Наука и метасознание

[62]

Существует множество концепций сознания. Они связаны с решением тех или иных мировоззренческих, методологических, гносеологических, прагматических и других философских проблем. Построение какой-либо «теории» сознания означает, что сознание рассматривается как объект, который можно описывать, объяснять, интерпретировать и т.п. При этом теоретик абстрагируется от тех условий, в которых определено его собственное сознание. Метафизическое рассмотрение сознания предполагает осмысление условий возможности бытия сознания, в том числе и того, которое осмысливает эти условия. Эти условия задаются сознанием, которое стремится понять самого себя. Таким образом, метафизика сознания есть всегда анализ того, каким образом сознание полагает условия собственного бытия. В такой постановке задачи содержится антиномия сознания, которая обсуждается на протяжении всей истории философии. Тезис этой антиномии гласит, что сознание безусловно, в антитезисе же утверждается обусловленность сознания. Возьму на себя смелость предложить для обсуждения следующий вариант разрешения данной антиномии. Сознание безусловно как акт полагания себя чем-то (например, безусловным или обусловленным), как акт полагания собственных условий бытия. Сознание обусловлено тем, чем оно полагает себя (безусловным или обусловленным), какими условиями обусловлено его понимание собственного бытия.

За сформулированными тезисом и антитезисом стоит множество различных концепций сознания, имевших место в истории философии. Упрощая эту историю, можно сказать, что тезис характеризует классическую философию, или, так называемую философию модерна, антитезис свойствен большинству современных философских концепций, относящих себя к постмодернизму. Поэтому формулируя выше гипотезу о безусловной обусловленности или обусловленной безусловности сознания, я надеюсь найти оправдание обоим подходам, и, в определенном смысле, реабилитировать интенции классических концепций сознания. Одним из главных оснований такой реабилитации является анализ сознания в сфере научного мышления. В качестве отправной точки для анализа сознания возьмем идею об объективности научного знания и рассмотрим то понимание сознания, которое связано с признанием данной идеи.
[63]

В современной философии и методологии науки объективность научного знания и познания является проблематичной. Известно различие, которое проводят между типами рациональности в классической и неклассической науке. Обсуждается также вариант постнеклассической рациональности в науке. В каждом из указанных типов рациональности явно или неявно присутствует определенная концепция сознания. Рассмотрим последние в контексте решения проблемы научной рациональности.

Неклассическая наука порывает с представлением классической науки о существовании вещей самих по себе вне и независимо от условий познания. Это нашло отражение в принципе относительности объекта к средствам измерения, в принципе дополнительности Н. Бора, в антропном принципе в космологии и других принципах современного естествознания. К этому можно добавить исследования культурно-исторической природы научного познания и знания. Все это вместе привело к постановке проблемы «включенности» сознания в картину мира и необходимости осмысления онтологического статуса сознания в познаваемом и знаемом мире. Был пересмотрен классический идеал объективности научного познания и знания и сформулирован неклассический идеал, согласно которому описание объекта относительно к условиям познания, в число которых входят как эмпирические средства познания, так и теоретические. Если в состав последних включить ценностные характеристики бытия субъекта познания, то неклассический тип рациональности расширяется, как это предложено В.С. Степиным, до постнеклассического типа рациональности. На мой взгляд, принципиальных методологических различий между неклассическим и постнеклассическим типами рациональности не существует, поскольку в них природа связи между объектом и субъектом одинакова. Поэтому в дальнейшем мы будем пользоваться только одним понятием — неклассический тип рациональности.

Неклассический тип рациональности полагает сознание субъекта событием, которое оставляет след на результатах опытного познания. В некоторых наиболее радикальных интерпретациях квантовой физики говорится даже о влиянии сознания на объект наблюдения (знаменитый парадокс «не живой и не мертвой кошки» Э. Шредингера). Здесь сознание выступает как нечто безусловное по отношению к содержанию опыта. Вместе с тем, неклассический тип научной рациональности принимает тезис о культурно-исторической обусловленности познающего сознания. Данный тезис, однако, содержит в себе принципиальное ограничение на возможность собственного обоснования. Идея социальной обусловленности всех феноменов познания и сознания предполагает возможность прослеживать умом все зависимости этих феноменов от обстоятельств бытия субъекта. Обосновать эту все- [64] гда существующую зависимость знания и сознания от бытия субъекта в мире невозможно в силу того, что всегда имеется граница между концептуальным осмыслением бытия субъекта и действительным бытием субъекта. В субъектном бытии всегда есть некий «осадок», который остается от применения рефлексивных процедур. Кроме того, в процессе познания человеческой субъективности последняя разлагается на такие компоненты, которые могут выступать в качестве объекта эмпирического и теоретического исследования. Человеческая субъективность, взятая как объект, показывает себя лишь в той мере и с той стороны, которые определены условиями ее исследования. Это означает, что человеческая субъективность дана нам лишь в объектных и объективированных формах бытия универсума, включающего в себя природу, общество, формы культуры. «Вписав» субъекта в этот универсум в качестве одной из его предметных форм, мы сводим бытие субъекта к функциям универсума. В современной философии этот вывод расценивается как «смерть субъекта». В философии науки он выступает в виде тезиса о социокультурном релятивизме в вопросе об объективности и истинности научного познания и знания. Отмеченные трудности подводят к мысли о необходимости философского осмысления неявных и необъектных форм существования человеческой субъективности, остающихся за рамками рефлексивной позиции по отношению к сознанию, и необходимости философского анализа идеи безусловности сознания, без которой, как это не покажется странным, невозможно обосновать тезис об обусловленности сознания.

Для обоснования выдвинутых соображений обратимся к анализу тех неявных допущений относительно бытия сознания, которые содержатся в классическом и неклассическом типах научной рациональности.

Классическая наука, в лице, прежде всего, естествознания, выработала определенные представления об объективности познания и те требования, которым должна удовлетворять деятельность познающего субъекта. Еще Ф. Бэкон в своей теории «идолов» указал на то, что необходимым условием объективного познания природы является «очистка» сознания познающего от предрассудков, которые мешают адекватному постижению объективных законов природы. Сознание должно быть предварительно «пустым», не заключать в себе никакого предрассудочного знания о мире. Постичь истинные законы природы может лишь тот человек, который способен абстрагироваться от всего «слишком человеческого» в себе: от своей принадлежности к конкретной культуре и ее ценностям, исторической эпохе, языку, от своей телесности и чувственности, от своей человеческой природы в целом. Иначе говоря, познающий субъект должен предварительно дистанцироваться от своей принадлежности к миру, к природе, должен про- [65] извести «опустошение» своего сознания, или привести свое сознание в состояние абсолютного чистого бытия, не обладающего никакой определенностью содержания. Классическая наука, таким образом, держится на идее трансцендентного неопределенного безусловного сознания как условии возможности объективного познания. Субъект с таким сознанием не определен в пространстве и времени, не только культурного и исторического бытия, но и бытия физического мира в целом, то есть данный субъект не имеет своего «места» (он везде и нигде не «здесь») и «времени» (он всегда и никогда не «сейчас»). Чтобы стать субъектом научного познания человек должен утратить все человеческое в себе и стать бесчеловечным.

Бэконовская теория «идолов» есть в то же время теория живого человеческого сознания. Данная теория описывает феномены субъективного осмысления действительности, объясняет их и указывает на возможность осуществления контроля за состояниями этого сознания, что позволяет человеку в принципе различать те содержания сознания, которые обусловлены объективным предметом опыта, и те содержания, которые обусловлены субъективными пред–рассудками, данными нам до самого познания предмета. На этом различении базируется методология классической науки, полагающая возможным всегда провести границу между субъектом и объектом познания. Аксиомой и идеалом этой методологии является декартовский принцип cogito. При этом носителем объективного знания является чистое неопределенное сознание, существование которого не определено внешним опытом и рефлексией.

Обратим внимание на ряд интересных феноменов классической науки, в которых отражено бытие неопределенного сознания. Эти феномены впервые четко были зафиксированы в механике Ньютона. К ним, прежде всего, относятся представления об абсолютном пространстве и абсолютном времени. Абсолютное пространство, которое Ньютон назвал «чувствилищем Бога», является безусловным существованием, которое выступает условием существования относительных «пространств» — систем отсчета, в которых определены локальные движения тел. Больше того, абсолютное пространство является необходимым условием существования инерциального движения, инерциальных систем отсчета, и, следовательно, условием инвариантности законов природы относительно галилеевых преобразований пространственных и временных координат. Никакими физическими методами невозможно обнаружить существование абсолютного пространства. Последнее есть та инерциальная система отсчета, относительно которой определяется существование локальных инерциальных систем отсчета, но которая сама не является инерциальной относительно последних. Иначе говоря, абсолютное [66] пространство есть безусловное существование, относительно которого невозможен какой-либо опыт, но полагая это существование можно описывать, объяснять и понимать мир физических явлений. Абсолютное пространство не дано сознанию теоретика, а задается сознанием как собственное условие понимания сущего в мире. Поэтому абсолютное пространство можно понять как символическое существование некоего метасознания сознания. В таком же смысле можно трактовать представление об абсолютном времени. Действительно, это понятие не отражает никакой реальности физического мира, но существование абсолютного времени постулируется как необходимое предельное условие понимания познающим субъектом единства многообразия наблюдений физических явлений в различных системах отсчета. Это единство гарантируется в классической физике принципом дальнодействия, или принципом абсолютной одновременности. Кроме того, понятие абсолютного времени позволяет всегда различать причину и следствие, прошлое и будущее.

Таким образом, абсолютное пространство и абсолютное время в классической физике являются существованиями, символизирующими безусловные структуры метасознания, которые являются полагаемыми им условиями понимания и познания мира. Метасознание объективирует предельные основания своего существования полагая их в качестве символически существующих границ мира.

Подобное понимание сознания мы встречаем уже у Канта в учении об априорных формах чувственности, рассудка и разума. Сознание познающего субъекта, согласно Канту, должно быть не просто «пустым», но и определенным образом изначально структурированным. Вместе с тем, сознание обладает конструктивными возможностями, благодаря которым формируется объект познания и знание объекта. Важным дополнением Канта к идее трансцендентности субъекта классической науки является идея трансцендентальности субъекта. Принципиальной особенностью последнего является неопределенность его бытия. Трансцендентальное сознание имеет, по Канту, безусловный и спонтанный характер, который определяет собственные законы деятельности человеческого мышления, его автономность. Кантовская вещь в себе является «двойником» трансцендентального сознания. Также как вещь в себе есть то, что стоит за явлениями, данными нам в опыте, так и трансцендентальное сознание есть скрытая от рефлексии глубинная основа явлений сознания. Как вещь в себе есть безусловное в опыте, так и трансцендентальное сознание есть безусловное существование. Безусловное, как отмечал Кант, находится в вещах, поскольку мы их не знаем, то есть как в вещах в себе. Трансцендентальное Я есть граница постигающей себя субъективности. Вещь в себе есть граница познания предметов опыта. [67] Поэтому о трансцендентальном сознании можно говорить в терминах границы мира, в качестве каковой выступает вещь в себе. Разумеется, речь идет о границе познаваемого в опыте мира, который дан нам в формах научного предметного знания.

Довольно распространенным является мнение о принципиальном отличии классической и неклассической науки. Основания для такого мнения хорошо известны, ибо они широко обсуждались в философской и научной литературе. Гораздо меньше внимания привлекают общие основания обоих типов научного исследования. Одним из них является признание существования метанаблюдателя и соответствующего метасознания. Покажем это на примере тех теорий, которые считаются ядром неклассического естествознания. Прежде всего это теория относительности Эйнштейна и квантовая физика.

Теория относительности А. Эйнштейна явно вводит в естественнонаучное знание проблему понимания и предлагает определенное ее решение. Как уже отмечалось, методология классической физики признает существование абсолютного субъекта и единственного сознания, в формах которого мир нам дан как объективно существующий. Здесь нет проблемы понимания, так как нет многообразия сознаний. Проблема понимания возникает в теории относительности постольку, поскольку признается существование множества независимых наблюдателей, в формах сознания которых мир каждому дан по-своему. Теория относительности исходит из равноправия различных точек зрения, то есть не существует привилегированной субъектной репрезентации мира. Это связано с невозможностью физическими методами отличить «правильное» и «неправильное» видение мира. Теория относительности изобретается Эйнштейном как способ понимания каждым наблюдателем видения мира другими наблюдателями. Необходимость такого понимания связана с утверждением физических принципов близкодействия и постоянства скорости света, на которых базируется теория относительности. Релятивистские преобразования Лоренца дают нам не только правила перехода от одной системы отсчета к другой, но и правила преобразования знания о мире у одного наблюдателя в знание о мире, которое имеется у другого наблюдателя. Инвариантом здесь являются сами правила или законы перехода от одной системы знания к другой. Заметим одно важное обстоятельство, связанное с теорией относительности. Каждый наблюдатель локализован в своем видении мира в пределах так называемого светового конуса, внутри которого расположены события прошлого, настоящего и будущего, относительно которых информация может быть получена. События за пределами светового конуса не могут быть наблюдаемы. Эти события наблюдаемы другим субъектом, если он находится в соответствующем световом конусе. Поэтому возникает необходи- [68] мость в существовании метасознания, в формах которого будет дан мир, в котором сосуществуют независимые и не знающие друг о друге частные наблюдатели. Одной из таких форм является изобретенное Г. Минковским четырехмерное пространство-время. Модель четырехмерного пространство-времени есть репрезентация объективного существования мира. Можно сказать и так, что Г. Минковским был изобретен метаязык, благодаря которому возможно осуществлять перевод «текста»-информации о мире одного наблюдателя, в «текст» другого наблюдателя. Этим универсальным языком неявно вводится какое-то одно метасознание, которое является условием понимания наблюдателями содержаний сознания других наблюдателей. Здесь реализуется та модель понимания, согласно которой понимаемый смысл есть инвариантное содержание индивидуальных знаний, информационных «текстов». Отметим, что такое «общее» метасознание не является результатом консенсуса, соглашения, в целом — результатом взаимоотношения отдельных сознаний.

Идея метасознания находит себе место и в современных квантовых теориях элементарных частиц, основанных на теории калибровочной инвариантности Г. Вейля. Остановимся на этом чуть подробней, поскольку в приводимых ниже рассуждениях статус и роль метасознания выявляются достаточно ясно. Допустим, что по всему реальному трехмерному пространству распределены экземпляры эталонной меры длины. Возьмем один экземпляр эталона длины и будем переносить его по пространству, производя локальные сравнения этого экземпляра с тем, который уже находится в каждой точке пространства. По предположению Г. Вейля, наше пространство может обладать удивительным свойством, состоящим в том, что перемещение эталона длины из одной точки пространства в другую вызывает изменение масштаба длины. Если мы захотим физическими измерениями уловить это изменение масштаба, то у нас ничего не получится: так любая длина изменяется при перемещении в таком пространстве. Поэтому говорить об изменении калибровки перемещаемых единиц длины можно лишь при условии, что мы знаем об этом изменении в силу каких-то оснований, которые имеются у нас не только благодаря измерению. Мы априори должны знать, что в каждой точке пространства существуют идеальные масштабы одной и той же длины. Благодаря этому имеет смысл утверждение, что перемещаемый из точки А в точку Б отрезок длины увеличивается или уменьшается. Кто же является носителем такого априорного знания? Во всяком случае не тот наблюдатель, который получает информацию из данных своих измерений, ибо опыт всегда будет говорить о том, что длина не меняется. Носителем указанного априорного знания является метанаблюдатель, который наблюдает за эмпирическим наблюдателем и оценивает результаты измерений по- [69] следнего. Больше того, метанаблюдатель может изменять калибровку идеальных масштабов длины, но это обстоятельство никогда не проявит себя в опыте. В более общем случае калибровочное изменение имеет место не только в отношении длины, но и других физических величин. С помощью калибровочных вейлевых пространств можно описывать любые физические поля и взаимодействия. Такой подход принят в качестве фундаментального для построения современных единых теорий материи. Видно, что он основан на метафизическом допущении существования в мире идеальных эталонов различных физических величин. Особенность этих эталонов в том, что с их помощью измеряют, оценивают масштабные изменения, но которые сами не измеряются и не подвергаются указанным изменениям. Абсолютные эталоны есть некие «вещи в себе». Их присутствие невозможно обнаружить в опыте, они не являются формами бытия природы. Непризнание же таких существований в мире ведет к парадоксам измерения и невозможности рационального осмысления осуществления измерительных процедур (ибо тут нам грозит регресс в бесконечность).

Из проведенного анализа следует, что как в классическом, так и в неклассическом типе рациональности предполагается существование метасознания. В классической науке оно полагается по сути тождественным с сознанием каждого познающего индивида. Индивидуальное сознание наблюдателя является более или менее точной копией метасознания, то есть сознания абсолютного трансцендентного субъекта. Индивидуальное сознание содержит предрассудки, лишь искажающие образ метасознания. В неклассической науки картина сложнее, здесь признается и существование метасознания, и существование множества самостоятельных индивидуальных сознаний наблюдателей, которые не являются копиями одного метасознания. Более того, в отличие от классического типа научной рациональности, где переход индивидуального сознания к состоянию метасознания может быть осуществлен непрерывным образом, в неклассическом типе научной рациональности переход от индивидуального сознания к метасознанию осуществляется скачком и связан с кардинальным изменением форм репрезентации действительности. Так в последнем примере осознание неизменности масштаба перемещаемого эталона несовместимо с знанием того, что «на самом деле» масштаб изменяется. Одно видение действительности несовместимо с другим. Этим разным сознаниям соответствуют разные типы опытов, так что то, что узнается одним сознанием не узнается другим и наоборот. Далее, в классической науке нет принципиального вопроса о понимании сознания «другого». Здесь понимание автоматически обеспечивается идентичностью индивидуальных сознаний разных наблюдателей. В неклассической науке сознание одного наблюдателя есть всегда принципиально иное, отличное от сознания дру- [70] гого наблюдателя. Каждый наблюдатель занимает свое единственное «место» в мире, он онтологически укоренен, в силу чего человеческое существование определяется принципом «неалиби в бытии» (М.М. Бахтин). Онтологическая укорененность человеческого сознания в познаваемом мире не позволяет осуществить понимание сознания «другого» за счет абстрагирования от своего «места» в мире и, как следствие, осуществить переход на «место» другого субъекта. Здесь акт понимания требует не перехода в другую точку зрения, а отказа от всякой точки зрения и перехода в такую «точку зрения», которая не может быть чьей-либо, она не принадлежит никому, хотя ей могут принадлежать многие. Сказанное можно проиллюстрировать с помощью аналогии с процессом изображения, например, в искусстве. Можно изобразить в рисунке какой-то предмет так, как он видится с того места, где находится рисовальщик. Таких изображений может быть столько, сколько существует мест. Можно попытаться изобразить предмет с той точки зрения, которая связана не с моим, а с другим местом, но это предполагает возможность перемещения с моего места в другое. Но возможно и такое изображение, которое не соответствует никакой позиции наблюдателя. Нет такого места в пространстве, с которого можно было бы увидеть предмет так, как он дан в изображении. В метасознании дано именно такое «изображение» действительности, для которого не существует никакой возможной «точки зрения», «места» в мире, системы отсчета, типа измерительного прибора и т.д. Это «изображение» есть не предметное научное знание (как иногда говорят, знания «о»), а понимание смысла данного в сознаниях наблюдателей. Как, например, ненаблюдаемость изменения масштаба физической величины имеет смысл масштабного изменения в калибровочном пространстве Вейля, а, например, гравитационная сила имеет смысл кривизны пространства в общей теории относительности Эйнштейна и т.д.

Таким образом, метасознание является безусловным по отношению к способам бытия в мире реальных познающих субъектов, наблюдателей. Но оно выступает условием объективного описания, объяснения и интерпретации опыта. Метасознание непредметно и символично. О его существовании свидетельствуют странные абсурдные объекты, которые мы полагаем должными существованиями в мире, но которые невозможны в бытии мира, их существование не вписывается в формы бытия мира. Такие должные, но невозможные существования можно попытаться интерпретировать двояко: как границы бытия мира и как границы сознания.

Абсурдные объекты, как отмечалось, имеют смысл, но они не имеют логического и онтологического значения. Как отмечал в своей книге «Логика смысла» Ж. Делез, эти объекты из «сверхбытия», они существуют наряду с двумя родами бытия: бытия реаль- [71] ного как «материи денотаций» и бытия «возможного как форму значений» 1. Такие объекты «без места» не могут быть реализованы в бытии мира, тем не менее они могут быть определены только на множестве значений бытия знаемого мира. Так абсолютному пространству мы придаем значение системы отсчета как бы существующей в мире, абсолютным эталонам мы придаем значения физических величин как бы существующих в мире, вечному двигателю мы придаем значение как бы существующего движителя и т.д. С логической точки зрения абсурдные объекты определены на множестве вещей, свойств, отношений и состояний знаемого мира. Такие абсурдные объекты давно стали предметом дискуссий в фундаментальной математике. Еще А. Пуанкаре обратил внимание на особую роль непредикативных определений в логике и математике. В них объект определяется через множество, в котором он является одновременно элементом этого множества. Нередко такие определения являются источником логических противоречий и парадоксов в научных теориях, поэтому А. Пуанкаре призывал математиков не допускать подобных определений. Тем не менее, как оказалось, без них подчас невозможно обойтись 2. В логике различают две ситуации, связанные с непредикативными определениями. Во-первых, определяемый предмет выделяется из множества как уже существующий в этом множестве. В этом случае логические парадоксы не появляются. К таким случаям относятся, например, родовидовые и дескриптивные определения. Вторая ситуация характеризуется тем, что существование определяемого предмета вводится самим определением. Таковые возникают тогда, когда речь идет об определении границ. Типичным примером, который послужит нам моделью, является определение верхней или нижней границы множества действительных чисел. Верхняя граница есть самое большое число, которое больше любого числа данного множества, а нижняя — есть самое малое число, которое меньше любого числа данного множества. Если верхнюю или нижнюю границы понимать как числа, уже принадлежащее множеству действительных чисел, то такие «числа» абсурдны, так как одно из них больше самого себя, а другое меньше самого себя. Противоречивость определения границы множества через само множества подмечена была еще Кантом в своих знаменитых антиномиях разума о пространстве и времени. Таким образом, граница множества определяется на самом множестве, но этому множеству не принадлежит в качестве одного из его собственных элементов. Кроме того, важно заметить, что граница вводится самим актом определения. Поэтому мы можем говорить о границе мира как сверхбытии мира, ибо это сверхбытие есть недостижимый [72] предел возможных состояний мира, есть невозможное предельное состояние всего сущего в знаемом мире. Можно сказать и так, что граница мира есть такое состояние, которое либо превосходит, либо ничтожнее любого из возможных состояний мира. Если снова обратиться к математическим аналогам, то таковыми являются, например, кардинальное число у Кантора и бесконечно малая величина у Лейбница (монада). Примеры из физики я уже приводил, но можно еще напомнить пример скорости света, которая является недостижимым пределом для механических объектов, а применительно к электромагнитному полю она не имеет смысла скорости как механической величины, определяемой через отношение пути к времени.

Таким образом, абсурдные объекты принадлежат границе бытия мира, но сама граница не есть бытие мира, а есть его небытие. Как уже отмечалось, существование границы мира вводится самим определением, поэтому эта граница есть не наличное в бытии мира, не данность мира, а заданность бытия мира. Абсурдные объекты являются смыслообразующими, в силу чего познаваемое бытие мира обретает определенность, понимаемость, рациональную постижимость.

Остается открытым вопрос о природе абсурдных объектов, а значит, и метасознания. Из сказанного выше совершенно очевидно, что метасознание не может быть понято ни как отражение действительности, ни как функциональное свойство мира, ни как форма деятельности. В целом метасознание нельзя понять как нечто обусловленное формами бытия мира, включающего в себя и человека. Попытаемся тогда понять его как нечто безусловное, или как обусловленное самим собой. При этом не обязательно безусловность отождествлять с субстанциальностью. Известна в философии и другая традиция, трактующая безусловное как безосновное и как небытие (апофатическая теология, Шеллинг, Сартр и др.). Следуя по этому пути, можно осмыслить феномен метасознания как безусловное существование. Согласно М. Хайдеггеру, человеческое бытие включает понимание себя и осознание конечности своего бытия, осознание своего небытия. Человеческое бытие проблематично, поэтому перед человеком всегда стоит вопрос о том «быть или не быть». Бытие и сущее не тождественны, поэтому можно пребывать в мире в качестве сущего как часть мира, но при этом не «быть». Бытие, как говорил Парменид, есть бытие существующего. При этом бытие и мысль, которой это бытие узнается, принадлежат друг другу. Действительно, если человек не осознает, или не полагает себя в качестве субъекта своего бытия, то он оказывается в ситуации зависимого существования, в котором невозможно «быть» — быть познающим, быть совершающим поступок, быть нравственным и т.д. Бытие человека как то, что содержит мысль о себе, как то, в чем [73] заключено понимание, держится самим актом понимания. Поэтому человек не может опереться на бытие как на пребывающую независимо от него основу своего существования в мире, но всегда должен совершать усилия к тому, чтобы «быть». Бытие человека, определенное самим собой, есть свобода. Бытие-свобода заранее не предусмотрено в мире, где человек есть одно из многих сущих, оно не детерминировано теми положительными связями, которые существуют между человеком и природой, обществом, культурой, языком. Бытие-свобода является единым, единственным и неделимым самоопределяющимся существованием в мире, которое находит свое адекватное выражение в актах самосознания: «я есть», «я мыслю», «я надеюсь», «я должен», «я совершаю поступок» и т.д. Но для того, чтобы «быть», надо родиться в небытии сущего: бытие «знающего» рождается из «незнающего», бытие «нравственного» — из «ненравственного», бытие «должного» — из действительного и т.п. Таким образом, человеческое бытие рождается в мире как результат трансцендирования в небытие мира — в то, что мир, включающий человека, не есть. Трансцендирование есть выхождение человека за свои собственные налично существующие природные, социальные, культурные границы. Но человек не может выйти из «этого» мира в какой-то «другой» мир, поэтому трансцендирование совершается не к чему-то, а в небытие. Небытие немыслимо, невыразимо, но лишь до тех пор, пока туда не вторглось рожденное бытие. Небытие есть как бы то место, в котором рождается бытие, в котором творится сознательная жизнь, осуществляется бытие-сознание, бытие-свобода.

Итак, человеческое бытие рождается как невозможное в мире существование, как существование, непредусмотренное наличными формами присутствия в мире. Это бытие рождается из абсурда, из парадокса, из противоречия в человеческом существовании в мире. Попадая в них (по своей или чужой воле), человек утрачивает субъектный характер своего бытия. Это выражается в том, что человек не понимает действительности, не в состоянии оценить ее, не может разумно действовать в ней. Мир, ставший абсурдным, выталкивает человека на границы незнания, бездуховности, беспредела и вседозволенности. Эту ситуацию можно охарактеризовать как трагическую, если из нее не видится выхода, если оказывается, что невозможно рационально мыслить и действовать: истина оборачивается ложью, мысль становится бессмысленной, действие приводит к результату, противоречащему цели, волевое усилие, совершаемое для того, чтобы «быть», демонстрирует лишь свое бессилие и зависимость от внешних обстоятельств и т.п.

В сфере научного познания невозможность бытия субъекта знания связана с теми ситуациями, когда человеческий разум сталкивается с антиномиями, типа тех, которые стояли перед создателями теории относительности или квантовой теории. Осозна- [74] ваемые антиномии свидетельствуют о невозможности разумного поведения в мире. Эта ситуация может быть разрешена разными способами. Один из них — это догматическое признание одной из альтернатив антиномии в качестве истины, а ее противоположности — ложью. Другой путь, названный еще Кантом «эвтаназией разума», связан со скептицизмом относительно разрешимости антиномии или с принятием самой антиномии в качестве истины (хорошо известны формулы такого самоубийственного разума: «и то, и другое», «с одной стороны, с другой стороны»). Третий путь — творчество, которое есть рождение бытия человека как «знающего» сущего, есть рождение смысла, делающего возможным рациональное понимание «абсурдного» мира и рациональное действие в этом мире 3. Возникновение субъектного бытия есть, вместе с тем, рождение метасознания как «сверхсознания», которое не является результатом некоторого непрерывного перехода человеческого сознания в новое для себя состояние. Метасознание как бесконечный предел познающего, ищущего решения антиномии сознания последним недостижим. Переход от сознания к метасознанию, который на психологическом языке называется «озарением», «просветлением», а на философском языке — интуитивным схватыванием или постижением смысла, есть бесконечный скачок за пределы содержаний прежнего сознания, «вписанного» в структурные отношения «прежнего» мира.

Метасознание определяется на множестве состояний сознания или сознаний познающих субъектов, но не является одним из состояний этого множества. Метасознание определяется непредикативно как недостижимая в этом множестве граница, предел сознаний «наблюдателей». Благодаря этому пределу прежние содержания сознаний обретают смысловую структуру, в которой получают разрешение антиномии, возникшие в процессе научного познания. Свое бытие метасознание обретает в абсурдных объектах, которые изобретает творческий разум. Эти объекты-произведения, как уже отмечалось, имеют смысл, хотя они и не являются формой предметного знания о мире, и им не соответствует какой-либо реальный объект опыта. Однако, они мыслятся как символы неких объективных существований, не данных нам в опыте. К таким символическим существованиям относятся, например, Бог, первоначало, конец света, вечный двигатель, абсолютное пространство и абсолютное время, абсолютные эталоны величин и др. Научное знание о мире является результатом истолкования смысла этих символов и придания смыслу предметных значений, коррелирующих с нашим опытом. Следовательно, познающее сознание «наблюдателей» связано с метасознанием через [75] процедуры истолкования смысла символических существований метасознания. Поэтому метасознание безусловно по отношению к познающим и знающим мир сознаниям.

Теперь мы можем яснее выразить суть предложенного в начале статьи варианта решения антиномии сознания, которая говорит о том, что сознание есть нечто и безусловное, и обусловленное. Ради этого решения было введено понятие метасознания. Идея о том, что безусловность сознания обусловлена означает, что метасознание как безусловное обусловлено негативным образом. Условием рождения метасознания является ситуация невозможности рационального постижения мира сознанием, когда сознание перестает «быть», оно сводится к «нулю», ибо в сознания исчезает ясность понимания обстоятельств существования человека в мире. Или, коротко, «нулевое» непонимающее сознание является условием возникновения метасознания. Сам же акт рождения метасознания не является прямым следствием рациональной деятельности мышления, и в этом смысле бытие метасознания безусловно, так не имеет собственных оснований в сознании познающих субъектов. Вместе с тем можно говорить и о безусловной обусловленности сознания как о всегда существующей зависимости рождения метасознания от целенаправленной рациональной деятельности познающего сознания, которое вечно понуждает себя «быть» и, тем самым, превосходить, преодолевать себя, свою конечность и заданность. Здесь сознание показывает себя как неопределенное, но безусловное стремление «быть», то есть быть максимумом самого себя. Этот максимум сознания и означает в нашем контексте метасознание.

Подводя краткий итог, хотелось бы отметить, что понятие метасознания позволяет, как это показано выше, по-новому обосновать объективность знания в науке классического и неклассического типа. Метасознание есть синергетический феномен, поскольку оно рождается из «динамического хаоса» или антиномического состояния сознаний «наблюдателей». Метасознанию принадлежит и смыслопорождающая функция, без которой невозможно формирование новых научных представлений о мире.
Работа выполнена в рамках проекта, поддержанного РГНФ, грант №96-03-04641