Особенности пространственного семиозиса

[140]

1. Пространство и время как факторы семиозиса

Самые разные пространственные объекты, вовлекаемые в человеческую деятельность, наделяются культурными смыслами и значениями. Не только специальные средства коммуникации, — от зарубки на дереве до письменных текстов — и даже не только искусственно созданные предметы — от одежды до архитектурных сооружений, — но и любые обозримые явления природы — от яблока до солнечного затмения — способны приобретать разнообразные семиотические функции. Составляющие их пространственные формы и отношения могут служить симптомами состояний, индексами событий, сигналами к действиям, знаками мыслимых объектов, символами отвлеченных идей, моделями других пространственных образований или каких-то квазипространственных структур. Систематически организованные комплексы значимых пространственных форм и отношений можно рассматривать как пространственные тексты в широком семиотическом смысле слова, а те системы норм, в соответствии с которыми эти тексты порождаются и интерпретируются, — как пространственные коды. В строении пространственных кодов можно найти более или менее близкое сходство с организацией вербального языка его синтагматикой и парадигматикой, его иерархическими структурами и т.п.

Однако раньше или позже аналогии с вербальным языком заканчиваются, и возникает вопрос о специфике пространственного семиозиса. Насколько глубоко простирается эта специфика? Является ли разница между пространственной и временной организацией носителей значений лишь несущественной технической подробностью, или же за ней стоят серьезные различия семиотических механизмов, а, быть может, и транслируемого с их помощью содержания?

На эти вопросы в литературе нет однозначного ответа. Как известно, еще в эстетике Просвещения оживленно обсуждались различия между возможностями смысловыражения, которые предоставляют пространственные и временные искусства. В своем знаменитом «Лаокооне» Г.Лессинг отстаивал мысль о принципиальном различии между изобразительными искусствами, [141]знаками которых он считал тела и краски, и поэзией, пользующейся упорядоченными во времени членораздельными звуками: для первых более органично воспроизведение видимых тел и их пространственных положений, тогда как для вторых — выражение действий и смены душевных состояний 1.

За два с лишним века своего обсуждения эта мысль неоднократно подвергалась критике 2. С предельной остротой позицию оппонентов Лессинга выразил П.А.Флоренский: «Произведение эстетически принудительно развертывается перед зрителем в определенной последовательности, то есть по определенным линиям, образующим некоторую схему произведения и, при созерцании, дающим некоторый определенный ритм <...>. Ведь произведения изобразительных искусств, пока они не прочитаны и не осуществлены во времени, вообще для нас не стали художеством <...>. Так вот, изобразительное произведение есть не более как запись некоторого ритма образов, и в самой записи даются ключи к чтению ее» 3.

Хотя Флоренский, так же как и Лессинг, говорил о строе художественных произведений, различие их позиций имеет не только внутриэстетическое значение, но затрагивает и основы семиотики. Ведь как бы ни были организованы внешние средства смысловыражения, их восприятие и осмысление субъектом так же, как и все события внутренней психической жизни, совершаются во времени. Не случайно старая философская традиция от Августина до Бергсона связывает с внутренней деятельностью сознания именно время, а не пространство, объявленное Декартом, наоборот, атрибутом внеположной для духа «телесной субстанции».

Выраженную временную организацию имеют и воплощающие деятельность сознания процессы внутренней и внешней речи. На этом основании Ф.де Соссюр вводил один из двух исходных принципов своей семиологии — принцип линейности означающего, которое развертывается только по оси времени 4 .

Распространение этого принципа на все прочие знаковые системы приводит к полному отрицанию самой возможности пространственного семиозиса. Такой крайний вывод делает, например, В.В.Мартынов, полагая, что семиотика имеет дело лишь с направленными во времени последовательностями знаков, линейная организация которых строго обязательна для них, независимо от природы материальных носителей 5. Подобная абсолютизация лингвистических принципов созвучна взглядам и некоторых других семиологов, считающих, что единственным «подлинным» языком может быть только вербальный, а всякие другие знаковые системы от него лишь производны 6.

[142]Лингвоцентризм теоретиков — характерное проявление культуры, в которой доминирование слова и на практике столь велико, что даже посетителям картинной галереи требуется сначала услышать рассказ о находящихся перед глазами картинах, чтобы более или менее осмысленно их увидеть. Но зрительные и двигательные образы, воспроизведение которых требует понимания «молчаливых» искусств, не могут быть сведены к словесному описанию. «Лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать» — потому, что при переводе в словесный ряд неизбежно пропадает существенная часть содержания пространственного образа. Это означает, что визуально-пространственные средства смысловыражения имеют какие-то иные механизмы осуществления, чем последовательный перебор знаковых цепей. В таком случае лингвистические принципы построения семиотических систем нельзя считать универсальными, и правомерны поиски каких-то альтернативных моделей семиозиса.

В этом направлении начали двигаться те семиотики и лингвисты, которые работали в контакте c исследователями психофизиологических механизмов деятельности головного мозга. Так, Р. О. Якобсон пришел к мысли о принципиальном отличии между знаковыми системами, регулирующими коммуникацию посредством акустических знаков, следующих друг за другом во времени, и системами зрительных знаков, воспринимаемых как пространственное целое 7. В.В.Иванов последовательно проводит мысль о влиянии функциональной асимметрии полушарий мозга на структуру знаковых систем 8. Ю.М.Лотман, разделявший сначала лингвоцентрическую концепцию деления знаковых систем на «первичные», вербальные и производные от них «вторичные», позднее пришел к убеждению, что любое мышление предполагает взаимодействие семиотических систем, по крайней мере, двух разных типов, неодинаково моделирующих реальность 9. Система дискретных знаков типа вербального языка, должна быть дополнена аналоговой системой пространственного моделирования, причем «иконические (недискретные, пространственные) и словесные (дискретные, линейные) тексты взаимно непереводимы, выражать «одно и то же» содержание они не могут в принципе» 10.

Идеи Ю.М.Лотмана о взаимодействии двух типов семиотических систем в процессах мышления согласуются не только с вызвавшими у семиотиков большой интерес исследованиями нейрофизиологов о функциональной асимметрии правого и левого полушарий мозга, но и с концепциями психологов, [143]отличающими внутреннюю работу мысли с визуально-пространственными образами, данными симультанно, от перевода этой работы в сукцессивно организованные речевые конструкции, связанные с процессами внешней коммуникации 11. Согласно Л.М. Веккеру, всякое мышление предполагает обратимый перевод информации «с собственно психологического языка пространственно-предметных структур <...>, т.е. языка образов, на психолингвистический символически-операторный язык, представленный речевыми сигналами» 12. Универсальность этого механизма проявляется в частности, в том, что даже построение самих логико-грамматических конструкций в процессе речи опирается на квазипространственные схемы. Нарушение ответственных за синтез этих схем структур пространственного мышления влечет за собой утрату способности грамотно строить фразы и схватывать логические отношения 13. Такую потребность в использовании пространственных структур для образования даже речевых конструкций мышление испытывает, видимо, потому, что эти структуры в силу своих специфических свойств обладают иными возможностями, чем временные последовательности.

В самом деле, пространственные структуры отличаются от временных прежде всего своими топологическими качествами. Образованные отношениями сосуществования и потому относительно независимые от временного потока, пространственные структуры обладают свойством обратимости, способностью включать в себя как «прямой», так и «обратный» порядок отношений между элементами. В отличие от необратимого и однонаправленного порядка времени пространственные конфигурации допускают неоднократное возвращение к одному и тому же месту.

Другое характерное свойство пространственных структур — их способность разворачиваться сразу в трех измерениях — открывает возможность для образования гораздо более сложных и разнообразных конфигураций, чем те, которые ограничены одним временным измерением. В трехмерном пространстве появляется разнообразие видов симметрии: зеркальной, поворотной, центральной, переносной, подобия и их сочетаний друг с другом и асимметрией. Трехмерное пространство, в котором допускаются одни виды симметрии и исключаются другие в зависимости от направления движений, обнаруживает уже не только количественное разнообразие измерений, но и качественное их различие — то есть свойство анизотропности. (В отличие от изотропного пространства идеальных математических моделей, пространственные структуры, соотнесенные с разными аспектами практической деятельности, проявляют анизотропность различного рода: перцептивное пространство — иначе, чем пространство социального действия; пространство картины — иначе, чем пространство письменного текста и т.д.).

[144]Отсюда уже видно, что объективные топологические качества пространства создают иные условия для его субъективного восприятия, чем свойства времени. Преимущественно зрительное восприятие неодномерных пространственных структур позволяет субъекту схватывать в едином образе сразу множество их элементов в их соотношениях друг с другом и с целым. В отличие от сукцессивного синтеза слуховых сигналов, последовательный перебор которых предшествует восприятию целого, в симультанном синтезе зрительного образа общая схема целого появляется раньше, чем происходит детализация частей. Благодаря обратимости пространства, взгляд может постоянно возвращаться к одним и тем же участкам, включая их во все новые комплексы отношений с другими частями видимой картины и с ней как с целым. Такое восприятие строится не как синтез все новых и новых элементов, сменяющих друг друга во времени, а как анализ вначале недифференцированного целого, различение его тонких деталей, как процесс проявления, в котором смутная картина становится все более ясной.

Это изначальное присутствие целого, в котором сказываются неодномерность и обратимость пространства, проявляются в процессах не только восприятия, но и порождения зрительного образа и дальше — в процессах пространственного формообразования. Всякий замысел художника, как в изобразительных, так и в неизобразительных пространственных искусствах начинается с целостного запечатления в эскизе еще неразвитой идеи, дальнейшее развитие которой подобно развитию эмбриона, приводит к дифференциации частей и их структурированию. По тому же пути расчленения и структурирования целого, предшествующего частям, идет формирование и многих продуктов творческой деятельности во внешнем пространстве: обработка глыбы мрамора скульптором, разбивка сада, планировка города и т.п.

Таким образом, создание и восприятие многих пространственных носителей смысла, хотя и являются процессами упорядоченными во времени, организуются в нем иначе, чем процессы написания и чтения письменных текстов или нотной партитуры. Для восприятия картины во времени не требуется жертвовать ее пространственностью, подчиняя взгляд какой-либо необратимой траектории движения: слева направо, сверху вниз и т.п. Наоборот, глаз зрителя в процессе восприятия так же, как и рука художника в процессе создания формы, должны неоднократно возвращаться к одним и тем же местам, подходя к ним с разных сторон и в разной последовательности.

2. Субстанция и форма в пространственном семиозисе

Своеобразие визуально-пространственного канала связи создает, однако, только предпосылки для выделения пространственного семиозиса в особый класс информационных процессов. Для того, чтобы можно было говорить о пространственном семиозисе в терминах самой теории знаков, различие между пространственными и временными семиотическими средствами должно быть описано не как разница в способе существования их физических [145]носителей (ведь физически все носители существуют и в пространстве, и во времени) — и не как разница в способе их восприятия (всякое восприятие строится как процесс, развивающийся во времени). Необходимо найти особенности организации самих семиотических систем, регулирующих процессы кодирования и декодирования информации в визуально-пространственном канале и особенности формируемых с помощью этих систем пространственных текстов.

Проблему можно сформулировать на очень общем уровне и, в то же время, семиотически вполне корректно, пользуясь категориями традиционной метафизики: «субстанция» и «форма». Эти категории были привлечены создателями структурной лингвистики и семиологии для разграничения системных и внесистемных элементов семиозиса. Вполне в духе представлений Платона и Аристотеля, Ф.деСоссюр, а затем и Л.Ельмслев рассматривали язык как идеальную форму, которая накладывается на аморфный без нее материал: в плане содержания это мысли, структуру которым, с точки зрения лингвиста, придает лишь облечение в словесные конструкции; в плане выражения это акустические или пусть даже оптические явления, структурируемые нормами языка. Мысль Соссюра о том, что «язык создает форму, а не субстанцию» 14 была развита в глоссематике Л. Ельмслева, который также относил к языку только «форму содержания» и «форму выражения», связанные между собой знаковой функцией 15.

Пользуясь категориями «субстанция» и «форма», вопрос о специфике пространственного семиозиса можно сформулировать следующим образом: затрагивает ли эта специфика «форму» семиотической системы и регламентируемых ею пространственных текстов (их «форму выражения», «форму содержания», а также нормы корреляции того и другого) или же все своеобразие пространственных средств смысловыражения может быть сведено к особенностям их «субстанции»: их пространственных носителей и психических процессов их восприятия? Тот же вопрос можно переформулировать и таким образом: зависит ли «форма выражения» и «форма содержания» системы пространственных семиотических средств от «субстанции» этих двух планов или же «форма» семиотической системы остается всегда неизменной и, во всяком случае, от «субстанции» никак не зависит?

Последнюю точку зрения отстаивал Л.Ельмслев, считавший, что только формы языка, проецируясь на материал выражения и на материал содержания, структурирует их, превращая в свою «субстанцию», но не обратно. Субстанция, согласно Ельмслеву, никак не влияет на форму 16 . Несколько иной была позиция Ф.деСоссюра: хотя именно он ввел в структурную лингвистику эту платонистскую схему отношений между идеальной «формой» [146]языка и организуемой ею «субстанцией», он, в то же время, «весь механизм языка» ставил в зависимость от процесса передачи акустических сигналов, следующих друг за другом во времени 17.

Не отрывая окончательно языковую форму от материала, в котором она проявляется, Соссюр, вместе с тем, сохраняет и связь структуры языка с его функциями: он видит роль языка в том, «чтобы служить посредствующим звеном между мыслью и звуком» 18. Но, если язык не самовластная система все упорядочивающих форм — каким он рисуется в имманентной лингвистике Ельмслева, — а лишь система средств, связывающих внешнюю и внутреннюю стороны внелингвистической реальности, то эти средства должны быть приспособлены к особенностям тех сущностей, посредниками между которыми они являются. Игнорировать собственную структуру физического «материала», с одной стороны, и психического, — с другой, считая их вне языковой формы просто аморфными, лингвист может лишь постольку, поскольку сама языковая «форма», в результате своей многовековой эволюции их особенности уже «учла» и к ним приспособилась.

В таком случае, если «форма» в языке рассматривается не как незыблемая платоновская идея, а как структура, приспособленная к выполнению определенных функций в определенных условиях, то естественно предположить, что изменение условий ее функционирования может сказаться и на самой этой «форме». Тогда мысль Соссюра о зависимости всего механизма языка от процессов последовательной передачи акустических сигналов во времени обнаружит и свою обратную сторону: семиотические системы, регулирующие передачу информации посредством зрительно воспринимаемых пространственных носителей, могут иметь иные «механизмы», то есть иные «формы» посредничества между своими «субстанциями» содержания и выражения. Специфика пространственного семиозиса должна при этом состоять в своеобразии прежде всего его «формы выражения», проявляясь также и в «форме содержания», и в особенностях связей между ними.

Актом, вносящим «форму» в пространство, является его семиотизация. Она предполагает, прежде всего, выделение значимых пространственных единиц и отношений между ними — т.е. структурирование пространства на синтаксическом уровне. Семиотизация пространства предполагает также установление систематических связей между синтаксическими элементами и структурами, с одной стороны, и их семантическими значениями — с другой. Вместе с синтаксическими и семантическими правилами формируются также и прагматические нормы употребления интерпретаторами организованных таким образом семиотических средств.

Совокупность синтаксических, семантических и прагматических правил, регламентирующих семиотизацию пространства, составляет пространственный код (или язык в широком семиотическом смысле 19. Поскольку [147]структурирование и осмысление пространства допустимо производить неодинаковыми способами, включающими различные психологические и семиотические механизмы, семиотизация пространства может регламентироваться нормами разных кодов.

Семиотизация пространства часто нуждается в каких-то физических преобразованиях пространственных носителей, скажем, в нанесении графических знаков на бумагу или в возведении каменных стен и т.п. Но, во-первых, физическое преобразование пространства требуется не во всех случаях семиотизации: структурировать и придавать значение можно, например, конфигурации звезд на небе. Во-вторых, всякая семиотизация есть акт не вещественно-энергетического преобразования объектов, а их включения в информационные процессы с участием субъекта; это внесение определенного принципа в способ восприятия и мысленной группировки пространственных объектов.

Непосредственным продуктом семиотизации пространства оказывается пространственный текст — синтаксически связанная и семантически целостная система значимых пространственных отношений. В нее входят как внутренние отношения, образующие формы пространственных объектов, так и внешние отношения между этими формами. Пространственные тексты, подобно всяким другим, отличаются от не-текстов своими количественными и качественными характеристиками. Количественно всякий пространственный текст характеризуется внешними границами, в пределах которых он занимает большую или меньшую область пространства. Качественно пространственный текст выделяется на фоне всех нерелевантных элементов, находящихся в той же области, благодаря наличию у его единиц тех признаков, которые зафиксированы в системе некоторого пространственного кода. Возможность отличить системные элементы от несистемных как раз и свидетельствует о присутствии семиотической «формы» в пространственной «субстанции выражения». Благодаря этой «форме» в пространственные тексты включаются только те элементы и структуры, которые ответственны за передачу смыслов в системе данного кода: отобраны в соответствии с заданными ею принципами и интерпретируются на основе ее семантических правил. Так, например, в системе фонетического письма, рассмотренной как пространственный код, релевантными будут пространственные отношения, отличающие одну букву от другой и воспроизводящие заданную последовательность фонем. Всякие же прочие особенности записи: своеобразие почерка или шрифта, место надписи на странице, длина строчек и т.д. на идентичность текста в этой системе не влияют и потому в структуру письменного текста не входят.

В той же области пространства может быть произведена иная, в частности, альтернативная семиотизация — т.е. принята другая система пространственного кода, которая задает новые критерии отбора значимых элементов текста. При этом какие-то нерелевантные прежде элементы войдут в структурируемый по новым правилам текст, а какие-то прежние [148]— потеряют значение и из текста исключатся. Такая трансформация текста может произойти и без изменения физического носителя. Для графолога, исследующего особенности почерка, пространственным текстом будет как раз ряд индивидуальных особенностей в начертании букв, а последовательность фиксируемых ими фонем становится, наоборот, нерелевантной. Пространственные коды, структурирующие текст, могут не только взаимно исключать, но и взаимно дополнять друг друга, быть в отношениях координации или субординации, складываясь в целый комплекс семиотических систем, регламентирующих структурирование и осмысление пространственных текстов. Зависимые от состава этих кодов и отношений между ними, пространственные тексты обнаруживают тем самым свою релятивность, способность приобретать различные семиотические «формы» даже в одной и той же «субстанции» выражения.

Приведенная в качестве примера пространственного кода система фонетического письма в наименьшей степени соответствует особенностям пространственного канала связи. Она может служить примером и того, как сильно «форма» выражения способна преобразовать естественные свойства его «материала». Подчиняя пространственную организацию текста задаче воспроизвести временную последовательность речевых сигналов, линейный порядок фонетического письма делает все, чтобы элиминировать «лишние» пространственные измерения и свести к минимуму их различия. Предельно уподобляя пространственный текст строящейся во времени речи, система письма, вместе с избыточной для нее трехмерностью, устраняет и свойство обратимости пространства: она задает единственно допустимое направление письма и чтения, внося асимметрию в пространство письменного текста.

3. Структурные особенности пространственных текстов

Пространственные тексты, однако, могут иметь и совсем другие системы формирования, более полно использующие особенности своего канала связи. Намек на принципиально иные способы текстообразования можно найти уже в самой этимологии слова «текст», которое гораздо теснее других семиотических терминов связано с пространственными структурами. Как известно, латинское textum, от которого это слово происходит, означает не только соединение отдельных знаков, но и ткань, сплетенную из многих нитей (ср.франц. textil). Специалисты отмечают, что корень этого слова восходит к индо-европейскому глаголу taksati, относящемуся к деятельности плотника; этот глагол этимологически родствен также и русскому глаголу «тесать» и греческим словам «тектоника» и «архитектура». Более того, с этим же корнем связано и греческое «технэ», обозначавшее не только плотничье дело, но и вообще все пространственные («технические») искусства и ремесла 20.

Не трудно видеть, что в круг этимологических «родственников» слова «текст» входят обозначения важнейших способов пространственного формо[149]образования, лежащих в основе «технических» искусств. Г.Земпер, бывший, кстати, одним из инициаторов сближения теории пространственных искусств с теорией языка, определял эти способы как текстильное искусство, тектонику и стереотомию 21. Каждый из них связан не только с определенными материалами (на чем делал упор сам Земпер), но и с определенными типами операций с пространственными объектами: сочленение готовых частей в строящееся из них целое, расчленение целого на части и т.п.

Поскольку широкое семиотическое понятие текста позволяет относить к нему самые разные носители значений, земперовские типы формообразования можно рассматривать и как типы образования пространственных текстов. Последние, тем самым, оказываются более разнообразными по своей синтаксической структуре, чем тексты в узком, лингвистическом, смысле, структура которых подчинена линейному порядку речевых цепей. Пространственные же тексты могут иметь принципиально иные топологические характеристики, быть, например, неодномерными, непрерывными, обратимыми (в отличие от одномерных, дискретных и необратимых речевых конструкций).

Принципиально другой пространственный строй плана выражения по сравнению со структурами письменных текстов имеют всевозможные изображения на плоскости — картины, рисунки, фотографии и т.д., которые могут рассматриваться как тексты в самом широком смысле слова. Различия между изображением и записью, как двумя типами репрезентации обычно связываются, прежде всего, с различиями семантических правил их интерпретации. Однако не менее радикально различаются и их синтаксические структуры. В противоположность одномерным, необратимым и дискретным синтаксическим структурам письменных текстов, пространство картины неодномерно, обратимо и непрерывно.

В самом деле, двумерность пространственных структур в плане выражения картины есть его неотчуждаемое свойство (не говоря уже о том, что в плане содержания изображаемое пространство может быть и трехмерным). В отличие от линейно упорядоченного письма, не теряющего смысл и при вытягивании в одномерную телеграфную ленту, картина не может сохранить свои значимые пространственные отношения в рамках одного измерения.

Вместе с неодномерностью пространство картины приобретает и свободу от линейной упорядоченности. Благодаря этому в картине в полной мере проявляется свойство обратимости семиотизированного пространства — допустимость соотнесения ее значимых элементов как в прямом, так и в обратном порядке.

Картина имеет и такое топологическое свойство как непрерывность: изображающее пространство может сохранять соотнесенность с изображаемым в мельчайших частях так же, как и в целой картине. В отличие от нее письменный текст теряет функцию репрезентации в достаточно малых [150]фрагментах своего пространства. Правда и пространство картины может быть также дискретным: некоторые мозаики, живопись пуантилистов и т.п. имеют дискретную структуру в своей «форме выражения» (в отличие, например, от пространства телевизионного экрана, которое имеет зернистую структуру в физической «субстанции», но непрерывна в своей «форме выражения», как изобразительное пространство). Тем не менее, непрерывность пространства картины более характерна для нее, чем дискретность.

Как видно из сказанного, исследование структуры пространственных текстов не может обходиться механическим заимствованием лингвистических моделей. Оно предполагает анализ специфически пространственных свойств синтаксиса, отсутствующих в грамматике вербального языка в силу принципиальной его зависимости от временного строя речевых процессов. Анализ топологических особенностей синтаксических структур, складывающихся в результате семиотизации пространства по правилам различных кодов, мог бы составить предмет для специального раздела семиотики пространства — семиотопологии. Такие свойства пространственных структур, как размерность, прерывность и непрерывность, замкнутость и открытость, однородность и неоднородность, изотропность и анизотропность и т.п. семиотопология должна рассматривать не как математические, а как семиотические характеристики, — лишь в той мере, в которой они являются необходимыми атрибутами пространственных текстов. Как семиотическая дисциплина, она включает в свой предмет только то, что характеризует форму выражения пространственных текстов, но не их субстанцию. Иначе говоря, она рассматривает топологические особенности не физических тел носителей сообщений и не их психических образов, а свойства только тех пространственных структур, которые ответственны за передачу смыслов по правилам того или иного кода.

За разницей семиотопологических свойств письма и картины можно видеть радикальное расхождение между пространственным и временным семиозисом, поскольку письменные тексты воспроизводят в пространстве временные структуры речи. Психологические различия между симультанным схватыванием сразу многих отношений как частей целостной картины и сукцессивным синтезом последовательно перебираемых частей в процессе чтения проявляется в семиотическом различии двух противоположных принципов текстообразования. Пространственный семиозис, допуская образование текстов по принципу комбинации заданных частей, имеет еще специфичную только для него способность создавать тексты, структура которых формируется обратным действием разбиения целого на отдельные части с последующей их дифференциацией и детализацией.

Таким обратным сочленению готовых частей способом образования значимых структур в семиотизируемом пространстве является разметка — действие, вносящее в непрерывное пространственное поле сеть разграничений, а вместе с ними — и определенную форму. Созданная в результате разметки [151]пространственная структура может интерпретироваться как модель некоторого объекта: воспроизведение уже имеющегося оригинала или, наоборот, образец для последующего воспроизведения. Она может также исполнять и роль программы движений, системой своих границ препятствуя одним движениям и поощряя другие. Поэтому такой специфически пространственный принцип структурирования используется в организации самых разных носителей смысла: изобразительных — от чертежей до скульптуры — и неизобразительных — от раскройки тканей до планировки городского пространства.

Во всех подобных случаях рассечение пространства и образование пространственных текстов производится за счет введения системы границ разных размерностей (точек, линий, поверхностей), которые выполняют роль индексов, указывающих на изменение значений пространственных зон, и сигналов, отмечающих место, где должно произойти изменение движения тела, руки или глаза.

Возможность рассматривать геометрические элементы еще и как семиотические подсказывается уже названием основополагающего труда Эвклида: «Stoiceia» можно перевести и как «элементы», и как «буквы».

Более того, в этой «азбуке» геометрии минимальный элемент — точка — называется знаком (shmeion), что указывает на исходное понимание точки как метки в пространстве. Такой «семиотический» оттенок эвклидовой терминологии выглядит вполне оправданным, если видеть в геометрических элементах не объекты природы, а продукты культуры. В самом деле, в природе с трудом удается найти приближение к самым простым геометрическим элементам — прямым линиям, плоским поверхностям и т.п., в то время, как человеческая деятельность производит несметное число продуктов правильной геометрической формы. От природных объектов они отличаются прежде всего тем, что были спланированы в сознании человека и приобрели ту форму, которая соответствовала некоторой идеальной схеме. Мысленные же схемы строятся с помощью определенного пространственного кода, элементами которого вполне правомерно считать как раз простейшие геометрические фигуры. На «языке геометрических фигур» написана не «книга природы», как думал Галилей, а «книга культуры» (включая и научные книги о природе). На этом «языке» производится структурирование пространства в актах его семиотизации и образования пространственных текстов прежде всего в практической деятельности: организации пространства предметного действия, пространства социального поведения, пространства иконических моделей и т.д., а, вслед за тем, — и в преобразующих его по мере своего развития теоретических построениях.

С этой точки зрения не трудно узнать в идеальных геометрических формах «форму» в семиотическом смысле слова — набор релевантных признаков, отделяющих в любой «субстанции» системные элементы от внесистемных. Однако семиотическая «форма», в отличие от чисто геометрических форм, [152]включает в себя не только структурные, но и функциональные отношения: она, по определению, состоит из двух планов — «формы выражения» и «формы содержания», корреляцию между которыми устанавливает семиотическая система. Как элементы такой системы, точки, линии, поверхности и строящиеся из них геометрические фигуры играют в пространственном семиозисе преимущественно роль смыслоразличительных, и не смысловыражающих единиц. Эта роль не самостоятельных знаков, прямо отсылающих к объекту, а элементов, из которых такие полнозначные единицы строятся. Такая функция действительно сопоставима с функцией букв алфавита или фонем в речи — т.е. единиц «второго членения», для которых Л.Ельмслев ввел общее название: «фигуры» (еще одно неслучайное совпадение с геометрическими понятиями).

Но если по своим функциям в системе пространственных кодов и организуемых по их нормам текстов эти геометрические элементы вполне соответствуют единицам алфавита в вербальном языке, то по принципу своей структурной организации, как уже говорилось, они существенно отличаются от них хотя бы уже тем, что вместо сочленения знаковых конструкций из дискретных единиц алфавита, наоборот, служат расчленению непрерывного пространства на значимые участки, подчиняясь скорее «принципу палитры». Последний можно рассматривать как альтернативный алфавитному принцип смыслоразличения, включающий в состав системных отношений, наряду с качественными различиями контрастирующих друг с другом единиц еще и количественные градации их плавных переходов друг в друга 22.

4. Особенности интерпретации пространственных структур

Расчленяя семиотизируемое с ее помощью пространство, система образуемых геометрическими элементами границ структурирует план выражения пространственных текстов, в плане содержания которых эта система может приобретать различные значения, в зависимости от семантических правил, задаваемых тем или иным пространственным кодом. Размеченное сетью таких границ пространство превращается в изобразительный текст, если происходит его интерпретация по правилам перцептивного кода, а разметка воспринимается как контур изображаемых фигур, их перспективные сокращения и другие признаки пространственных отношений. Но тот же принцип рассечения лежит и в основе текстов предметной среды, архитектуры, градостроения и т.д., где эти границы служат сигналами и индексами, регулирующими действия в пространстве. В отличие от иллюзорного пространства созерцания, создаваемого изобразительными текстами, тексты пространства действия выстраивают в плане содержания не перцептивные образы репрезентируемых объектов, а двигательные образы поведения в этом пространстве. Связи последних с видимыми пространственными струк[153]турами регулируются рядом специальных динамических кодов со своими семантическими и прагматическими правилами 23.

Из сказанного ясно, что пространственные коды, вносящие «форму» в специфический «материал» своего плана выражения, способны организовывать, с другой стороны, самый разнообразный психический «материал» в плане содержания. Таким материалом для них могут служить далеко не только логические понятия и семантические категории, структурируемые «формой содержания» вербальных языков (как это имеет место в идеографии) или фонемы, структурированные их «формой выражения» (как в фонетическом письме). «Субстанцию содержания» для ряда пространственных кодов образуют, прежде всего, визуальные и двигательные образы невербального характера. Такие коды, вопреки распространенной лингвоцентрической концепции, не являются вторичными по отношению к вербальному языку. Они имеют генетически независимые от речи корни и складываются не как система средств коммуникации между субъектами, а как системы опосредования субъектно-объектных отношений: познавательных, как, например, перцептивный код, регламентирующий процессы визуального восприятия, или преобразовательных, как предметно-функциональный код, связывающий формы предметов с культурными нормами их употребления.

Помимо специфики формы выражения и формы содержания, своеобразие пространственного семиозиса составляют еще и особенности связей между этими двумя планами. Для отношений между ними не типично, в частности, подчинение первому принципу семиологии Соссюра — принципу произвольности или «немотивированности» связи между означающим и означаемым (о том, что пространственный семиозис не подчиняется и второму, выдвинутому Соссюром, принципу линейности означающего, уже говорилось выше). Сам Соссюр, понимая, что «не существует языков, где нет ничего мотивированного» даже в лингвистике, говорил о них лишь как об одном из двух идеальных полюсов, между которыми располагаются реальные знаковые системы. В качестве второго из этих идеальных полюсов Соссюр представлял системы, где было бы мотивировано все. В таком контексте, оговаривая всю условность своей терминологии, он предлагал «называть те языки, где немотивированность достигает своего максимума лексическими, а где она снижается до минимума — грамматическими» 24.

Хотя пространственный семиозис вполне допускает существование знаковых систем «лексического» типа, основу которых составляет «словарь» условных знаков с фиксированными значениями, для пространственных семиотических систем более характерен все же не «лексический», а «грамматический» тип организации, в котором «предпочтение оказывается грамматическим средствам, а именно — правилам конструирования» 25.

[154][/ref]Преобладание «правил конструирования» при построении значимых структур над использованием «лексических» единиц с фиксированными в «словаре» значениями, а также максимальная «мотивированность» плана выражения планом содержания, позволяют связать со вторым полюсом намеченной Соссюром шкалы такой тип репрезентации, как пространственное моделирование, включая создание всякого рода изображений. Для развития этого способа репрезентации пространственный канал связи с его неодномерностью и визуальное восприятие с его способностью схватывать сразу множество соотношений между частями в единой картине целого, создают наиболее благоприятные условия. В противоположность сигнально-индексальному и собственно знаковому кодированию информации, при котором тексты строятся из «готовых» единиц, связанных со своими значениями в самой системе кода, пространственное моделирование не нуждается в «словаре» стандартных знаков, поскольку модель уподобляется репрезентируемому объекту самой своей структурой. В этой структуре ее элементы не имеют независимого от нее значения, а наделяются таковым лишь в зависимости от того места, которое они занимают в системе целого. Так, на разных рисунках одна и та же дуга окружности может приобретать значение холма, брови или арки, в зависимости от контекста, поскольку, как отмечает исследователь семиотики изображений «вне целостности изображения части линий <....> не имеют собственного миметического значения» 26.

Миметический принцип репрезентации, противопоставляющий пространственное моделирование кодированию информации посредством «немотивированных» знаков, все же не лишает его существенных признаков пространственного семиозиса. В частности, и для пространственных моделей остается важным различием между «формой» и «субстанцией». Ведь какое-то сходство всегда есть между любыми двумя вещами, также как всегда можно найти множество различий между самым «похожим» портретом и оригиналом. Чтобы один объект рассматривать как модель другого, нужно иметь определенные критерии для отбора элементов, входящих в уподобляемую структуру. В зависимости от этих критериев в одних случаях для установления семиотических взаимоотношений между моделируемым и моделью будет достаточно количественного подобия некоторых их структур — отношений изоморфизма или гомоморфизма; в других случаях, например, для изображения, требуется еще и качественное подобие сравниваемых структур — отношений иконичности между ними. В любом случае и структурирование, и осмысление пространственной модели производится в соответствии с некоторой системой норм, которые определяют принцип отбора релевантных элементов в плане выражения и принцип их интерпретации в плане содержания. Присутствие такой системы норм вносит [155]определенную систему «форм» в «субстанцию» пространственных моделей и позволяет рассматривать их как результат семиотизации пространства, т.е. как разновидность пространственных текстов.

Всякая пространственная модель содержит как миметические, так и конвенциональные элементы, хотя их соотношение может быть различно: в живописи малых голландцев условных знаков, вероятно, меньше, чем в географических картах. Однако даже в самом натуралистическом изображении его восприятие и осмысление делается возможным только благодаря участию целого комплекса пространственных кодов. Без использования перцептивного кода невозможно было бы превратить ощущения разноцветных пятен на плоскости картины в восприятие объемных форм и их расположений в изображаемом трехмерном пространстве; без подключения предметно-функционального кода невозможно было бы узнавание в этих формах предметов, предназначенных для определенных целей. Без участия социально-символического и иконографического кодов остались бы не выраженными многие социальные, исторические, мифологические и другие особенности изображенных персонажей.

С другой стороны, роль пространственных моделей отнюдь не сводится к иконическому воспроизведению других пространственных же объектов. Опираясь на некоторую систему конвенций, видимые пространственные структуры могут придавать наглядность и невидимым соотношениям между элементами непространственного характера. Так, например, система ценностных отношений, входящая в мифологическую картину мира оказывается наглядно представленной в системе пространственных оппозиций «выше — ниже», «левее — правее» и т.д., организующих не только изображения, но и архитектурные сооружения или предметы быта.

Неодномерность пространственных текстов позволяет представить в форме, доступной непосредственному созерцанию, целостные структуры, которые в вербальном языке и других семиотических системах имеются лишь имплицитно. Таким образом, выражение некоторого мысленного содержания в пространственной форме есть нечто большее, чем перевод текстов из одной семиотической системы в другую. Пространственные тексты, разворачивающиеся синтагматически, in praesentia, принимают на себя те моделирующие функции, которые непространственные семиотические системы осуществляют в своей парадигматике, данной in absentia. То, что в одной системе входит в «форму содержания», в другой — оказывается частью «формы выражения», — что связано с радикальным изменением самого принципа связи этих двух планов друг с другом в пространственном семиозисе.

© Чертов Л.Ф., 1999