Эстетическая мысль обращалась на науку, искусство, религию, культуру. Экономическая деятельность, отнесенная к материальному, чувственному могла рассчитывать на внимание «эстезиологии». Как замечал Б. Кроче, прекрасное подразумевается в природе, искусстве, но не в жизни и деле, и малоразработанность этой темы в политико-экономических трактатах обусловлена тем, что экономическое подменяется техническим. Тогда как экономия (economy), по его мнению, — эстетика практической жизни. Благодаря этому понятие экономической деятельности находит свое место в системе духа. Следуя Д.Лукачу в анализе специфики эстетического, легко обойти ловушки типа — гедонизма, игры, триумфа, симпатического и т.д., но вместе с тем и потерять их положительное содержание.
Для его удержания необходимо, например, в мимезисе различать несколько смыслов, противоположных копированию: 1) производство не уникального, а «живого» элемента, конечного продукта; 2) выявление первозданного образа вещей. По сути, в этом толковании предстают смыслы маркетинга как философии современного бизнеса (Ср. Т. Левитт о маркетинговой миопии). Ориентация не на свойство предмета, а наличие субъективного момента — возрастание чувства жизни в гармонии способности воображения и рассудка; совершенное чувственное освоение вещи, а не функция понятия и т.д., — что в теории маркетинга признается символическим значением товара, смысл которого вопреки творению/производству, тем не менее, благодаря имеющейся вещной базе, сопрягается с демонстративным самовыражением потребителя, а вместе с творением/продажей, обусловливающими интимность и реконструктивность вещи, культовое единение потребителей, предполагает кросс-культурный анализ понимания предмета и его эстетического функционально-стоимостного компонента. Это еще более актуально для маркетинга услуг, требующего нового менеджмента…
[20]
В этих условиях значима роль экономического диалога (полифонического, а не плюралистического), когда единство законов научной практики экономиста и практики хозяйствующего субъекта возможно в рамках конвенциональной, социолингвистической практики, с признанием, что правила той и другой практики методологически одной природы, да это не означает их тождества, или того, что законы хозяйственной практики могут быть открыты в экономической теории. Соответственно, экономическая практика станет эффективной при условии выхода за границы экономического закона в ведение законов вкуса и сообразности, несмотря на «дилемму Гадамера»: не преодолеть ли понятие эстетики, обусловленной, как представляется, утопичностью рыночного абсолюта, а также явлениями экономической мимикрии вместо положенного мимезиса. Особенно когда вопреки «парадоксу Мидаса» наука и искусство в области принятия хозяйственных решений не столь сильно различаются; эклектика становится источником первоклассных решений независимо от уяснения их собственно экономического содержания; антикризисное управление как управление разрывами требует совершенствования не стратегии, а стиля инвестиций.
Горгий, пародируя риторику замечанием «вещи — не слова…», тем самым позволяет заметить, что обмен вещами — неотъемлемый элемент человеческого бытия, на какие бы вершины свои оно не опускалось. Азиатский финансовый кризис показал, что период символизации культуры, концентрированной, несмотря на отчаянное желание не замечать этого, в денежном фетишизме, должен вновь смениться предметностью. По крайней мере, императивы геотехнологии привлекательнее геофинансов. Практика же инфляционная показывает, что определенные вещи — монета, в которой ценность всегда совпадает с номиналом, поэтому символы, которыми являются деньги, уступают вещам.
Действительно, признаются уровни эстетического, духовного, но между тем есть и уровень блага или услуги, который не улавливается понятиями рассудка, поскольку полагается относительной независимостью вкуса cозерцающего потребителя. Критика вещи за ее бездуховность продиктована представлениями о фетишизме, бессубъектности, фордизме, серийности, стандартизации, манипулятивности рекламы и т.д., — тем набором элементов романтической критики то ли этатистского, то ли рыночного тоталитаризма, которая завершается в общественной и личной истории радикализмом или верой, что для экономософии указывает предел балансного сознания (экономо-фронесиса), к которому дух экономического не сводится, но форму которого принимает перед вызовом рыночного абсолюта на его пути от товарности к фондовости. …Но и обратно.
Дигитализация, электронная коммерция, предопределяют внимание к детали, частности как главному фактору рыночного перформанса. Вместе с [21] увеличением потока информации увеличивается роль индивидуально-неповторимого, чувственно-конкретного в рыночной практике, посредством которых происходит оперирование с теми понятиями научного характера, которые несет с собой информация. Соответственно, возрастает эстетическое значение сменяющего маркетинг дизайнинга, системно и творчески интегрирующего семантику человеческих потребностей, удовлетворяемых благами и услугами.
Добавить комментарий