Дискурсы излишка

Спросили как-то грузина: «Зачем Бог выдумал тост?»

Кто хоть раз бывал на «академическом застолье» на философском факультет (Санкт-Петербург)ГУ, знает, что «штатный тамада», нет, вернее сказать Тамада, «Тамада par exellence» — это Моисей Самойлович Каган. М.С. Каган — не только известнейший ученый, труды которого штудировали и продолжают изучать студенты, научные работники, да и, впрочем, многомиллионная аудитория, интересующаяся вопросами культуры и эстетики; это не только человек, чьей работоспособности, энциклопедической эрудиции и глубине мысли можно только позавидовать; это не только, наконец, человек, 80-летний юбилей которого мы справляем, но и великолепный тамада, придающий живость, шарм и интригу любому празднику-застолью.

Но это — все присказка, ибо речь сейчас пойдет о тосте, ибо — и я не лукавлю — когда мне говорят о тосте, то вспоминаю М.С. Кагана, а когда мне говорят о М.С. Кагане (да простит мне и юбиляр и ученая братия), то я, «грешный», вспоминаю, прежде всего, о тосте…

Случайны ли подобные совпадения?

Если дело идет об ученом, то — да.

Если речь заходит о М.С. Кагане, то, для меня — нет…

Итак, встает тамада и произносит тост…

А теперь зададим тот вопрос, с которого и нужно было бы начать: «Что такое тост?»

Если тост это проза — то это не тост…

Если тост произносится как поэзия — то тогда это тост…

Есть еда, и есть питье: скучные, в чем-то «животные» занятия…

Но есть и та «кулинария», которая придает несравненный аромат еде и бокалу вина, «кулинария» излишка, поэтической приправы, способной создать чудо — сделать «пресное», «брутальное занятие» пиром, «симпозиумом», где происходит театральное действие, действие, имеющее свою схематику, свою «шутовскую» интригу, свои, наконец, неписаные, но строго соблюдающиеся законы… Еда и питье могут стать «плацдармом» духа, излишка материального…

То, что еда (вспомним, хотя бы, игру «есть» (быть) и «есть» (кушать)) может стать «причиной» не только искусства застольных речей, но и местом развертывания вполне философского дискурса, всем известно хотя бы из диалога Платона «Пир». Конечно, беседа Сократа и тосты-речи, произнесенные в адрес Эрота, в чем-то близки, но в чем-то и достаточно удалены от искусства грузинского тоста. Эрос, может, конечно, стать «сюжетом» грузинского тоста — ибо, «что ни говори», женщина и любовь присутствуют в самой сердцевине благородного «грузинского седрца»… Но могут они также быть и начисто отсутствующими, ибо в искусстве произнесения тоста ценно как поэтическое и любовное вдохновение, так и неожиданная развязка, юмор, «изюминка» и т.п.

Тамада — это не столько произносящий тост, сколько «руководитель» застолья, направляющий и подправляющий течение беседы и застольных речей, в нужное время вмешивающийся в самые «болевые точки», возникающие в течении совместного принятия пищи подчас достаточно далеких друг от друга людей, выстраивающий течение пира как театральное действие. В этом отношении искусство тамады — это искусство руководителя, но, прежде всего, руководителя дискурса, выстраивающегося и надстраивающегося над телесностью и физиологией. Выстраиваемый дискурс пира же — это, прежде всего, тост.

Итак, тост. Что же такое, спросим себя, тост? Проще всего, чтобы ответить на этот вопрос, заглянуть в «Толковый словарь живого великорусского языка» Владимира Даля. Вот что там написано под рубрикой тост: «Тост — м. англ. заздравное, бол. застольное пожеланье, величанье; кубок вина, на пиру, с речами или приговором, в честь кому…» 1

Тост — это речь, которую произносят перед тем, как выпить бокал вина или другого опьяняющего напитка… Он может быть как кратким — банальное «За Ваше здоровье» — так и довольно длинным повествованием. Причем, если речь идет о повествовании, то тост должен быть изящным, с юмором и, подчас, неожиданным. Тост, таким образом, — это речь, связанная с принятием алкогольного напитка. Понятно, что сцепка алкоголь/тост нисколько не определяет тематику дискурса, хотя, понятно, именно присутствие алкоголя, имеющего, как известно, все шансы превратить человека в животное, накладывает свой отпечаток. Но именно против «физиологии» и направлена сама интенция тоста: дискурс превращает балансирующий на грани акт принятия опьяняющего напитка в акт божественного присутствия, акт торжества духа человеческого над плотью. Превращает, ибо удерживает, отсекает телесное от духовного, наполняет иным смыслом происходящее, т.е. смещает смысл от плоти в иной, чисто человеческий мир.

Понятно, что речь идет не просто о тосте, как «форме вежливости», но о тосте, искусстве произносить который подвластно не каждому, как неподвластен каждому юмор или поэтический дар. Подобный тост — это, прежде всего, балансировка. И дело здесь не только в том, что без «тоста» действие вина «ориентируется» на физиологию, но и — и это, возможно, самое главное в искусстве произнесения застольной речи — тост всегда балансирует на неуловимых гранях, который при малейшем отклонении могут сделать юмор грубостью и вульгарностью, любовь — пошлостью и т.п. Чтобы удержать «равновесие баланса», сама сущность тоста должна содержать «изюминку», т.е. опять же неуловимую, балансирующую на грани и прячущуюся иногда в двусмысленности, иногда поэтическом вдохновении, точку. Точку в «геометрическом смысле» этого понятия. По крайней мере — если верить в этом О. Шпенглеру — в том смысле, в каком ее понимает и принимает фаустовская европейская культура: точка — воображаема, она есть и, одновременно, ее нет, ибо через бестелесность точки мы не может указать ее реальное место. Таким образом, баланс тоста удерживается, как это не парадоксально, удвоением балансирования, еще одним надстроенным балансирующим на грани смыслом. Именно поэтому искусство тоста — это не просто искусство «канатоходца», к которому можно, в общем-то, приучить, выдрессировать почти любого. Речь не идет о балансировании на «канате застольного» действия, но о балансировании балансирования, что, понятно, гораздо сложнее.

Далее. Произнесенный тост — это не просто идеальная «надстройка» над пиром. Дискурс тоста, чтобы само событие тоста состоялось, должен обеспечивать совместность, спаянность всех участников застолья. Безразличный тост — это не тост. Тост должен быть к месту, ко времени и «присутствующим», т.е. выстраивать в идеальной сфере не только дискурс балансировки смыслов, но, одновременно, соединять присутствующих. Возможность и даже принудительность соединения подкрепляется и тем «негласным» правилом, что даже если в тосте присутствует юмор, то это ни в коей мере ни «черный юмор», ни издевка, но в целом добродушное подтрунивание. Тост в этом отношении выявляет то эйдетическое, «интерсубъективное» пространство, которое мы маркируем как социум, социальную группу и т.д., — то пространство, которое никак невозможно «получить» из инертной и безразличной рядоположенности людей и напитков, присутствующих на застолье. Пища и вино приобретают, в таком случае, сакрализованный статус, статус, постоянно воспроизводящийся даже там, где о вере, религиозности подчас и говорить не приходится.

Итак, дискурс тоста — это дискурс балансировки, который выстраивает эйдетические горизонты общности и смысла, выстраивающий их вопреки тем «стартовым» позициям приема пищи и алкоголя. Без подобного рода дискурса (это может быть, понятно, не только тост, но и беседа, даже проповедь) еда может стать причиной обжорства, опьянение — скотства. Но уже с ним — местом рождения мысли и рождения смыслов, причем не только шутливых и остроумных, как то происходит в «речи» произносимого тоста, но и, одновременно, если вспомнить мистерии и уже упомянутый диалог Платона — местом свершения духа.

Но это все то, что к еде-то никакого отношения не имеет. По крайней мере, как к физиологическому процессу. Ибо тост, как и любой дискурс, выстраивающийся «базе реальности» — это излишек, но тот излишек, ради которого мы готовы жить, балансируя на остриях и гранях порождающихся смыслов…

Если правда — а так, я думаю, оно и есть — человека создал не труд, но отдых, то сущность человека заключена не в насущном, но в избытке. Насущное — и в этом был прав марксизм, критикуя нищенское существование пролетариата — делает нас рабами и животными, а вот излишек — то, что не нужно для «обеспечения минимального прожиточного уровня» нас делает богоподобными, свободными и, самое главное, людьми. Можно, конечно, провести достаточно долгое исследование, привести и прописать множество цитат авторитетнейших людей, чтобы подтвердить подобный тезис, но конечно, не это главное…

А что главное?

Главное — излишек, и ради него, как говаривали стоики, мы и потеем: не хлебом единым сыт человек, вернее: единым хлебом человек не сыт.

И это «не сыт» — тот излишек, который делает человека человеком,

Это тот излишек, который, причудливо расцветая в речи, делает из вина нектар, из еды — жертву, а из собрания — праздник…

Так что же насчет тоста?

Что он такое?

Наверное, я никогда этого не узнаю, ибо тост, как и все в человеке, всегда еще не сказан. Еще не выпиты все заздравные кубки, даже если прошло 80 плодотворных и многотрудных, как у Великого Тамады — Моисея Самойловича Кагана — лет.

Но все же, все же, я хотя бы могу проследить «генезис» тоста, и потому, допишу незаконченный эпиграф-тост:

Спросили как-то грузина: «Зачем Бог выдумал тост?»

Грузин не долго думал и ответил: «Бог выдумал тост для того, чтобы его произнес Моисей Каган»

Так нальем бокалы и выпьем, друзья, за 80-летие того человека, для кого Господь Бог создал тост!