил Сорский говорит о приобретении того состояния, которое давало бы слезы, поскольку «велику бо крепость имут на потребление грехов и страстен, паче иже от нашего тщаниа». В 10 главе «Устава» «О отсечении и безспопечении истиннем, еже есть умрътвие от всех», Нил Сорский рекомендует монахам полное отречение от мира, запрет вербального общения («безмолвие», отказ от «бесед человеческих»), замену его чтением книг, к которым тоже надо подходить «с оглядкой», поскольку не все они «божественна суть».
В последней главе Нил Сорский рассуждает о способах и конечной цели монашеского «тружения», основой которого было личное самосовершенствование и предпочтение «внутреннего стояния» внешней обрядности. Целью монашества Нил Сорский считал спасение и достижение личной святости.
Добавить комментарий