В доиндустриальных цивилизациях культура в различных проявлениях группировалась вокруг религиозного культа, и межконфессиональные различия часто приобретали характер цивилизационных, какой они в значительной мере сохраняют и сейчас. Сказанное во многом применимо к отношениям России со странами западноевропейской цивилизации как они складывались на протяжении истории. Христианство сближало её с ними и одновременно отделяло от них, учитывая несовпадение православия и западно-христианских исповеданий. Христианство исходит из триединства Бога, а следовательно, из признания наличия внутрибожественной жизни. С этим связана особая роль личности в христианстве. Она способна стать причастной Божеству, обрести себя в Боге, который располагает своеобразным «внутренним местом», где он мог бы принять личность. Условием подобного обретения является стремление личности к преобразованию в соответствии с нормами внутрибожественной жизни. Такое отношение личности к Богу придаёт ей самостоятельность в обществе, незнакомую другим авраамическим религиям, когда человек либо неотделим от избранного народа (иудаизм), либо не мыслится вне общины верующих (умма) в исламе.
Между тем отношение личности к Богу, а значит, и представление о личности в восточном и западном христианстве понимается по-разному. Католицизм делает акцент на дистанции между Богом и человеком, подчёркивая греховность человеческой природы. Известная формализация отношений между Богом и человеком в католицизме одновременно и снимает, и утверждает эту дистанцию. Православие до известной степени эту дистанцию сокращает, делая ответственной за греховность не столько природу человека, сколько его волю. Соответственно православие склонно подчёркивать неформальную сторону отношений между Богом и человеком.
В условиях доминирования религиозного миросозерцания отношение человека к Богу оказывается своеобразной моделью, учитывая которую он строит свои отношения с обществом и государством. Поэтому формализация отношений между Богом и человеком в католицизме проецируется на связи человека с обществом и государством, что приводит к высокой оценке формально-юридического аспекта человеческого общения, присущей ещё средневековому Западу. Следствием примата формально-юридического начала является понимание самостоятельности человека относительно общества как его независимости от него, ибо только формализация человеческих отношений позволяет человеку, вступая в контакт с обществом, сохранять независимость от него. Сами формально-юридические отношения принимают форму права, гарантирующего личности её независимость. В доиндустриальной средневековой цивилизации, где личность ещё срасталась с определённой общественной группой, право становится привилегией той или иной общественной группы и привилегии эти различны.
Отношения общества с государством также формализованы. Государственная власть ограничена правами и привилегиями сословий, и даже в период абсолютизма она не осмеливается посягнуть на них. Напротив, личное неформальное отношение к Богу, более свойственное православию, предполагает иной тип построения общества и государства.
Показателем личностного самоопределения человека делается не его независимость от общества и государства, а его личное неформальное отношение к делу, к обществу, к государству. Такое неформальное отношение предполагает избыточность самоотдачи. Избыточность самоотдачи — скрытый резерв России в ситуациях, которые как будто превосходили её возможности.
Преобладание неформальных отношений не исключало отношений формально-юридических. Последние просто не выступали в качестве самоцели. Поэтому ими нередко пренебрегали и власть, и подданные. Избыточность самоотдачи диктовала к тому же особый тип формально-юридических отношений, когда они основывались не на правах автономной личности или группы, а на их обязанностях перед государством. Личное неформальное отношение может быть обращено только к личности. Поэтому в государстве на первый план выступал не безличный закон, а личность государя, в котором государство воплощалось и который был источником закона. Будучи юридически неограниченной, его власть тем не менее была ограничена, а точнее преобразована неформально, религиозно-нравственно. Являясь Помазанником Божиим, государь должен был править в соответствии с религиозно-нравственными нормами православия, объединявшими его с основной массой его подданных.
Таковы исходные посылки русско-европейского диалога рубежа XVII-XVIII вв., и они скорее разделяли, чем сближали вступивших в него. Сближало общее стремление к организации культуры на началах светских. Антропоцентрическая цивилизация развивается на Западе раньше, чем в России. Но черты наивной подражательности, не совместимой со зрелым диалогом, едва ли объясняются только отставанием. Само неформальное отношение к окружающим реалиям, связанное с избыточностью самоотдачи им, имеет своей оборотной стороной некоторый дефицит соотношения с собой, самоутверждения в таком соотношении, что всегда сообщало цивилизации в России черты известной неуверенности в себе, заниженной самооценки, в том числе и тогда, когда среди этих реалий оказывались иные цивилизации. Однако попытки всерьёз подражать им на основе неформального личностного подхода всякий раз означали переосмысление норм соответствующей цивилизации в пределах прежней традиции, как ни радикально рвали с ней, стремясь копировать посторонние образцы. Недостаток самоутверждения через соотношение с собой компенсировался самоутверждением в ином, и Россия, в конечном счёте, постоянно шла «особым путём».
Преобразования Петра Великого иллюстрируют сказанное. Нередко насильственное внедрение определённых правил европейской цивилизации в бытовую и светскую жизнь верхних слоёв общества сопровождалось увеличением обязанностей сословий к государству и укреплением личной власти государя, олицетворявшего его. Параллельно с усилением роли государства и государя происходит рост личностного самосознания представителей верхних слоёв общества, хотя степень их независимости от государства падает. Это могло бы показаться странным, если бы не учёт того обстоятельства, что увеличение обязанностей означало повышение ценности личной самоотдачи.
Петербург XVIII века — воплощение указанных парадоксов. Он не только самый европейский город в России, но и самый европейский город в Европе эпохи Просвещения. Он воплощает в планировке, в камне разум, оторванный от исторических предпосылок, каким и был разум Просвещения. Однако, это — и самый русский и даже, если угодно, самый восточный город. Москва, как столица, слишком часто была непослушна государю и государству. Восстания, бунты свидетельствовали о собственной жизни города, недостаточно подчинённой интересам государственной власти. Петербург — город офицеров и чиновников — являл собой полную отдачу этим интересам. Он стал одним из образцов цивилизации в России, постоянно утверждавшей себя в ином. Поэтому её можно охарактеризовать как цивилизацию неклассическую. Россия — неклассический Восток. Следовательно, она — Запад, но тоже неклассический.
Добавить комментарий