Это размышление было спровоцировано желанием понять, что обособляет цирк ото всех других видов зрелища? Что придает самостояние этому древнейшему виду искусства, что характеризует его? Ведь о цирке каждый знает достаточно много, но все наше знание о нем похоже на ряд устойчивых мифов. Артисты цирка не спешат открывать свои тайны. Их жизнь вне арены наименее публична. Это не Голливуд, не Фабрика звезд, где любимцы публики взращиваются под микроскопом средств массовой информации. Цирк, как вид искусства, еще сохранил себя от грубого вторжения повседневной действительности, срывающей все покровы тайны. Может быть потому, что он сейчас не на гребне популярности, а может быть, это проявление самой его сущности.
Чем цирк отличается от театра? Возможно, его отличает происхождение? Цирк, или зрелища циркового типа, настолько же древние, как и театр, если не древнее. Гораздо естественнее представить себе толпу, которая собралась стихийно, чтобы поглазеть на демонстрацию необычных способностей и умений, чем ту же толпу на постановке трагедий Эсхила.
На той стадии развития, когда жизнь общества, социальный и космический порядок поддерживают регулярные ритуалы, едва ли можно выделить какой-то отдельный, оформившийся вид зрелища. Однако, если вполне правдоподобно то, что театральное зрелище вышло по мере смещения смыслов, акцентов и ценностей общества из ритуального действа, воспроизводившего мифологические действия богов, также можно предположить, что и цирковой жест (жест акробата, факира, фокусника) кристаллизовался, постепенно сбрасывая оболочки мифологического осмысления мира, в которые он был заключен.
Цирковое представление, если можно так сказать, более легкомысленное и непосредственное, нежели театральное. Поясним. Театральное зрелище всегда вращается в сферах смысла. Даже если обратиться к до-театральному зрелищу, к ритуалу, то обнаружится, что и там каждое движение имеет определенное намерение и цель. В ритуале оно направлено на обновление, сотворение мира заново, цель его — плодородие, изобилие, укрепление космического порядка. Театральные постановки никогда не претендовали на выполнение таких глобальных задач, но так же, как ритуал отражал доисторические действия богов, сцена отображает поступки и деяния людей и героев, не просто передавая их, но придавая им смысл. Даже театр абсурда имеет свой смысл: отрицание всесилия всякого определенного смысла. Как только нечто выводится на сцену, оно становится подвижным знаком со скользящим означаемым. Здесь все проходит осмысление и переосмысление через образы, призванные разбудить, обнаружить, высветить нечто важное. Театральная сцена работает как сновидение, создавая образы на основе впечатлений от пережитой действительности. Потому театральное пространство так неоднородно и непредсказуемо: оно возникает в точке преломления множественных опытов.
Нельзя сказать, чтобы цирк был явлением, совершенно выходящим за рамки сферы смыслов, иначе возникали бы сомнения в том, что цирк есть область человеческой деятельности. Однако серьезных воспитательных целей или сложной символической нагрузки цирковое действие не несет. Кажется, что происходящее в цирке совершенно несерьезно: трюки акробатов, дрессированные животные и смешные клоуны — это пустая забава для зрителей. Однако успех цирка всегда зиждился на потребностях, глубоко уходящих в основания бытия человека в мире.
Прослеживая точки расхождения между театром и цирком, необходимо обратить внимание на различия в понимании пространства и времени. Театральная сцена порождает иллюзии и требует, чтобы зритель понимал и воспринимал серьезно ту долю условности, которая необходима для зрелища. Уместить на подмостках целый мир — то, что нужно театру. Он делает это за счет дестабилизации пространства сцены. Пространство перестает быть связанным с реальным местом-временем зрителя и благодаря деятельности воображения превращается в открытое, собирающее в себе все возможности место события.
То же происходит и со временем. Оно никогда не совпадает с течением повседневности, и создает свои аттракционы: неимоверно растягивается и резко сжимается, скручивается в петли и разрывается на пунктиры случайных событий. Таким образом, не просто искажается «объективная» пространственно-временная действительность, а возникает иная параллельная реальность. Некоторые авангардистские направления театрального зрелища осознанно и намеренно используют эксперименты с пространством и временем, чтобы вовлечь адептов в игру с иной реальностью.
Цирковое действо для своего осуществления не требует такого искажения восприятия. Оно, напротив, часто даже не принимает условности. Все, что происходит в цирке, должно быть «по-настоящему», ради этого циркачи иногда пускаются на подделки, но в случае разоблачения бывают жестоко освистаны.
Цирк не вводит параллельной реальности, а лишь вторгается в существующую, внося в нее свои краски, свои звуки, свое мировоззрение, тем самым преображая ее. Цирк действует как чудо — бросает вызов законам жизни и природы, и нашей привычке принимать эти законы как должное. Все чудеса мира — воскрешение Лазаря, исцеление слепых, превращение воды в вино и [169] другие возможные — меняют мир и наше представление о нем. Но чтобы они состоялись, требуется вера, или доверие, нужно быть открытым навстречу необычайному и не бояться быть обманутым.
Всего этого требует и цирк. Может поэтому расцвет циркового искусства (с теми персонажами, которых мы имеем и сейчас) приходится на конец Средневековья и Новое время. Цирк — любимейшее развлечение, до тех пор, пока воображение человека не захватывают новые чудеса, пришедшие с цивилизацией, технизацией, индустрией. Цирковой жест воспринимался естественно и радостно в то время, когда мир был очарован и полон чудес (как писал М. Вебер, разволшебствование мира произошло позже). Человек испытывал чудеса мира и верил в них, существовало доверие между человеком и Богом, а граница между двумя мирами постоянно нарушалась. Без цирковых персонажей не обходился ни один из веселых, жизнеутверждающих карнавалов, сила которых давно иссякла.
Сегодня цирк, прежде всего, существует для детей. Простые и естественные механизмы восприятия, яркость и праздничность делают цирковое зрелище одним из самых доступных для детского сознания. Однако, неужели человечество так повзрослело, что ему нечего больше искать в цирке? Чтобы хоть как-то ответить на этот вопрос, хочу предложить вниманию читателя озорное стихотворение чудака Даниила Хармса «Цирк Принтинпрам»:
Автор — Даниил Хармс — большой эксцентрик и очень «несерьезный» поэт. Что предлагает его цирк? Конечно невероятное и новое, ошеломляющее и необыкновенное, никогда не виданное. Цирк, предлагающий что-то обыденное или всем давно известное, лишился бы своей правды. Пусть при ближайшем рассмотрении в его представлении нет ничего удивительного, и пусть даже вообще ничего нет. Но цифры, хвостатые нулями, доводят до умопомрачения и вызывают иллюзию присутствия чего-то громадного, необъятного — словно бесчисленные миры будут выкручивать перед нами номера. Однако тут же великолепный мыльный пузырь лопается на глазах. Кто герои? Коровы, бобры, индюки и петухи! Ха-ха-ха! Но цифры с нулями — не фантом ли нашего существования? Они притягивают и ужасают. Когда человек попадает под их власть, поток «1» и «0» увлекает в бесконечность, с которой не справиться человеческому сознанию. Лучшее, что может сделать человек — это оторваться от пустого исчисления и вернуть свой интерес этому миру. Ведь в мириадах звезд нет ничего близкого человеку. Его планида гораздо ближе — это он сам и его окружение.
Сколько необычайных нелепостей и несуразных сочетаний в обычных вещах обещает цирк! Сколько привычных слов, явлений образуют здесь немыслимые соотношения так, что нарисованная картина становится восхитительной иллюзией, и тут же рассыпается чехардой нелепых бессмыслиц.
Неуемное человеческое любопытство — вот что попадается на крючок заманчивых обещаний циркового зрелища. В ответном чувстве смешивается удивление и недоверие, и разочарование, и всегда необоримая страсть к необычайному. Та беспокойная страсть, что не дает человеку довольствоваться привычным, а выталкивает его вовне, чтобы исследовать пограничные территории, искать что-то другое. И заставляет фантазию смешивать привычное, [172] чтобы получилось нечто новое, а потом искать фантазии подтверждения в действительности. Цирк — это приют для невероятного.
Цирк и сегодня остается пристанищем удивительного и невероятного, смешного и грустного, яркого и захватывающего дух. В то же время всегда немного наивного, нелепого, дерзкого, требующего полной отдачи и доверия, а потому трагического. Ведь удивление забавным трюкам и необычайным способностям — только одна сторона медали. Есть и вторая — когда зрелище вызывает страх и замирание сердца, когда публика не смеется, а молчит, напряженно следя за происходящим. Это та часть цирковой программы, за которую В. Шкловский назвал цирковое действие «трудным», а Ю. Анненков писал, что цирк — это «героический театр». «Затруднение — цирковой прием», — пишет В. Шкловский. Театр, обладая значительной долей условности, в нем не нуждается. В цирке мы с большим напряжением будем следить за акробатами, если они кувыркаются под куполом без страховки, чем за похожими трюками на арене.
Действительно, зритель требует, чтобы каждый рывок силача или шаг канатоходца стоил чрезвычайного усилия и был вызовом ограниченности человеческой природы. Затруднение — не столько прием, сколько суть древнего искусства цирка, связанного с риском и опасностью, когда канатоходец бросал вызов не только законам гравитации, но и себе, своей судьбе, и своим зрителям. На арене древних цирков люди и животные часто боролись со смертью (вспомним римские цирки, в которых очень мало легкомыслия).
Римляне знали толк в зрелищах. По сути, зрелище — то, что обладает очень высокой степенью интенсивности, что приковывает взор, вызывает сильное волнение. Нет более впечатляющего зрелища, чем борьба живого существа за свою жизнь. Эра гуманности [173] подвергла анафеме подобные развлечения (возможно, вполне справедливо). Слова смерть, смех и воскресение уже не стоят рядом, как было прежде у многих народов. Цирки перестали кочевать из города в город и осели. Цирковое зрелище потеряло свою интенсивность, и функции цирка во многом взяло на себя кино, воплощая человеческие фантазии, которым нет, или пока что нет, места в действительности.
Цирк снова откроет свои тайны тому, кто сможет с доверием обернуться к себе и к миру. Цирк не умер, но его чудеса потеснены достижениями науки и техники. Претендуя на абсолютную истинность и логическую проницаемость своих объектов, они тем самым ставят под сомнение истинность и ценность всего, что не входит в их сферу. Открыто веря в науку и прогресс, мы стесняемся признаться, что хотим верить в чудо. А цирк не терпит сомнений и скепсиса. Чтобы он состоялся, нужна уверенность в его правдивости.
- [1] С сокращениями. Полная версия см.: Хармс Д. Полет в небеса. Л.,1991.
Добавить комментарий