Социальное пространство образования. Образование как авантюра

[91]

Русское авантюра происходит от французского aventure и имеет как минимум два значения. В первом случае это приключение, похождение; во втором, — это рискованное, сомнительное предприятие, рассчитанное на случайный успех, дело, предпринимаемое без учёта реальных возможностей. Как видим, эти два значения несколько разнятся: в первом значении ставка делается на интерес, во втором на непредсказуемость последствий предпринятого действия. Интересно, знал ли кто-нибудь когда-нибудь по-настоящему свои возможности? Образование может поднять на вершины личностного и социального успеха, так и наоборот, морально опустошить, душевно надломить. Я, конечно, не хочу сказать, что любоё образование — это авантюра. Но образование в современной, посттрадиционной социальной инфраструктуре — это в сильной степени и по существу авантюра. Выбор образования, сродни бросанию игровых костей, где их выпадение предполагает определение будущего поля жизненной деятельности, в смысле уклада, бытия.

Представим себе человека, приехавшего с целью получения образования в такой мегаполис, как Петербург. Он может пойти учиться на экономиста, получить техническое или традиционное гуманитарное образование, он может получить духовное православное образование, пойти в буддийские монахи или пойти учиться на экстрасенса. Так ему открывается широкое поле для приложения индивидуальных талантов. Список можно продолжить, главное, что наш герой — субъект по определению маргинальный. Для маргинального субъекта ситуация с образованием часто представляется открытой, для него это потенциальное множество равноположенных пространств. Следует отметить, что я понимаю маргинальность не столько как социально-ролевой тупик, застревание между двумя или более статусно-ролевыми инстанциями (такое понимание маргинальности часто можно встретить в традиционной социологии), а как скольжение на границах, здесь это мера отсчёта социальной мобильности и своего рода двигатель авантюрного сюжета. В социологии [92] образования сегодня напрашивается совершенно отчётливый вывод, что качественное движение (в смысле вертикальной и горизонтальной социальной мобильности) в современном социальном пространстве возможно прежде всего через образование. В образовании скрыт ключ как от социализации, так и от социальной мобильности. Таким образом, образование, прежде всего, конечно, «дополнительное» и гуманитарное, в отличие от университетского естественнонаучного, является двигателем и мобилизатором маргинального 1.

В начале ХХ-го века обучение специальностям, связанным с кино, было чистой воды авантюрой, однако, как оказалось, выгодной. С философской точки зрения кино произвело символическую революцию: внутренний, фантазматический коллективный визуальный ряд — фобии, желания и т.п., выражаемый посредством кино 2, стал так же доступен, как и внешний. Причём, теперь неизвестно, какой из них является более реальным, более эталонным.

Но сегодня, авантюрное в образовании разыгрывается, возможно, как-то иначе. Как пример, я бы хотел привести Шень Яна. Будучи современным патриархом 3 Чань-буддизма, он работает также профессором китайской литературы, кажется, в Гарварде. Наличие духовных лиц востока в американском и западноевропейском образовании, в принципе, достаточно известное явление. [93] Таким образом, современное академическое образование приобретает как бы внутреннее измерение. Под внешне достаточно нейтрально-формализованной языковой академической структурой вращаются различные содержательные механизмы. Знайте, как говорится, по именам. Вообще, на мой взгляд, такого рода интеграции являются продуктом погружённости западноевропейской цивилизации, в основанный на формальных принципах Gesellshaft (общество). Возможно, это покажется парадоксальным, но когда в своё время речь шла о диалоге культур, то образ «другого» возникал как некая субстанциальная целостность, а понять её можно только «полюбив». Подразумевалось, что это проблема прежде всего герменевтического характера. И «понять» здесь — приобщиться к некой трансцендентальной целостности, приблизительно, то же самое, что и породниться, предполагало, отношения по типу Gemeinshaft (община). Однако, поскольку часто действует социальный принцип территории, то с точки зрения социальной мобильности целостность почти всегда не эффективна, постоянно возникает мотив вроде: кое-что мне в тебе нравится, но в целом ты чудовище, я тебя не могу полюбить, и за порог пускать опасаюсь. Напротив, в Gesellshaft системы разбираются на функциональные блоки практически до бесконечности, вступают во взаимодействие, транслируются и собираются в зависимости от потребности, практически в любых сочетаниях. Подобные механизмы создают всеобщую сцепленность и интегрированность агентов 4. Таким образом, наряду с глобализацией экономики, происходит глобализация образования. Либеральное западное образование уже сейчас идёт по пути виртуальной борхесовской вавилонской библиотеки. И начав с изучения искусства древних Инков, используя внутренние указатели, вполне, можно добраться до «просветления», где-нибудь в горах Алтая. В основе образования теперь лежит метафора лабиринта (например, лабиринта Хопи), а движение по лабиринту это и есть авантюра.

Раз есть лабиринт, значит есть и различного рода трудности и ловушки. В общем, любое конкретно данное образование, взятое в некоем тотальном ключе, представляет из себя ловушку. «Общество, рассмотренное как непрерывный поток информационных сообщений, отражает специфику социальной системы, которая [94] предстаёт «самоописывающей и самонаблюдающей», поскольку коммуникации предполагают последовательность друг друга, тематическое обобщение, сомнение (критику) и нормирование. Люди же, которые в такой теоретической модели являются автономными системами и в принципе могли бы дать независимое внешнее описание общества, оказываются заложниками стереотипов восприятия воспитавшей их культуры (символических сообщений — «коммуникаций» и их социальных значений — «отношений»)» 5. Если до включения в процесс образования мы представляем из себя открытую потенциальность, то здесь нам предлагают стать именно такими и никакими иными, ибо любое образование, социализируя, встраивает в некий механизм, систему социальных отношений, отношений власти и социального контроля. Механизм, к которому прибегает здесь образование, — это механизм совращения. Образование — это социализация, и как социализация оно вписывается в некое целостное социальное пространство. Совращение демонстрирует социальное супер-Эго, но есть ещё нечто вытесненное, то, о чём не принято говорить, социальное Ид. В общем, понятие социализации предполагает некий разворот в другое; что не видно изначально, через некие первичные формы целеполагания, интерпретаций и понимания. Система образования, используемая государством как механизм совращения в некое пространство-ловушку, с очень сомнительными целями и средствами их достижения, хорошо показан в романе «Омон Ра» Виктора Пелевина. Интересный психоанализ социального пространства производит Милорад Павич в «Последней любви в Константинополе», где он осуществляет своего рода стратификацию. Социальное пространство делится на «высшую элиту», которой вменяется качество «священной», лютой ненависти других, которые не обладают этим качеством в полной мере, и поэтому им отводится роль воинов-исполнителей…

На нашем пути это своего рода подводные камни. Один из способов «не сесть на мель» — двигаться как минимум в две парадоксальные серии. Не так давно на русском языке вышла книга Ж. Бодрийяра «Соблазн» 6. Мне бы хотелось, не воспроизводя, собственно, бодрийяровские выкладки, провести одну мысль. «Соблазн» [95] здесь есть основа динамических отношений. Причём в таком виде он может быть только двойным.

Как пример сериации или парадоксального движения в две стороны сразу у Ж. Делёза приводится Кэрроловский кошелёк Фортуната, сделанный в виде кольца Мёбиуса, составленный из неправильно сшитых носовых платков так, что его внешняя поверхность плавно переходит во внутреннюю: он обёртывает весь мир, да так, что то, что снаружи, оказывается внутри и наоборот. Но мы используем другую, возможно более доступную и удобную модель. Представим себе атрибут нашего гардероба — сумку маргинального серого и зелёного цвета одновременно, вряд ли сама по себе она будет выглядеть очень эффектной, скорей странной, но у неё есть много шансов смотреться добротно, так как в сочетании с одними вещами нашего гардероба будет работать серый цвет, в сочетании с другими зелёный. Где кончается ареал взаимодействия серого, начинается ареал взаимодействия зелёного. Такая вещь универсальна и вообще говоря, подходит ко всему. Если поменять цвета на пути приобретения знаний и навыков, то мы получим некую модель обучения, особенно позитивно она проявляет себя тогда, когда возникает кризис, ведь маловероятно, чтобы кризис протекал в двух системах одновременно 7.

Здесь хотелось бы вновь вернуться к Бодрийяру и его своеобразной концепции соблазна. В сущности, Бодрийяр описывает процесс, начинающийся с соблазнения и заканчивающийся половым актом и собственно оргазмом. Это некий цикл-метафора социального способа производства. Однако по мнению Бодрийяра, капитализм, присвоив этот цикл, отбросил соблазн, концентрируясь собственно на сексе, выделив тем самым некий механизм накопления. Причём, по мнению Бодрийяра, соблазнение следует действительно отделить от секса, и сделать некоей автономной функцией. Именно её, символизирующую влечение к смерти, он пытается выделить в качестве основной, ибо это сила, которая будет клинить и разрушать капиталистический механизм накопления производства, средств производства, товара, власти и т.д. На мой взгляд, основная завязка проблемы, протекает через трудно преодолимую, фундаментальную раздёленность тела. На конференции уже был поднят вопрос [96] о неэффективности старой системы образования, в основе которой лежит механическое наполнение ученика, подобно сосуду, различного рода ценностями и признанными артефактами культуры. Дело в том, что через какое-то время субъект отказывается всё это воспринимать и даже встаёт по отношению к этим ценностям в оппозицию. Возможно в основе разных эпох в образовании заложены разные метафоры, в основе старого подхода в образовании лежит метафора «кормления». Как выяснилось в процессе обсуждения, возможным выходом из данной кризисной ситуации была бы реализация двух модусов одновременно, например: восприятие — творчество. Это похоже на реализацию принципа Инь-Ян в китайской культуре. Однако на мой взгляд новая ситуация в образовании также требует и выработки совершенно новых основополагающих метафор.

Западное образование — это скорей оральный (см. выше «кормление»), а не генитальный процесс, (отсюда классическое обломовское противопоставление учиться/жениться), но генитальным по Фрейду будет творчество, и здесь возникает фундаментальное противоречие. Западное образование по своему генезису ценностное, формирование ценностей — это компетенция фрейдовского супер-Эго, поэтому образование часто представляет себя, как то, что противостоит Ид, это то, что противостоит сексуальному. И тогда возникает тот самый барьер вытеснения, который каждый «образованный» преодолевает с разной степенью эффективности.

Однако, предлагаемая мною метафора апеллирует по ту сторону супер-Эго и Ид, имея в виду некую объективность. Новая метафора предполагает цикл образования «от соблазна до оргазма». Например, такая логика процесса, осуществляется как в музыкальном, так и в литературном произведении. В музыке: интродукция или прелюдия, нарастание, кульминация, кода (окончание, подведение итогов) 8. В литературе: завязка, развитие действия, кульминация, развязка. Всё это, своего рода, аналоги процесса от «соблазна до оргазма». И восточный опыт, от вовлечения в некую разновидность сексуальной деятельности и оканчивающийся «просветлением», преследует опыт этой метафоры.

Такая метафора предполагает совершенно другое отношение к образованию, где под оргазмом мы понимаем некую качественно [97] новую интегрированность в опыте, катарсис. Современный цикл образования должен включать в себя не только процесс производство-накопления, но и мобильность, умение соблазнять и быть соблазнённым. Речь идёт о процессе коррелирующем с явлением целостности тела. Здесь мы снова возвращаемся к теме лабиринта. С моей точки зрения, лабиринт — это фундаментальная метафора тела, и его прохождение также отсылает к проблеме его (тела) целостности.