Восток и Запад: два типа исторического сознания

[45]

Всякий раз, когда речь заходит об истории, в сознании человека всплывают представления и образы, непосредственно связанные с культурной или научной традицией, принятой в его народе, регионе, части света. Человеку изначально было присуще то или иное восприятие объективного хода событий и времени, с ними связанного. Другое дело, что эти восприятия в значительной степени отличались от того, которое в современном западном сознании гордо именуется историческим и считается единственно возможным эталоном для анализа всего мирового исторического процесса. Без сомнения, то линейное ощущение времени, которое получил западный мир в результате усвоения христианской эсхатологии, дало возможность осмысливать мировую историю в глобальном, общечеловеческом масштабе. Однако всякая медаль имеет обратную сторону, и западная историческая наука, с ее тяготением к хронологии и периодизации, с определенного момента начала выстраивать все мировые культуры «по ранжиру» европейского сознания. Условная, во многом искусственная схема самой европейской истории стала автоматически применяться ко всем остальным цивилизациям, создавая в их исторических континуумах периоды «древности», «средневековья», «возрождения» и т. п. Более того, постепенно в сознании западных мыслителей (особенно религиозно настроенных) начала укореняться идея о том, что такое глобальное осмысление хода мировой истории и есть единственно правильное ее восприятие, в результате чего по отношению к другим цивилизациям в этом смысле стал применяться оценочный подход. Вот, например, что говорит Н.А. Бердяев: «Индусское сознание есть самое антиисторическое из всех сознаний мира, и судьба индусская есть самая не историческая из всех судеб. Все, что было наиболее глубокого в Индии, не было связано с историей; там не было настоящей истории, не было настоящего исторического процесса…» 1. Совершенно очевидно, что историю, весь мировой исторический процесс Бердяев рассматривает только с точки зрения христианизированной западноевропейской парадигмы. Для него история — это на всех парах мчащееся к своему апокалипсическому концу всемирное время. Поэтому для него все народы, не участвующие в этой гонке, просто выпадают из истории: «И вот христианство переносит центр тяжести истории с Востока на Запад… Всемирная история окончательно переносится с Востока на Запад, и народы Востока, которые дали первые страницы истории человечества, создали первые великие культуры и были колыбелью всех культур и религий, как бы выпадают из всемирной истории. Восток делается все более и более статичен. Динамическая сила истории целиком переносится на Запад. Те народы Востока, которые не принимают христианства, [46] не входят в поток всемирной истории. Это еще раз, опытным путем, подтверждает ту истину, что христианство является величайшей динамической силой и что те народы, которые окончательно уходят от христианства и не идут за христианством, перестают быть историческими народами» 2.

В этом довольно категорическом отрывке особый интерес вызывает так называемая динамическая сила христианства, о которой говорит Бердяев. В чем она, собственно, заключается? Представляется, что у европейских народов, если взять в пример Римскую империю или Александра Македонского, ее было в избытке; поэтому она не может выступать в качестве военно-политической активности западного мира, тем более что в последних мировых войнах та же Япония или Турция играли немаловажную роль. В социально-культурном отношении античный мир опять-таки мало в чем уступает христианскому Западу, особенно если сопоставить периоды засилья средневековой инквизиции с лучшими образцами греческой или римской демократии. Значит, остается назвать только одно характерное качество западной цивилизации — ее безусловный приоритет в продвижении научно-технической мысли человечества. Это как раз то, что позволило Западу в кратчайшие по историческим меркам сроки вырваться вперед и в военно-политическом и в экономическом плане. Именно такой динамизм ныне и присущ христианизированным странам, которые и в социально-культурном, и в политическом, и экономическом отношениях стали диктовать моду практически всему миру. В связи с чем это произошло? Дело в том, что, с одной стороны, учение Августина Блаженного о восприятии времени наделило европейский мир ощущением приближающегося конца истории, а с другой стороны, идея о свободе индивидуальной воли, исповедуемая христианством, предоставляла человеку и всему обществу право на выбор любого пути развития. Западное сознание, и так пропитанное традиционно рациональным прагматическим духом, как бы не выдержав мук ожидания Второго пришествия и связанного с ним Апокалипсиса, выработало в недрах своей философской мысли идеи просвещения, научного освоения природы и, соответственно, общемирового прогресса. Страх и ужас приближающегося Страшного Суда, который может наступить в любое мгновение, сменился оптимистическим чувством уверенности в необходимости создавать для себя максимально комфортные условия уже в этой жизни, не дожидаясь решения «высшей инстанции». По сути, это были идеи построения рая на Земле своими руками, без помощи и вмешательства Бога, своеобразной проекцией которых явились всевозможные утопии новоевропейской философии. Таким образом, образовалось трагическое несоответствие между традиционной христианской идеологией с ее эсхатологическим учением и практической деятельностью западного сознания с его идеей прогресса и поисками путей создания земного рая. Этот разрыв не дал возможности сформироваться традиции глубоко осмысленной практике духовно-религиозного созерцания, началом которой служили учения Экхарта и Беме на Западе, а также идеи исихазма в православном христианстве. Лишенное, по сути, духовной опоры, западное сознание в своем линейном восприятии времени стало как бы «скользить» по горизонтали. Оно оглядывается назад и видит только прошедшее, оно всматривается вперед, но не видит там ничего, кроме смутных тревог надвигающихся дней. В силу такого «поверхностного» бытия в горизонтальной плоскости времени, западное сознание стало лихорадочно обустраивать [47] день сегодняшний с расчетом, хотя бы, на ближайшее будущее. Место Бога в душе западного человечества постепенно заняли наука и бизнес, сиюминутный практический интерес настоящего дня заменил в сознании заботы духа о вечности. Западное сознание постепенно секуляризовалось. Только в западной цивилизации с ее прагматическим рациональным сознанием могли появиться и появились такие представления и высказывания, как «Время — деньги!», «Живем только раз», «После нас — хоть потоп», «Кто успел — тот и съел» и т. д. При этом разум стал играть главенствующую роль не только в практической деятельности, но и в познании истины. С его помощью начали определять меру истинности религиозных учений. Вот что говорит по этому поводу русский религиозный философ Лев Тихомиров: «Наш разум вовсе не так бессилен, чтобы не дойти до истины. Конечно, действительным Откровением мы должны счесть такое, которое открывает нечто недоступное нам самостоятельно и при этом не делает в объяснении каких-либо явлений явных для нас ошибок, не обнаруживает признаков работы обыкновенного человеческого ума, а, напротив, обнаруживает признаки Ума сверхчеловеческого… Рассматривая с таким критерием те учения, которые разными народами и религиями считаются божественными откровениями, мы не находим среди них ни одного, имеющего признаки действительно божественного, кроме Откровения моисее-христианского…» 3. Далее он, основываясь на подобном критерии, сравнивает т. н. моисее-христианское Откровение с различными религиозными учениями, в том числе с «Законами Ману». Сравнение получается, конечно же, не в пользу Ману: «…Какие же нелепости говорят нам эти «великие души» обо всем, чего не могли знать индусы во времена составления этих псевдооткровений! Ману Сваямбху, например, сообщает, будто бы мелкие насекомые, вроде блох, рождаются не из «утробы», как млекопитающие, и не из яиц, как другие разряды животных, а «из теплой влаги». Но если таково первичное воззрение младенчествующего наблюдения природы, то мы теперь уже давно знаем эмбриологию насекомых. Для нас становится ясно уже из таких промахов, что Ману Сваямбху не творил мира и плоховато осведомлен о законах естества» 4. Из приведенного отрывка хорошо видно, в какую ловушку попадает европейский рационализм, когда пытается с «научной» точки зрения обсуждать категории религиозных истин. Ведь кроме эмбриологии насекомых европейская наука создала и зоологию, из которой хорошо известно, например, что заяц, вопреки двойному свидетельству того же Моисея, не является жвачным животным 5. Однако этого Тихомиров то ли не замечает, то ли молчаливо относит к разряду, как он сам выразился, «не явных для нас ошибок»… В этом случае хорошо просматривается однобокость и тенденциозность, характерные для западного способа мышления. Западное сознание как бы хромает на одну ногу, его рациональному строю явно не хватает того, что имеет сознание Востока, а именно духа.

Об этой дихотомии общечеловеческого сознания сказано и написано уже немало. Запад, как своеобразное отображение Логоса, всегда противопоставлялся Востоку с его преобладанием в сознании мифопоэтических начал. Когда-то, еще до классической Греции, они были достаточно близки по духу. Время для древнего грека, как и для индуса не являлось тем важнейшим элементом исторической [48] действительности, каким оно стало для грека византийского. Так, например, Освальд Шпенглер сообщает: «Есть надпись, заключающая договор между Элидой и Гереей, который должен длиться «сто лет, начиная с настоящего года». Нельзя, однако, установить, что это был за год. Итак, по прошествии некоторого времени уже не знали, сколько времени длится договор, и, очевидно, никто на это не обращал внимания… Тот факт, что точная датировка какой-нибудь «троянской войны», отвечающей, по своему положению, периоду наших крестовых походов, показалась бы прямо идущей вразрез со стилем, обнаруживает сказочно детский характер античной исторической картины» 6. Однако именно в недрах античного греческого мира впервые зародился рациональный подход к восприятию мира и родоначальником этого философского движения Ницше, например, считал Сократа, с его извечной тягой к выяснению значений слов и определений. Как бы то ни было, именно в платоновской философии впервые прозвучали слова о конце мифа как способа объяснения картины мира, и о начале разумного постижения действительности. С этого момента западное и восточное сознание стали все более и более отдаляться друг от друга, превращаясь со временем в два полярных способа мышления, в два противоположных мировосприятия.

В настоящее время мы являемся свидетелями своеобразного взаимообмена между западной и восточной цивилизацией. Практически на весь мир распространился так называемый западный стандарт жизни, включающий в себя особые отношения в экономической, политической, юридической и многих других сферах деятельности человека. Однако мы можем наблюдать и ответное движение идей с Востока. Так, например, уже давно отмечено довольно высокое влияние в западном мире всевозможных буддийских общин, а в Северной Америке все большую популярность приобретают некоторые индуистские учения, распространяемые непосредственно индийскими учителями-гуру. У нас в России, в частности, в Санкт-Петербурге, также отмечены подобные явления. В чем причина такого необычного экспорта с Востока? Думается, что это связано с тем, что индивидуальное западное сознание просто «задыхается» в условиях тотального утилитаризма жизни, где правят бал соображения практической пользы, конкретного результата, коммерческой выгоды и прочие плоды технократической цивилизации. Человеку помимо материального обеспечения насущно необходимо нечто сакральное в жизни, некая духовная истина, освящающая сам смысл человеческого существования на Земле. Западному сознанию, жестко структурированному в сухие рационально-логические схемы мышления, явно не хватает тех мифопоэтических начал, которыми выгодно отличается мировосприятие Востока. Одним из ярчайших проявлений такого мировосприятия выступает в индуизме этический принцип не причинения зла ничему живущему — ахимса. Именно благодаря сохранению в своем сознании таких начал Восток и сумел не только создать ни с чем не сравнимую, необычайно колоритную, цветистую культуру, что само по себе уже привлекает внимание западного человека, но стать своеобразным законодателем мод в духовной жизни человечества. Все это стало возможным во многом благодаря тому, что в результате прочных многовековых традиций в душе восточного человека осталось трепетное отношение к священному, святому, что совершенно утратил, к сожалению, человек западный. Одним из ярких примеров этого может служить восстание сипаев против англичан в 1857 — 1859 гг., которое в советской [49] историографии всегда именовалось антиколониальным. Однако настоящей причиной его явились поступившие на вооружение английских колониальных войск ружья новой системы, которые заряжались патронами, завернутыми в бумажную оболочку. Эту оболочку по правилам надо было срывать зубами, однако вся беда заключалась в том, что смазка, которой были покрыты и оболочка и патроны, изготовлялась из смеси коровьего и свиного сала. Среди сипаев, как известно, были не только индусы, почитавшие корову, но и мусульмане… 7

Таким образом, взаимообмен двух величайших цивилизаций мира происходит как бы в совершенно разных плоскостях человеческой жизни: материальной и духовной. Это, безусловно, стало возможным только в результате долгих столетий соответствующих наработок, кропотливого труда и упорства человеческого духа в освоении разных ценностей бытия. Поэтому представляется совершенно неуместным искусственное деление европейским разумом всех народов на исторические и не-исторические. В силу этого никак нельзя согласиться с тем же О. Шпенглером, когда он утверждает следующее: «Никогда еще люди, даже в древнем Китае, не были такими бодрствующими и сознательными, никогда еще так глубоко не чувствовали время и не переживали с таким полным сознанием его направления и чреватого судьбами движения. История Европы есть созданная своей волей судьба, индийская — непроизвольная случайность» 8. Что касается времени и его ощущения человеком, то этот вопрос мы уже достаточно подробно рассмотрели, а вот в отношении случайности индийской судьбы и осознанности древних китайцев, то здесь Шпенглер, на мой взгляд, демонстрирует излишнюю самоуверенность, присущую, к сожалению, практически всем современным европейским мыслителям. Как мне представляется, настает время говорить об особом способе исторического переживания разными народами, культурами и цивилизациями в разные исторические эпохи. Исторический образ западного сознания представляется как образ созерцания времени — временной историзм. Что же касается восточного сознания, в частности индийского, то здесь мы имеем дело не с горизонтальным движением разума по плоскости времени, а как бы с вертикальным, углубленным в себя, в свою духовную сущность восприятием. Не историческим такое восприятие жизни может казаться только рациональному западному сознанию, привыкшим мерить историческое по своим меркам. Та цепь внешних событий и фактов, которую мы называем историей, до сих пор не раскрыла да и вряд ли когда-нибудь раскроет для наших европейских историков все свои тайны. У Индии, безусловно, были своя история, свой ритм общественной жизни, свое движение культуры, своя философия, и в конечном счете свое отношение к духу, к Абсолютному. В силу всех этих соображений необходимо пересмотреть старые привычные подходы к изучению исторических реалий. Современная историческая наука должна стать комплексным предметом, включающим в себя такие области человеческого знания, как культурология, антропология, искусствоведение, этнография и т.д. Только в результате синтеза всех этих наук при изучении истории той или иной цивилизации можно будет увидеть общий фон мирового исторического процесса во всех его взаимосвязях и взаимоотношениях. И как нельзя лучше может продемонстрировать этот разный подход к бесконечным вопросам жизни и смерти, духа [50] и материи, цели и средств принципиально различных культур характерный диалог, произошедший во время символической встречи двух миров, когда Александр Македонский совершал свой знаменитый поход в Индию. Когда Александру доложили, что неподалеку от его лагеря в джунглях обитают индийские святые отшельники-брахманы, питающиеся только плодами леса и посвятившими свою жизнь созерцанию, а также единению с природой и мировой душой, он послал к ним своего друга, писателя и ученого Онесикрита, с предложением, чтобы они присоединились к македонской армии и сопровождали царя в его завоевательном походе. В ответ на это «заманчивое» предложение один из мудрецов по имени Калан ответил: «Твоему повелителю никогда не получить больше, чем имеем мы все. А именно — куска земли, на котором он стоит» 9