Попытка осознать себя в корне своем является по сути дела ни чем иным как, вполне соотносимым с известным понятием субстанции у Спинозы, уходом по тернистому пути замыкающегося круга от себя самого. Поскольку все мы находимся на этапе «отношений без взаимности» с тем поколением, которое условно можно было бы назвать величиной того «бесконечного означающего», кое противопоставляют обычно «ортодоксальному означаемому», а попросту — с поколением Пи, то порядок рассудка в этом случае застигнут нами врасплох.
Искомое поколение, подобно означающему его числу, никогда не окажется найденным. Здесь можно было бы употребить параллели с хемингуэевским «потерянным». Для аналогии разумнее всего было бы использовать идею культурного следа Жака Дерриды, а также дискурс о том, что все есть текст. Не кажется ли Вам, коли сознание — это текст, то демистикация тотального рассудка заключается в расшифровке текста, находящейся в тени имени собственной души? Тогда виртуальное — это то, что существует в нашем сознании и чему наше сознание находит реальное подтверждение. Мы бесконечно ищем себя в отражении, в создаваемом тем или иным образом двойнике, в непросчитанном значении Пи, причем это Пи теряет свою константность. Удерживая в памяти известный образ более значимых, нежели сам текст, отметок на полях книг как выход за пределы принятого, каждый из нас сам определяет свое поле значений. Таким образом, поля поглощают собой весь текст, оставляя в центре листа единственный знак — Пи. Так мы оказались в точке, где маргинальность определяет идентификацию.
На данной конференции следовало бы рассматривать триединство предложенной темы. Как то: виртуальное пространство искусства, виртуальное пространство культуры и виртуальное пространство самой жизни. Что есть виртуальность с берега реальности? Какой мы видим реальность сквозь призму несуществующих «но»? И каким образом соотносятся эти берега нашего бурного сознания? Несколько вопросов вдогонку. По каким канонам работы Пабло Пикассо являются произведениями искусства? Чем очаровывает Курехин? Где заканчивается Карбюзье? В чем однозначность поэзии Крученых? В чем красота Марлен Дитрих? Что есть натурализм опусов Пелевина?
Современные художники, работающие по канонам золотого сечения и гармонии цветосочетаний, тотально не имеют популярности, зато раскиданные по галерейному (а зачастую и музейному) полу продукты жизнедеятельности, собирают зрителей и деньги всевозможных фондов. В этом окончательном случае вечные ценности (хотя бы в искусстве) основанные на неких принципах гармонии оказываются виртуальными по отношению [165] к чему-то необъяснимому, собирающему почтенную публику поглазеть на кучу тряпья и декларирующим абсолютную вещность.
У писателей есть одна неприятная особенность: предлагать читателю свои болезненные и другие неприятные ощущения в своих трудах на совершенно вроде бы отвлеченные с виду темы. (О, бумага! Vivat твоему молчанию!) Частью исторгнутые, эти ощущения проходят, но вытесненные столь легко, столь же легко появляются и вновь. Посему процесс бесконечен. Мало того, у них хватает смелости ссылаться в своих трудах на труды других, подобных им, и тогда лузер-читатель рискует всю свою жизнь плутать по катакомбам чужого сознания, идентифицируясь подобно Минотавру (вынужденному для собственного существования пожирать все новые и новые тексты) в перепутанных проемах места своего заключения. Читать книги разрешается только очень сильным и здоровым людям, способным позволить себе не вступать в заведомо проигрышную схватку с модными писателями. Текст становится в этом случае уже не текстом, а чистой игрой. Так у М. Павича мы оказываемся соблазненными «словарями» и «кроссвордами», а у вышеупомянутого В. Пелевина — ролевыми играми для больного рассудка.
Обратимся к музыке. Хотелось бы поделиться с уважаемой публикой услышанной некогда историей об истории с курехинской «Поп-механикой». Большая часть массовки на одном из последних концертов «Механики» состояла из студентов музыкального вуза, которые оказались вовлеченными в процесс, не будучи посвященными в контекст происходящего, выполнили требуемое, и покинули сцену в полном недоумении от сотворенного. Описанная реакция может оказаться единственно возможной здоровой реакцией на мероприятия в современной культуре любого уровня. Подобную реакцию мы можем наблюдать у людей, оказавшихся в семантическом пространстве фильмов П. Гринуэя. Культурное пространство — игра, с правилами которой ознакомлены все участвующие. Таким образом мы принимаем на веру виртуальные раскопки несуществующих курганов (проект «Культура Кеме»), дневники никогда не происходивших экспедиций (А. Белкина, П. и О. Флоренских), локоны мнимого возлюбленного, книги не существующего писателя. И здесь мы вынуждены признать, что вера оказывается главной отправной точкой реальности. Итак: верую, ибо виртуально.
Искусство — это не то, что создается, а то, что мы воспринимаем, но это тема для отдельного доклада.
Добавить комментарий