В контексте воспроизведения время впервые упоминается в связи с пространством. Процедура cogito становится осуществлением ряда свободных (свободно полагаемых) явлений, конфигураций мысли, имеющих пространственно-временную феноменологию. Сам акт воспроизведения тем более требует расшифровки, так как ставит под вопрос причинность, «историческую зависимость» вариаций знания.
У Хайдеггера временность наименована исходным временем. Временность у Хайдеггера не есть сущее, временность вообще «не есть, а временит». Времение дает возможность времени в расхожем понимании. Времение делает возможной множественность бытийных модусов присутствия. Феномены настающего, бывшести, актуальности именуются экстазами временности. Существо временности выступает в единстве экстазов. Расхожее понимание как чистая последовательность всех «теперь» возникает из нивелированного экстатичного характера. Хайдеггер рассматривает время как единство экстазов временности, представленных настающим (будущим), бывшестью (прошлым), актуальностью (настоящим). В каждом экстазе временность целостна, хотя хайдеггеровская лексикография подразумевает наличие структурных моментов — «понимания», «расположения», «падения» и «речи», — интерпретация которых позволяет более конкретно выявить временность как условие возможности присутствия, «вот», и экзистенциальную основу «заботы». То есть структурные составляющие временности напрямую связаны с экзисентциально-онтологическим аспектом хайдеггеровского наброска, а не с временем самим по себе. Что совершенно естественно для задачи экспликации бытийности. Анализ временности у Хайдеггера изначально вытекает из необходимости экспликации бытийности. Темпоральность Хайдеггера есть темпоральность бытия, в экспозиции которой «впервые дается конкретный ответ на вопрос о смысле бытия». Даже детальное изложение конституэнтов времения (как экстатического единства) предпринято Хайдеггером лишь для рассмотрения «собственной способности присутствия быть целым». Но для прояснения этой целостности, как протяженной «между» рождением и смертью, Хайдеггер вынужден прибегать к анализу проблемы историчности как структуры события присутствия. Хайдеггер различает историчность и «внутривременность», называя последней расхожее толкование историчности. Приступая к рассмотрению историчности, Хайдеггер предупреждает, что путеводной нитью будет являться интерпретация «заботы» как временности, а раскрытие историчности лишь обнажает то, что уже скрытно лежит во времении временности. Историчность, вообще, подразумевает некую систематизацию и интерпретацию стихийности. События описываются [127] как произошедшие в прошлом и продолжающие действовать в действительности интерпретации. То есть прошлое есть свойство стихийности в ее (стихийности) интерпретации. Прошлое есть свойство историчности и способ описания историчности, то есть способ историографической дискрипции. «Прошлое» содержится в любом акте идентификации события как идентификации свершившегося; так же события как исторического события для создания языка интерпретации, могущего быть лишь в традиции. В связи с историчностью у Хайдеггера впервые возникает слово «судьба». Судьба существует и осуществляется как «исторический путь». Историчность вообще есть мироисторичность. И вовсе не очевидна самопонятность взаимосвязи между рождением и смертью, то есть единство сцепления переживаний «между», их «протяженное устояние». И для прояснения этого вопроса Хайдеггер указывает на операцию «возобновления», проделываемую «решимостью самости». Термин «возобновление» неразрывно связан с «бывшестью». Возобновление не есть повторение, поскольку возобновление есть возобновление возможности. To есть историчность раскрывается как непрерывная попытка удержания в единстве своей судьбы «между» возможностями и необходимостями прошлого и будущего. Техника пути составлена из решимости «бывшествующего возобновления. И лишь живая собственная решимость как фактическая судьба способна разомкнуть возобновлением былую историю, установить ее в «действительности» и будущности.
Параллельно Ж. Делез обнаруживает три синтеза времени. Пассивный синтез — синтез привычки, где время — живое настоящее с пассивным обоснованием, от которого зависят прошлое и будущее. Второй синтез — синтез памяти, чистое прошлое с точки зрения обоснования. Третий синтез наиболее приемлемый для Делеза, наиболее подходящий для времени у Делеза, разрывает два первых. В нем «настоящее является лишь актером, автором, агентом действия». Третий синтез связан с повторением, с метафорой вечного возвращения. «Первый синтез затрагивает только содержание и основание времени, второй синтез — его обоснование, третий синтез обеспечивает порядок, систему, ряд и конечную цель времени», — пишет Делез. Третий синтез олицетворяет чаяния философии, которая вне времени и вечности, то есть «против этого времени, в пользу времени, которое, я надеюсь, придет». Тождество, произведенное различием, определяется как повторение. Мылить одинаково, исходя из различия — вот в чем состоит повторение в вечном возвращении. Сюжет вечного возвращения очень значим для вопроса о времени в аспекте воспроизведения. Интерпретация Делезом этой метафоры (данная им также в работе «Ницше») основана на избирательности вечного возвращения, не возвращения «того же самого», но нового, принципиально иного. (Позже это превратится в идею «сверхчеловека»). Вечное возвращение не возвращает подобное, одинаковое, оно вытекает из чистого различия. На страницах «Различия и повторения» [128] приведена цитата из Бланшо, резюмирующая то, о чем идет речь: «Нет более оригинала, но вечное мерцание, в котором в свете отклонения и возвращения рассеивается отсутствие первоисточника». Делез называет вечное возвращение «законом без основания». Оно затрагивает те системы, которые Делез называет симулякрами или фантазмами — дифференциальные системы с разнородными резонирующими рядами, с темным предшественником и усиленным движением.
Таким образом принципиальная изменчивость многообразия Делеза идет вразрез с удержанием единства у Хайдеггера, хотя оба автора исходят, казалось бы, из одного и того же — экстатическое времение Хайдеггера и «сорвавшееся с петель» время Делеза. Но, как видно, проблема экспликации временной тематики наделена в известной степени самодостаточностью, и версия любого автора предстает как непротиворечивая и вполне достигающая поставленных задач. Мы обязаны Хайдеггеру указанием на «изначальность» времени, на проблему времени как проблему истолкования «истока». Делез же заинтриговывает интерпретацией ницшеанских идей на эту тему. Но как в том, так и в другом случае временная тематика объясняется с акцентом на акт воспроизведения как единственно представляющий ею природу времени. Некоторым образом проблема времени (как необходимо (и как будто только лишь) длящейся величины) подменяется проблемой пространства.
Именно говоря о воспроизведении, мы вспоминаем о стихии практического. Практическое понимается как пространство опыта, целостность события мысли, полнота переживания. Время позволяет отличить нас от самих себя, пространство же — различить одно переживание от другого. В хронотопе время как бы воспроизводит само себя. Пространство практического образуется как процедура свободно являемых движений, подчиненных цели удержания первоначальной спонтанности. Каждое действие обусловлено само по себе как независимая, имеющая свои собственные основания структура с неизбежно присущей ей новизной (повторение — это не повторение «того же самого», Ницше — Делез). В контексте такого рода движений воспроизведение выступает как воплощение (возможен ли метемпсихоз внутри одной «жизни»?). Стихия практического образуется в результате своего рода негативных действий, действий, имеющих дело с неизвестным («новым»), а потому критерий правильности — в точном следовании правилу «неделания» (то есть неизвестно, что делать должно, но точно известно, что делать не должно).
Пространство практического в пределе выглядит как медитативное пространство, которое должно воспроизвести (воплотить) всю чистоту начала в каждом последующем моменте практики; при этом каждый последующий момент необходимо несет в себе долю неизвестности (в смысле хаотичности и изначальной неупорядоченности человеческой психики), преодоление которой требует своего рода негации. Проблема воспроизведения представляется [129] как обратная сторона проблемы дискретности. Смерть является символом и условием определенности, завершенности и символом перехода в следующее «воплощение». Синтез времени производимый в этот момент сознанием, необходимо символичен. Так как для утверждения о присутствии сознания в переживаниях нужна идентификация его присутствия в любой момент, в том числе и в «последний». То есть реально для принятия постулата существования сознания нужно его «бессмертие», его постоянный метемпсихоз (не говоря уж о его нефизичности и транссубъективности). Каждый момент осознания требует полноты и завершенности, провоцируя тем самым осуществление символического времени. Не может быть законченной структуризации, существует лишь схема символической отсылки.
Добавить комментарий