Проблема исторической реальности

• От действительности к реальности
• Структура исторической реальности
• От реальности к действительности

[47]

От действительности к реальности

Что такое история? Что собственно познает историк? Не наивно ли звучат такие вопросы в конце второго тысячелетия новой эры, через двадцать пять веков после того как «Геродот из Галикарнаса собрал и записал эти сведения, чтобы прошедшие события с течением времени не пришли в забвение и великие и удивления достойные деяния как эллинов, так и варваров не остались в безвестности». 1 История — это наше прошлое, а занятия историей это попытка, способ сохранения прошлого. Так понимали смысл своей деятельности многие поколения историков со времен Геродота. Прошедшие события, то есть человеческое прошлое являются той реальностью, которая познается историком. При этом основная задача виделась в наиболее верном, правдивом и полном изображении этой реальности. Историк лишь отыскивает и прилежно фиксирует следы прошедших событий. Его труд чем-то напоминает детскую игру «мозаика», где из мелких разобщенных фрагментов необходимо собрать цельное изображение героя старой сказки. Но есть два момента, два затруднения, которые отличают работу историка от этой игры. Во-первых, перед глазами нет собираемого рисунка, нет картинки-подсказки, которая помогает соединять фрагменты. Историк не знает, а лишь догадывается, что он собирает. Во-вторых, оказывается, что далеко не все фрагменты находятся в нашем распоряжении, многие безвозвратно утрачены. Приходится изготавливать недостающие детали собственноручно. Это называется, извините, подделкой, но другого выхода нет.

Такая точка зрения на работу историка (назовем ее «наивным реализмом») преобладала со времен Геродота практически до XIX [48] века. При этом историческая наука была преимущественно предоставлена самой себе и историки пытались самостоятельно решать свои методологические проблемы. Философия Нового Времени, увлеченная успехами и задачами математического естествознания, довольно свысока и снисходительно взирала на труды историков, считая их весьма любопытными, но не находя в них особых признаков подлинной научности. Р. Декарт в «Рассуждении о методе» отмечал, что памятные исторические деяния, конечно, возвышают ум, а прелесть вымыслов оживляет его. Чтение древних историй подобно путешествиям в другие края, но «кто тратит слишком много времени на путешествия, может в конце стать чужим в своей стране, а кто слишком интересуется делами прошлых веков, обыкновенно сам становится несведущим в том, что происходит в его время… даже в самых достоверных исторических описаниях… авторы почти всегда опускают низменное и менее достойное славы, и от этого остальное предстает не таким как было». 2 История, неизбежно прибегая к вымыслу, занимает, по мнению Декарта, место более близкое к поэзии, к искусству в целом, нежели к науке. Она скорее деформирует, искажает прошлое, нежели сохраняет и точно изображает его. Историческое познание не может претендовать на научную объективность, так как существует непреодолимая пропасть между действительностью прошлого и нашим знанием об этой действительности.

Следуя в целом логике Декарта, позитивистски ориентированная историческая наука XIX века рассматривала историю как объективное знание о событиях прошлого, «испорченное» субъективностью наблюдателя. Полагалось, что субъективный элемент, привносимый в знание познающим «мог только нарушить целостность объективной исторической истины и подлежал устранению». 3 Историк, в соответствии с этой концепцией, ничего не создает, а находит уже готовое. Он должен только «правильно искать» и не засорять историческую реальность собственными мнениями и домыслами по поводу подлинных событий. В конечном счете такая программа оказалась неосуществимой прежде всего по [49] причине принципиальной невозможности вынесения субъекта за скобки исторического познания. Именно из этого принципа исходила так называемая «романтическая школа» в историографии, в которой утверждалось, что все наши представления о прошлом являются результатом продуктивной творческой деятельности познающего субъекта. И в этом смысле невозможно говорить о существовании некой исторической реальности самой по себе, как существующей независимо от нашего сознания. История здесь представляется зрелищем свободного творчества бога, а сам исторический подход — попыткой также творческого созерцания этого великого зрелища и наслаждения им.

Гегель был первым, кто обратил внимание на этот известный, но недостаточно осознанный до него факт, что термин «история» означает в нашем языке как действительные события, происходящие во времени, так и субъективное представление об этих событиях, возникающее в нашем сознании. Говоря «в нашем языке», Гегель имел в виду немецкий язык, но оказывается, что это относится и ко всем основным языкам современной западной цивилизации: английскому, французскому, испанскому, итальянскому, русскому и многим другим. «Мы должны считать это соединение обоих вышеупомянутых значений более важным чем чисто внешней случайностью», — замечает Гегель. 4

Существуют две истории: одна, которая происходит в действительности и вторая, которая рассказывается, но о том, что происходило в действительности, мы знаем только на основе того, что рассказывается. «Поэтому для столетий или тысячелетий, которые предшествовали историографии и в течение которых совершался ряд… бурных перемен, не существует объективной истории, так как для них не оказывается субъективной истории, исторического повествования». 5 Или, как выразился позже профессор Гэлбрайт: «история — это прошлое в той мере, в какой мы его знаем» 6. Подлинной исторической реальностью оказывается не само прошлое, а прошлое в той степени или форме, в какой мы его знаем и переживаем сейчас. История всегда современна.
[50]

Для того, чтобы избавиться в дальнейшем от необходимости при каждом употреблении термина «история» уточнять, в каком из двух значений он используется, мы будем употреблять для обозначения истории как последовательности событий в прошлом термин «историческая действительность», а наше знание об этой действительности обозначим термином «историческая реальность». Такое употребление термина «реальность» может показаться несколько нетрадиционным, так как не только в обыденном, но и в научном языке под реальностью чаще всего понимается то, что «есть на самом деле». Слова «реальность» и «действительность» нередко используются в качестве синонимов. Но, с другой стороны, в словарь современной науки и философии давно вошли такие термины как «физическая реальность», «математическая реальность», «географическая реальность» и т.п. В этих случаях под реальностью понимается не просто некоторая часть, фрагмент действительности, который изучается данной наукой (для этого есть термин «предмет науки»), но то, каким образом этот фрагмент действительности представлен в научном познании, как он нам задан. И в этом отношении наше использование термина «историческая реальность» вполне соответствует традиции. Реальность в таком понимании имеет всегда субъектно-объектный характер. Не существует реальности чисто субъективной или реальности чисто объективной, ибо то, что мы называем реальностью есть именно наша реальность. Реальность это наше представление о действительности, которое мы принимаем за действительность. Поэтому ни наши теории, ни наш язык не должны разрывать органической связи субъекта и объекта.

Структура исторической реальности

Историческая реальность, как мы уже выяснили, не может рассматриваться в категориях только субъективности или только объективности. Поэтому нельзя согласиться с известным высказыванием Коллингвуда о том, что «история не содержится в книгах и документах, она содержится только в сознании историка… как ход его мыслей». 7 Но также неправомерно и противоположное мнение все еще достаточно популярное в среде историков-эмпириков, что [51] история живет в архивах и руинах. Без архивных документов, летописей и археологических находок невозможно наше знание об исторической действительности, ибо они являются важными источниками информации о ней, но любой документ или предмет, принадлежащий прошлому, не является сам по себе элементом исторической реальности. Он становится таковым только в том случае, если оказывается в поле зрения исторического сознания, если он откликается на наш вопрос. Для постановки же такого вопроса необходимо предварительное представление о предмете, к которому обращаются с вопросом. Так, например, полотно Рембранда «Возвращение блудного сына» может рассматриваться вне связи с библейской историей и тогда оно будет восприниматься как сцена из далекой но вполне обычной жизни, как возвращение человека домой после долгих и, по-видимому, бесплодных странствий по свету. Каждый увидит здесь свое, соответствующее его личному опыту. Совершенно иным будет наше восприятие данного произведения искусства, если мы увидим его под углом зрения библейской притчи, имеющей глубокий духовный подтекст. Во всем мы видим прежде всего то, что можем увидеть. Этот принцип давно известен в психологии восприятия, но восприятие истории имеет свою специфику.

Каким образом действительность нашей жизни, которая на наших глазах мгновенно превращается в неосязаемое прошлое, становится исторической реальностью? Что нам остается от действительности? Далеко не все действительные события сохраняются в исторической реальности. Многое безвозвратно тонет в глубинах хроноса. Оказаться в прошлом и попасть в историю не одно и то же. Попасть в историю это не только и не столько оказаться в прошлом, сколько остаться в настоящем, проявиться в нем. Из чего же связывается, складывается это единство прошлого и настоящего?

Структуру того, что мы здесь называем исторической реальностью определяют три основных элемента: информация о прошлом, историческое сознание и историческая вера. Причем само представление о структуре здесь существенно отличается от понимания того, что такое структура в науках естественных и «точных». Прежде всего это отличие состоит в том, что элементы исторической реальности не существуют в этой реальности сами по себе, они являются таковыми только при наличии этой реальности как це- [52] лого и могут быть адекватно поняты только в рамках этой целостности. Взятые сами по себе, они есть лишь абстракции нашего мышления, и мы начинаем с этих абстракций, имея уже в виду нашу цель, целостную конкретность исторической реальности. И здесь мы с самых первых шагов слышим того, кого окликаем. Такова судьба познания.

Если прошлые деяния не оставляют после себя никаких следов, никаким образом непосредственно или опосредованно не проявляются, не сохраняются в настоящем, то они не могут принадлежать исторической реальности. Чтобы оказаться исторически реальным, событие действительной жизни должно быть зафиксировано в памяти человечества в виде информации об этом событии. Упоминание в летописи, статистический материал, дневниковые записи, текст вчерашней речи президента, художественные произведения, руины древних городов и обломки домашней утвари среди этих руин — все это информация о событиях, действиях, имевших место в прошлом, все это следы человека. «Настоящий же историк — по меткому замечанию М. Блока — похож на сказочного людоеда. Где пахнет человечиной, там, он знает, его ждет добыча». 8

Такого рода информация является исходным строительным материалом для формирования исторической реальности, но она становится ее элементом лишь постольку, поскольку получает определенную оценку и интерпретацию в мировоззрении историка. Следы должны не только сохраниться, но и заговорить. Информация о прошлом, попавшая в поле зрения исторического сознания и получившая в нем определенную оценку и интерпретацию становится историческим знанием. Исторический факт это форма знания о некотором событии в прошлом, которая формируется на основе информации об этом событии, представленной под углом зрения исторического сознания. Картина исторической реальности, представляющая собой систему таких фактов и связей между ними, задается, творчески конструируется на основе исторического сознания, она есть его продукт.

Руководствуясь своим мировоззрением, своей исторической парадигмой, историк формирует, оценивает и отбирает факты, принимая решение, какие из них можно считать подлинными, а [53] каким следует отказать в бытии. «Всякая история есть выбор… историк сам создает материалы для своей работы… сам создает объекты своего наблюдения… Установить факт значит выработать его» — так видит работу историка Люсьен Февр. 9

Когда перед теологами раннего христианства встал вопрос о том, как следует представлять подлинную жизнь Христа, то перед ними было сразу несколько текстов и устных преданий, распространенных в обществе. Отказавшись рассматривать апокрифические евангелия как подлинные свидетельства, отцы церкви сделали выбор, определивший на века официальную трактовку жизни Иисуса (официальную картину исторической реальности, связанную с возникновением христианства), но такой выбор породил споры, которые не утихли до настоящего времени. Существуют несколько весьма отличных одна от другой версий, не отрицающих самого факта жизни Христа, но различным образом интерпретирующих этот факт.

Пишущий историю не может быть свободным от менталитета своей эпохи, от предрассудков общества, от общей идеологической парадигмы, в рамках которой он существует и творит. Поэтому сегодняшняя история (историческая реальность) уже не та, которой она была вчера. Историческая реальность так же подвижна и текуча как и историческая действительность. В нее, так же как и в гераклитовскую реку нельзя войти дважды. Исторические сочинения древних авторов мы читаем глазами настоящего. Историческая реальность есть мистификация действительности (неявная мистификация). Поскольку же историческая реальность есть результат творческой деятельности историков, а неотъемлемыми составляющими творчества являются фантазия и вымысел, то становятся возможными и явные исторические мистификации, когда наряду с подлинными фактами в ткань исторической реальности внедряются факты вымышленные, факты, которые не соответствуют событиям действительности.

Классическим примером такого рода мистификации является включение немецким историком XVIII века Иоганнесом Мюллером сюжета народной легенды о Вильгельме Телле в свою книгу, посвященную истории средневековья. Еще ранее Ориген признал, что в евангелиях присутствуют исторически неподлинные, не [54] имевшие места события, но сам Ориген оправдывает их присутствие в тексте тем, что будучи исторически неподлинными, они являются истинными в духовном плане. Так же, по-видимому, рассуждали и авторы уже полузабытой «Малой земли» и изданной в СССР в восьмидесятые годы «Истории второй мировой войны». Так предрассудки или парадигмы мировоззрения существенным образом влияют на картину исторической реальности. Но возможен ли историк, свободный от предрассудков и что есть сам предрассудок?

Понятие предрассудка получает ставшее привычным для нас негативное значение лишь в эпоху Просвещения, которая поклоняется рассудку, разуму, рациональному методу и крайне скептически относится к иным формам познания. 10 Само же слово «предрассудок» изначально обозначает то состояние нашего сознания, которое предшествует рассудочному анализу и рассуждению. Предрассудок это пред–суждение, то есть суждение, мнение, возникающее до рационального опыта, на основе непосредственного переживания жизни. Понятие предрассудка в своем изначальном, неиспорченном критическим разумом значении вовсе не обозначает заведомо ошибочного суждения. Наши предрассудки могут оказаться как ложными, так и истинными, как ведущими мышление в тупик, так и открывающими ему новые пути к творчеству.

Историческое сознание никогда не свободно от такого рода предрассудков, оно предрассудочно по своей природе, по своему происхождению. Оно само начинает жить в пред–рассудке. Мы уже говорили о том, что некоторое явление находит отражение в исторической реальности, попадает в ряд исторический лишь постольку, поскольку оно оказывается в поле исторического сознания, исторического понимания действительности. Мы видим историческое в вещах и сами вещи в истории потому, что исторически смотрим на них. Получается, чтобы увидеть историю ее уже нужно видеть, нести в себе. Где же начинает формироваться этот исторический взгляд или он задан нам изначально?

Историческое отношение к действительности опирается на традицию, попытка проследить которую уводит нас далеко от той [55] области, где господствует исторический разум. Этой областью является мифология. С начала христианских времен более принято различать и противопоставлять мифологическое и историческое мировоззрения, как две принципиально несовместимые традиции. Нетерпимость христианства к язычеству находит свое выражение как в отрицании языческой реальности, так и в отрицании того способа миропонимания, на основе которого формировалась такая реальность. Мифологическое представление о жизни характеризуется здесь как неисторическое. Ряд современных исследований ставит такую точку зрения под сомнение. 11 Историческое имеет свои предпосылки в мифологическом. Истоки исторического сознания, его корни находятся в мифологии, они восходят к мифам о начале и происхождении мира. Эти мифы рассказывают о том, как нечто возникло в мире, как появились добро и зло, мужчина и женщина, домашние животные, законы и обычаи жизни. Познавая миф, приобщаясь к мифологической реальности, человек познает происхождение вещей, что позволяет ему проникнуть в их сущность и овладеть ими. Мифологическое познание носит не рациональный, а прежде всего чувственный характер, это познание основанное на переживании, связанным с ритуальным воспроизведением мифа. Миф переживается человеком, превращаясь в его сознании не только в структуру объясняющую мир, но в реальную вдохновляющую силу, которая основана на воссозданных в памяти и творчески реконструированных событиях прошлого. При этом человек переживает присутствие самих персонажей мифов (богов и героев), которые оказываются, становятся его современниками. Прошлое возникает в настоящем и настоящее сливается с прошлым. Такова мифологическая реальность, но такова в этом отношении и реальности историческая. Как мифологическое, так и историческое сознание имеют общий вдохновляющий их пред–рассудок, возвращение к истокам, восстановление прошлого. Восстановление событий мифических — в архаических обществах; восстановление того, что произошло в исторические времена — в современной культуре. Историческое сознание оказывается ни чем иным как развитием пред–рассудочной традиции, возникшей еще [56] в неисторические времена. Именно благодаря этой традиции становится возможной не только история, но и культура в целом.

Завершая этот небольшой экскурс в область отношений мифологического и исторического, мы не можем не отметить, что пред–рассудок истоков в историческом мировоззрении при определенных условиях вполне превращается в предрассудок в просвещенческом значении этого термина. Увлечение истоками и поиск «первоначал» могут превратиться в историческом исследовании в то, что М. Блок назвал «манией происхождения». Обращение к истокам далеко не всегда помогает объяснению исторических событий и часто отнюдь не выявляет их подлинных причин. Поскольку история есть процесс творческий, процесс, в котором реализуется человеческая свобода, постольку каждое новое состояние, новое положение дел не связано однозначно с предыдущими состояниями. Здесь новое не вытекает из старого с неумолимой последовательностью по какому то закону, а создается в процессе постоянного творения. Как моя мысль в каждый данный момент времени неоднозначно детерминирована прошлыми актами мышления, так и каждый шаг истории, каждое событие не определяется только прошлыми событиями, не находит исчерпывающего обоснования для себя в прошлом. Более того, такой подход сталкивается с новой проблемой: что считать истоками, где искать начала? Один советский писатель-публицист усмотрел основную причину низких урожаев собираемых колхозами в том, что российские поля были испорчены в годы второй мировой войны гусеницами фашистских танков. Возразивший ему коллега предложил посмотреть на проблему глубже и увидел главную причину неудач социалистического сельского хозяйства в татаро-монгольском нашествии на Русь.

Третьим элементом исторической реальности является историческая вера, как вера в то, что историческое знание, которым мы располагаем, соответствует действительному ходу событий в прошлом. Историческая вера это вера в реальность самой исторической реальности. Историческое познание невозможно без доверия к источнику информации и к методам его интерпретации. Оно невозможно также без веры в те ценности, на основе которых формируется историческое сознание. Роль авторитета, вера в авторитет играют в историческом познании несомненно гораздо большую роль, чем в науках о природе. Исторические парадигмы [57] более устойчивы нежели естественнонаучные в том отношении, что они менее чувствительны к так называемым «аномальным фактам». Исторические парадигмы рушатся не под напором новых, не вписывающихся в них фактов (они их или «не видят», или подвергают собственной интерпретации, ассимилируют), а в результате смены ценностных ориентаций той культуры, того общества, в котором они формируются. Это внешние условия или предпосылки исторической веры, они легко различимы, ибо лежат на поверхности. Более сложны и глубоки те экзистенциальные структуры человеческого восприятия мира, на основе которых формируется наша уверенность в том, что историческая реальность как наше представление об исторической действительности в целом соответствует этой действительности. Если такая уверенность исчезает, то исчезает и история

От реальности к действительности

Классическая европейская наука со времен Декарта, следуя принципам сомнения и опытной проверки, стремится не принимать во внимание в качестве достоверного ничего такого, что оказывается вне пределов досягаемости непосредственного наблюдения и логики, но мы уже видим сколь ограничен такой подход в применении к историческому познанию. Он сам является предрассудком в том значении этого слова, которое отводится ему классическим рационализмом.

Рационалистическая методология, основы которой были заложены Декартом и Кантом, ориентирована на математическое естествознание, где исследуется неживая, не мыcлящая субстанция, законы движения которой могут быть выражены посредством математических уравнений. Этой субстанции как объекту противопоставляется активное мыслящее «Я», субъект, который обладает собственным бытием, отличным от бытия объекта. Здесь мы наблюдаем своеобразную трансформацию христианской дихотомии духа и плоти в дихотомию разума и природы, субъекта и объекта, в которой как и в христианской доктрине изначально разделяется и противопоставляется самому себе нечто единое и неразделимое, что мы называем жизнью. «Всякое живое существо обладает своим окружающим миром не как чем-то таким, что наличествует наряду с ним, но как таким, какой раскрыт, развернут для [58] него. Такой мир может быть очень простым (для простейшего животного). Но жизнь и ее мир никогда не бывают двумя существующими рядом друг с другом вещами наподобие двух стульев. которые стоят рядом, — совсем напротив, жизнь обладает своим миром» — говорит Хайдеггер. 12

Задолго до того, как мы начинаем постигать историю в акте рефлексии, мы постигаем ее в форме непосредственного переживания жизни. В этом переживании мы изначально принадлежим исторической действительности, являясь мыслящей жизнью, существующей среди других жизней, являясь членом семьи, народа, государства, членом определенного духовного сообщества, членом «града земного» и «града небесного». Познающий историк, субъект находится не снаружи, а всегда внутри этой действительности. Поэтому «история означает такое свершение, какое есть мы сами…» 13 Эту мысль Хайдеггера как бы продолжает уже не философ, а историк-профессионал, Л. Февр: «Чтобы творить историю повернитесь спиной к прошлому. Прежде всего — живите. Вмешивайтесь в жизнь. Во все многообразие духовной жизни… Но живите также и практической жизнью. Не к лицу вам, лениво сидя на берегу, смотреть не разбушевавшееся море… Не существует никаких перегородок, никаких барьеров между действительностью и мыслью». 14 В этом и состоит вера историков.

Сосуществование различных картин исторической реальности вводит нас в старое гносеологическое искушение — поставить вопрос о том, какая из этих картин в большей мере соответствует действительности. Нам следует, по-видимому, всячески избегать этого искушения, ибо решая такой вопрос, мы сравниваем наше знание не с действительным положением дел, а только одну картину реальности с другой, как и поступали отцы церкви, решая вопрос о подлинности евангелий.

Если разные культуры имеют различия в мировоззрениях, то в них должны сформироваться и оригинальные, присущие только им, картины исторической реальности. Картина исторической реальности, формирующаяся в лоне европейской цивилизации [59] весьма существенно отличается от аналогичной картины, формирующейся на Востоке. Один из величайших героев европейской истории А. Македонский некогда завоевал Индию, но индийская история не запомнила имени завоевателя. Каждая культура склонна видеть в истории прежде всего собственную историю. И здесь возникает вопрос: каким образом возможна и возможна ли в принципе универсальная картина исторической реальности, включающая в себя исторические реальности различных мировых культур?

И, наконец, каждый человек, являясь в той или иной мере носителем исторического сознания, несет в себе и свою собственную, неповторимую историческую реальность, в которой живет и разрушается свой собственный Рим, который когда-то пал всего лишь в действительности.