Главный редактор альманаха:
Соколов Б.Г.
Ответственный редактор выпуска:
Малинов А.В.
Редакционная коллегия:
Орлова Ю.О., Петрова М.М., Соколов Е.Г., Разеев Д.Н.
Художественное оформление:
Соколова М.Г.
Редакционная коллегия выражает признательность:
Багдасарян Арминэ, Борисову О.С., Ноговицыну О.Н., Полиектову В.А., Шабалиной А.Е.
за помощь, оказанную при подготовке выпуска к изданию.
Подписано к печати 18.04.97. Формат 60х84 1/16. Бумага офсетная. Объем 18 усл. п.л. Тираж 400 экз. Заказ 236. Стр. 300.
Отпечатано в издательстве СПбГТУ. 19521, Санкт-Петербург, Политехническая ул., 29.
© Лаборатория Метафизических Исследований
История — одновременно и основная тема, и главный персонаж выпуска. Предпринимается попытка подойти к проблеме истории как к проблеме философской. Русскоязычные работы дополняются переводами К.Г. Гемпеля, М. Хайдеггера, Б. Кроче, П. Сорокина, Х. Ортеги-и-Гассета, Т.Г. Масарика.
Предисловие
Редакционная коллегия
И все-таки в целом история есть типичная кантовская вещь в себе. Если не замечать известной апокалиптичности ее интонаций, если не апоплексичности их, то прежде всего отмечаешь тот неслучайный, быть может факт, что она преисполнена скрупулезно датированных, но незнакомых и непознаваемых происшествий. Взятые по отдельности, они озадачивают; вкупе — обескураживают. В результате не знаешь, что и подумать — тревожишься — ожидаешь дурных известий — посматриваешь на дорогу — оглядываешься — удваиваешь посты. Но поскольку надо как-то определиться, встать в мало-мальски ученый строй, подравняться, то принимаешь волевое решение и формулируешь кредо. Я лично решил для себя полагать и могу поклясться, что история есть процесс непрестанной, хоть и плавной ломки, одно неизменно сменяло другое, другое — третье, а пятое, как говориться, — десятое. И всегда были люди, народы, публично питавшие друг ко другу симпатию или неприязнь: а где-то поблизости всегда оказывались какие-то люди, писавшие касательно этих взаимоотношений; и не переводились люди, писавшие об этих писавших, а также писавшие о писавших насчет писавших. И вот нам уже зевается, дремлется, читаемое, при всем к нему уважении, валится из рук, академическая мурмолка сползает нам на чело, и мы опять засыпаем.
Такова история моего увлечения историей. Саша Соколов. «Палисандрия».
Очередному номеру «Метафизических исследований» на этот раз суждено стать историческим. История — одновременно, и основная тема, и главный персонаж выпуска. Кажется, что история — это древность и старина, залезающие, оккупирующие, не испросив разрешения, наше настоящее, навязывающие бесконечный разговор о себе. Сам язык — исторический экскурсовод — состоит из дряхлых понятий, отрастивших длинную бороду-историю. Все их бытие ушло в историю, не оставив возможности для аутентичного истолкования. Им пора на покой. Они устали.
Но можно ли об истории заговорить по-новому? Или о ней уже все сказано? Есть ли необходимость в этом предпосланном слове к опостылевшему уже пустынному предмету, к остывшей тишине темы? Но о чем еще говорить как не об истории? Опутанное рефлексией и вечно запаздывающее сознание превращает всякую мысль и разговор в нечто уже устаревающее, упускающее свой предмет. История всегда несовершенна, не полна, фрагментарна. В ней всегда есть какой-то изъян, ямочка, щербинка, оспинка… История ущербна.
На этих неполноценных, недодуманных и рваных мыслях можно было бы и закончить редакторскую ремарку, предваряющую, согласно оглавлению, наследующие ей статьи. Но я хочу лишь несколько пояснить редакторскую позицию, пытающуюся сохранить драгоценный додекаэдр редких проблем, представленных здесь. К проблеме истории как проблеме философской есть множество подходов. Можно, например, опереться на мощную спину кантовской тени, великодушно подставленную прошловековыми неокантианцами всем исследователям истории. В самом деле, как теперь писать об истории, игнорируя их «ценностный анализ», «индивидуализирующую науку», «историческую каузальность», «идеографический метод» и т.д. Кажется, что они уже все сказали, остается лишь поставить над историей жирную финальную (хотя и не гегелевскую) точку.
Конечно, канувший в историю (но не затерявшийся в ней) Кант очень важен. Но ведь можно спускаться и по течению гегелевской логики. И задрапированное формой содержание, и подмигивающая сквозь явление сущность не обязательно должны привести к теургизму в истории. «Правильное исследование духа осуществляется методами истории», — заметил как-то любитель Гегеля Р.Дж. Коллингвуд [1]. Коллингвуд думал, что выражает этим свою точку зрения, хотя на самом деле выразил «общее место», и, по сути, ничего не сказал. Наш соотечественник, впрочем тоже поклонник Гегеля, Г.Г. Шпет высказался более определенно: «Логика исторической науки есть наука о форме выражения исторической науки» [2]. Вот так: логика науки сама есть наука. Похоже на тавтологию. Как же быть? Придется зацепится за шпетовское «выражение» и искать дополнительных авторитетов. Итак, что такое история — неизвестно, но логика науки исследует форму выражения. Что же выражает выражение и какова форма этого выражения? Известному историку Ранке принадлежит не менее известное высказывание: «Цель истории — восстановить прошлое». Нечто похожее изрекал и Б.А. Успенский: «История — это прежде всего осмысление прошлого». При этом и Ранке и Успенский делают акцент на «прошлом», считая его главным предметом исторического исследования. Но мы можем обратится к «осмыслению», «восстановлению», к тем способам, формам, условиям возможности, в каких прошлое дано как прошлое и в каких оно предстает как история. Так мы попадаем в царство эпистемологии истории, т.е. той разновидности или части философии истории, которая задается вопросом о смысле истории при условии понимания ее в качестве науки. Не то, чтобы эпистемологический подход к истории просто вопрошал о смысле науки, он, скорее, двигается к ответу на этот вопрос не со стороны Истории, а со стороны Смысла, с позиции его историчности.
Современная эпистема сформировала представление о историчности жизни человека. Мы все, от рокеров до рикеров, живем в Истории. «Таким образом, на некоем глубинном уровне существует историчность человека, которая есть одновременно и история его самого, и то перворассеяние, которое служит обоснованию всех других историй», — пишет всеведающий археолог Мишель Фуко [3]. Но это в глубине, а на поверхности современности, откуда легче достижимы недра прошлого, располагается история и наука о ней, а также их общая стихия «История как наука знает только один источник познания — слово» [4]. Впрочем, со словом имеет дело и философия. Современные иследования истории спровоцированы в основном критикой объективистской историографии. Для более краткого изложения сути проблемы позаимствуем формулировку этих тезисов у В. Дрея [5]. Во-первых, историческое знание есть знание непрямое, косвенное, опосредованное документом.
Во-вторых, это знание несовершенное, не учитывающее все многообразие фактов. В третьих, исторический взгляд на прошлое необходимо структурирован. И наконец, он ценностно окрашен, а исторические события и личности рассматриваются как этически, так и эстетически, к тому же данное рассмотрение обусловлено временем, местом, интересами и культурой. Обращаясь к прошлому, словно исследуя тыльную сторону бытия, современные историки, сторонясь млечного пути метафизических вопросов, попали в расставленные на исторической магистрали постмодернистские силки. «Ответ» Истории на «вызов» постмодернистских иллюзионистов и заклинателей привел к появлению таких направлений в исторической науке, как итальянская и испанская школы «микроистории», «неподвижной истории», «несобытийной историографии», «поэтике истории» (М. де Серто, П. Рикер, Ж. Рансьер, Х. Уайт, Ф. Керрад и др.), «истории ментальностей» и «новой исторической науке» во Франции, а также культурологии, культурной антропологии, теории современной цивилизации и т.д. Вот, что пишет по этому поводу Р. Шартье, ссылаясь на Мишеля де Серто: «История есть дискурс, который использует те же конструкции, строй и формы, что и повествование, а, значит, и вымысел, но который в то же время продуцирует блок ‘научных высказываний’», если подразумевать под научностью «возможность устанавливать совокупность правил, позволяющих ‘контролировать’ операции, когерентные продуцированию определенных объектов» [6]. Еще один образец такого подхода дает польский ученый В. Вжозек: «Целью эпистемологии истории были бы раскрытие и выяснение генезиса и роли метафор, конституирующих видение мира и человека» [7]. Сомнение в научной ценности истории не ново. Тем более не ново сближение истории с литера турой. Так, например, Н.И. Карев в 1924 году отмечал, что пред шествующие ему на столетие теоретики исторического знания «прямо причисляли историю к изобразительным искусствам, ставя ее в ближайшее родство с поэзией» [8]. Близость литературоцентризма эпохи Просвещения, которая, кстати, и нарекла устами Вольтера метаисторическую постановку вопроса об истории «философией истории», текстоцентризму эпохи постмодернизма требует отдельного рассмотрения. Если же обратиться к истории самой истории, то можно увидеть, что, например, в отеческом труде Геродота правда (скифы) соседствуют с вымыслом (страной гипербореев, где золотые горы охраняются большими птицами — грифами). Античная историография принадлежала к тому виду литературы, который назывался логографией, а первым историографом считался Гомер. В античном труде по истории Сулла мог ловить сатира, а афинский царь Кодр наследовал Тесею. В древнем Риме историография, заимствованная у греков, вообще появилась раньше латинской литературы. Исторические сочинения писали отошедшие от дел государственные мужи, которые рассматривали свой труд как продолжение политики другими средствами.
Не вдаваясь в подробности, отметим, также, что историческая наука, подражая литературе и принюхиваясь к ветхим словам свидетельств, породнилась со всей — от шамана до Лакана — традицией интерпретации. «Именно здесь, в проблеме интерпретации, лежит узел, тесно связывающий историческую науку с логическим учением о природе исторического метода», — нашептывает по этому поводу авторитетный Г.Г. Шпет [9]. Приложил к истории липкое перо и многомудрый учитель Шпета. Теперь пружины и шестеренки дискриптивного феноменологического анализа принялись конституировать и фундировать Историю, втягивая ее в априорно гарантированную верстку чувств, в дискурсивно сращивающий понятия синтез, выжимая из Истории новый смысл — eidos, так, что из-под трансцендентальной груды тикающего феноменологического механизма едва доносится мышинный писк придавленного ею смыла. Тем не менее, история, не взирая на внушаемую феноменологами гносеологическую атараксию, осмеливается утверждать о существовании предметов и их связях. Лопнувшая оплошность. Задача философски настроенного исследователя истории состоит в том, чтобы свободно и непринужденно мусорить мыслями, рассыпать идеями, одаривать образами, а не беспрестрастно, не смеясь и не рыдая, созерцать сквозь резную брешь возведенной феноменологической башни трансцендентальный скелет Истории или, наоборот, подобно практикующим историкам, с высоты руинообразной колокольни современности, хронологически ее исчислять. Конечно, мы творим историю в качестве исторического квазипредмета или предмета осмысленного разговора. В создании истории историком господствует научный или творческий (в зависимости от предпочтений) произвол. Подлинными и настоящими остаются только смыслы, которые обретают выражение в актах исторического смыслополагания исследователя древностей. Вместе с этим, смыслы не принадлежат историку, а лишь используются им, поскольку только в них проявляется «историчность», привнесенная смыслами из «раньше», «прежде» (где не было историка), из самой Истории. Но что представляет собой эта «историчность» мы сказать не можем, потому что рискуем породить новую химеру. Поэтому ограничимся лишь следующим утверждением: возможность истории лежит в историчности смысла. Для этой цели, редакция постаралась, по-возможности, сохранить живое дыхание смысла, исходящего от текстов, воскресить жертвы редакторской хирургии и вернуть на место ампутированные было абзацы. Вообщем, оставить все как есть.
Примечания
[1] Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография. М., 1980. С. 200.
[2] Шпет Г.Г. История как проблема логики. М., 1916. С. 62.
[3] Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. СПб., 1994. С. 388.
[4] Шпет Г.Г. История как предмет логики // Историко-философский ежегодник'88. М., 1988. С. 302.
[5] Dray W. Perspectives of History. London, Boston and Henley, 1980. P. 27-28.
[6] Шартье Р. История сегодня: сомнения, вызовы, предложения // Одиссей. М., 1995.
[7] Вжозек В. Историография как игра метафор: судьбы «новой исторической науки» // Одиссей. М, 1991.
[8] Кареев Н.И. Историки Французской революции. Т. 1. Л., 1924.
[9] Шпет Г.Г. История как предмет логики. С. 300.