О сопротивлении злу силою

[18]

Чтобы принять формулу о «сопротивлении злу силою», нужно преодолеть некоторое этическое и методологическое затруднение. Этическое, потому что противоположный призыв к «непротивлению [19] злу насилием», прозвучавший более 2,5 тысячи лет назад из уст Будды 1 и превратившийся в устойчивую парадигму всех мировых религий, давно уже стал мечтой человечества об идеале высокой нравственности. Методологическое, поскольку философы, как правило, пытаются обнаружить предельные основания добра и толерантности, но почти никогда не гипостазируют зло и насилие.

Может быть, здесь сказывается боязнь увидеть действительность такой, какая она есть на самом деле? Может быть, что-то другое, но, во всяком случае, существует несколько веских причин, почему философы избегают говорить о зле и насилии как самостоятельных сущностях человеческого бытия. Это происходит потому что, во-первых, сложилось представление о том, что понятие зла вообще находится за пределами норм, определяющих человеческое общежитие. Ведь соединяет людей в сообщество — традиция и мораль. А мораль — это всегда должное в сознании и поведении людей. Ее главной категорией является добро как совокупность положительно оцениваемых классом, обществом или отдельными людьми нравственных действий, принципов и норм поведения, а также условий жизни, способствующих развитию личности. В этом смысле зло не может быть основанием человеческого общежития — оно вне морали. Зло — это такая этическая категория, которая обозначает отрицательные явления в общественной и личной жизни человека, составляющие предмет нравственного осуждения и порицания 2.

Во-вторых, зло часто не имеет общезначимых признаков и фиксируемых границ. Поэт И. Губерман пишет:

Точно так же, как в переходах от света к тьме есть масса полутонов, добро и зло часто включают в себя несовместимые характеристики. Более того, то, что представляется добром для одних людей, оказывается злом для других.

В-третьих, гипостазируя зло и делая его специальным объектом исследования, мы невольно привлекаем к нему внимание, раскрываем [20] механизмы его реализации и господства, а тем самым «научаем» злу и делаем его желанным для некоторых людей, объятых жаждой власти 4.

Вот почему о зле мы должны говорить только в паре с добром, всегда противопоставляя их как отрицательную и положительную ценности. При этом необходимо иметь в виду, что добро и зло принадлежит к числу тех предельных категорий, которые не могут быть определены через род и видовые признаки. «Поэтому, — пишет Н.О. Лосский, — разграничение добра и зла производится на основе непосредственного усмотрения: “это — есть добро”, “то — есть зло”» 5. Мы называем добром все, что возвышает человека, а злом — что принижает его, разрушает его как личность.

В понятиях добра и зла человеку раскрывается противоречивость его существования. Наличие противоречий любых форм бытия само по себе не является ни злом, ни благом для человека. Злом оказывается такое их развитие, которое вызывает разрушительные последствия для существования отдельного человека (его души, тела, среды обитания), либо человечества в целом 6. По общему мнению, зло может быть физическим, социальным и моральным 7. Физическим, когда человеческие судьбы и связи рушатся под воздействием стихийных сил природы. Например, в результате губительных землетрясений, тайфунов и цунами, уносящих тысячи жизней, эпидемий, опустошающих целые города и страны и т. д. Надо, однако, иметь в виду, что здесь зло не является ни первичным, ни самостоятельным. Оно существует не в первозданной сущности природного бытия или, тем более, как свободный акт воли природной стихии, а как результат их [21] воздействия на жизнь и судьбу людей. Оно, как правило, следствие деструктивных процессов природы.

Зло может быть социальным, если внешний и внутренний мир человека разрушается под влиянием социальных процессов, действующих столь же неумолимо, как объективные законы природы. Таковы, к примеру, кризисы и инфляция, расовые и межнациональные столкновения, войны и социальные конфликты. В этом случае деструкции общественного бытия уже являются злом сами по себе. Но против человека иногда оборачиваются и те культурные продукты, которые созданы людьми для их господства над внешними обстоятельствами, то есть во благо человека. Правда, и здесь зло — явление вторичное, зависимое, осуществляемое путем неправильного использования сил, которые сами по себе злом не являются или даже суть добро. Таковы рост промышленности, урбанизация, прогресс общества в целом и т. д.

Главный вид зла — это моральное зло, то есть то зло, которое коренится в человеческой субъективности и его индивидуальной свободе. «Это такое употребление специфических личностных способностей (прежде всего, сознания и воли), которое направлено на разрушение человека и очеловеченного мира. В феномене морального зла происходит самоуничтожение человеческого в человеке, дегуманизация людей» 8. Так определяет моральное зло современный российский философ А.П. Скрипник, посвятивший свою докторскую диссертацию исследованию темы — «Моральное зло как проблема истории этики и культуры» (1990).

Моральное зло — одна из имманентных сторон человеческого бытия. Оно не существует в природных процессах, но глубоко вмонтировано в социальную среду, так как нравственность (а значит, добро и зло) ни пространственно, ни хронологически не отделена ни от культуры вообще, ни от экономической, политической и идеологической жизни общества. Массовый аморализм, пишет А.П. Скрипник, порождается тем, что различные противоречия общественного развития достигают стадии антагонизма: экономическое сотрудничество осуществляется через безжалостную эксплуатацию, политическое управление — через прямой диктат и полное бесправие, социальный статус человека теряет всякую связь с его деятельностью и способностями, [22] а официальная идеология — с духовными исканиями народа. Такого рода противоречия образуют объективную детерминанту морального зла, конкретное же содержание определяется субъективным отношением человека к противоположным сторонам и к самой нравственности, но оно всегда выражается либо в жесткой привязанности к какой-либо одной из крайностей, либо в метаниях от одной крайности к другой 9. Абсолютная полнота бытия доступна лишь добру 10.

Приведенная типология позволяет квалифицировать «вызовы современности», наполнившие весь ХХ век мировыми войнами, экономическими и экологическими катастрофами, расовыми и национальными столкновениями, как природную и социальную среду, объективирующую физическое, социальное и моральное зло.

Можно ли преодолеть зло? Если можно, то как?

В русской философии сложилась традиция неоднозначного ответа на этот вопрос. В лице Л.Н. Толстого она дала миру необычайно яркую и художественно убедительную защиту идеи непротивления злу насилием, а значит и преодоления зла. «Ибо, — и эти слова приписываются Будде, — никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью, но отсутствием ненависти прекращается она. Вот извечная дхамма» 11.

В нашу задачу сейчас не входят обоснование принципов ненасилия или разъяснение взглядов по этому вопросу величайшего русского писателя Л.Н. Толстого. Скажем лишь, что идея ненасилия стала для него не только ключом к пониманию христианства, но и причиной отвержения исторического православия, а также стержнем собственной веры, опирающейся на «всю мудрость мира». «Не думаю, — писал Л.Н. Толстой, — что Галилей был более убежден в несомненности открытой им истины, чем убежден я, несмотря на всеобщее отрицание ее, в несомненности открытой не мной и не одним Христом, но всеми величайшими мудрецами мира истины о том, что зло побеждается не злом, а только добром» 12.
[23]

Но в русской философии дано также опровержение этой идеи и обоснование применения силы в борьбе со злом. Об этом писал В.И. Соловьев в своем удивительном по философской глубине поэтическом произведении «Три разговора». Об этом же говорили и представители русского консерватизма (например, К.П. Победоносцев), отстаивая идею государственности, идею единой и неделимой России. Но более всего, с детальным анализом проблемы и точными формулировками, изложение этого вопроса дал И.А. Ильин, выпустивший в 1925 г. в Берлине книгу под названием «О сопротивлении злу силою».

Обоснование данной точки зрения И.А. Ильин начинает с указания на то, что нельзя всякое «заставление» называть «насилием», потому что уже в этом слове заключается отрицательная оценка. И.А. Ильин, конечно, прав, когда ассоциирует насилие с понятием зла. По определению А.А. Гусейнова, насилие означает «узурпацию свободной воли», а свободная воля есть (нравственно) разумное в человеке и в то же время «субстанция» морали. Насилие, таким образом, «не может быть вписано в пространство разума и морали» 13. Оно находится, как и зло, вне нравственности. Однако даже если насилие мы назовем «заставлением», это все равно будет «узарпацией свободной воли» человека, принуждением его поступать в соответствии с чужими намерениями. Но «заставление» может быть «пасторским», и в этом случае оно не будет сопровождаться разрушением личности. Именно этот, последний аспект «заставления», допускающий «свободную волю», является, по мнению И.А. Ильина, достаточным, чтобы дистанцироваться от насилия. И.А. Ильин пишет, что термином «насилие» следует обозначать только произвольное, необоснованное заставление, исходящее из злой души или направляющее на зло 14. И.А. Ильин понимает, что «заставление» и насилие весьма близки между собой. Поэтому всегда возможны ошибки. Чтобы предотвратить непоправимые последствия ошибки или злой страсти, человек, стремящийся к добру, [24] обязан поискать прежде всего духовно-душевные средства, чтобы победить зло добром. Но когда таких средств нет, единственным критерием становится субъективное разграничение добра и зла, и человек обязан прибегнуть к психическому или физическому принуждению, чтобы остановить зло. «Прав тот, кто оттолкнет от пропасти зазевавшегося путника; кто вырвет пузырек с ядом у ожесточившегося самоубийцы; кто вовремя ударит по руке прицеливающегося революционера; кто в последнюю минуту собьет с ног поджигателя; кто выгонит из храма кощунствующих бесстыдников; кто бросится с оружием на толпу солдат, насилующих девочку; кто свяжет невменяемого и укротит одержимого злодея» 15.

Можно ли такие насильственные действия назвать злом? Напротив, это будет деянием, препятствующее объективизации зла. «Будет ли это попранием духовного начала в человеке, — продолжает И.А. Ильин? — Нет, но волевым утверждением его в себе и волевым призывом к нему в другом, обнаруживающем свою несостоятельность… Будет ли это изменою Божьему делу на земле? Нет, но верным и самоотверженным служением ему» 16.

Таков общий смысл сопротивления злу силою. И все же цель не может оправдать средства. Поэтому, исследуя проблему о допустимости принуждения, И.А. Ильин высказывает ряд точных замечаний по поводу его ограничения. Он утверждает, что принуждение обретает смысл лишь только в том случае, если дано подлинное зло. Не подобие его, не тень, не призрак, не внешние «бедствия» и «страдания» — пишет И.А. Ильин. Налицо должна быть »злая человеческая воля, изливающаяся во внешнем деянии», и когда она проявляется как «духовно слепая злоба, ожесточенная, агрессивная, безбожная, бесстыдная, духовно растлевающая и перед средствами не останавливающаяся» 17.

Комментируя эти высказывания И.А. Ильина, Н.О. Лосский писал, что возможность положений, неизбежно ведущих к противоречию между «благой целью» и несовершенством средств (тому, что И.А. Ильин называл «нравственной трагедией» человека), представляет собой лишь «драматизм положения», поскольку мы, люди, обладаем [25] лишь несовершенными силами нашего земного бытия, и поэтому других средств, кроме неправедных, у нас нет. Человек сам виноват в существовании того зла, которое приходится преодолевать грубыми средствами 18.

Такова позиция в отношении проблемы «сопротивления злу силою», утвердившаяся в русской религиозной философии в начале ХХ века. Однако реакция на книгу И.А. Ильина была отнюдь не однозначной. Она сама и последовавшие за тем его выступления на эту тему в Берлине, Праге, Париже, других городах Европы, были с восторгом приняты всей белогвардейской эмиграцией. Для нее, разгромленной в ходе Гражданской войны, они стали нравственным оправданием прошлого ожесточения, знаменем дальнейшей борьбы против Советской власти. Другое отношение к этой идее продемонстрировала интеллигентная общественность. Более того, «русская зарубежная публицистика, — отмечал в 1931 г. И.А. Ильин, — …подняла на…книгу целое гонение. Из города в город нашего рассеяния — из Праги в Париж, из Парижа в Берлин и Ригу, и даже в Иерусалим — люди списывались, сговаривались и выступали устно и печатно против моей работы и против меня лично. Бердяев, Зеньковский, Гиппиус, Чернов, Степун, Демидов, Милюков, Айхенвальд — и еще анонимы и псевдонимы — пытались изобразить меня кровожадным погромщиком, софистом насилия, неслыханным гордецом, Торквемадою. Госпожа Гиппиус договорилась до того, что я помешанный, помешательсво которого вот-вот будет констатировано врачами; другой публицист договорился до того, что я по-карамазовски сладострастно сюсюкаю при виде крови» 19.

Причины оппозиции И.А. Ильину, конечно, были разные. Кто-то не мог отступить от евангелических догм, кто-то не считал большевизм абсолютным злом и был склонен к примирению. Н.А. Бердяев, например, полагал, что русский коммунизм — явление закономерное: его истоки и смысл заключены в русской религиозной стихии и склонности русского человека к анархии.
[26]

Сам И.А. Ильин считал, что, кроме психологических мотивов неприятия самой идеи с позиции ортодоксального христианства, главными оставались непонимание и политические мотивы его современников, «потрясенных, ослепленных и перепуганных русским крушением» 20.

Советская критика И.А. Ильина была еще более «политичной». Почти сразу же после издания его книги известный советский фельетонист Михаил Кольцов опубликовал 19 июня 1925 г. заметку в газете «Правда», в которой злорадно солидализировался с теми, кто критиковал И.А. Ильина за «отступление» от евангельских заповедей. Одновременно он увидел за этим «новейшей марки патентованное православие, с оправданием еврейских погромов, гражданской войны и белого террора» 21.

Откликнулся на произведение И.А. Ильина и «буревестник русской революции» М. Горький, который в то время находился за границей. В письме к Федину от 17 сентября 1925 г. он сообщал, что «проф<ессор> Ильин сочинил «Религию мести», опираясь на Евангелие». Позднее в письме М.М. Пришвину от 15 мая 1927 г. он развернул эту мысль следующим образом: «…профессор Ильин пишет, опираясь на канонические евангелия, отцов церкви, богословов и свой собственный гниловатый, но острый разум, сочиняет Евангелие мести, в коем доказывается, что убивать людей — нельзя, если они не коммунисты» 22.

Другими свидетельствами о «критике» работы И.А. Ильина в советской публицистике, а тем более в философской литературе мы не располагаем. Сказались, вероятно, условия жизни советского человека, формирующие его в этот период. Сталинское тоталитарное государство давило и уничтожало всякое инакомыслие, воспитывая в массах населения не христианские принципы любви и милосердия, а нетерпимость и злобу к так называемым «врагам народа». Лозунгом жизни стало название статьи М. Горького (1930 г.) «Если враг не сдается — [27] его уничтожают». В такой атмосфере не могли произрастать зерна ненасилия. Ильинская формула о «сопротивлении злу силою» без ссылки на автора стала аксиоматичной и не требовала никаких доказательств.

Но разоблачение «культа личности» И.В. Сталина и последующий затем относительно долгий период стабильности и гражданского мира, а затем и окончание «холодной» войны — все это породило иллюзию о возможности ненасильственного мира. Вновь вспыхнул интерес к творчеству Л.Н. Толстого и М. Ганди. Появилась огромная группа стран, которые стали именовать себя «неприсоединившимися» и в основу своей политики положили принципы ненасилия. В теории и практике резко усилился интерес к идеям, составляющим многовековую традицию поисков условий и механизма мирного, ненасильственного разрешения конфликтом между людьми.

А затем произошла социальная катастрофа под названием «перестройка». Была разрушена великая страна, разорваны связи единого народно-хозяйственного комплекса. Началось мародерство государственной собственности. Ужасы кровавых межнациональных конфликтов перешагнули все мыслимые рамки человеческих отношений. Люди оказались беспомощными перед силами, заинтересованными в обострении ситуации и углублении самых различных конфликтов — экономических, социальных, политических и идеологических. Насилие стало повседневностью. Разгул преступности на фоне ухудшающейся экономической ситуации, безработица и инфляция, острейшие столкновения внутри бывшего единого Советского Союза — все это не оставляет места для размышлений о ненасильственной практике социальной жизни. Одновременно происходит нарастание глобальных проблем, которые достались новому веку от прошлого столетия. Появились и новые угрозы, самой страшной из которых стал «мировой терроризм». После 11 сентября в США и событий в Беслане говорить о ненасильственном мире — верх легкомыслия. Зло может и должно быть истреблено. А истребить его может только сила. Таковы доводы «от чувства». Но имеются доводы и «от разума». Наиболее важные из них следующие.
[28]

1. Все события ХХ века, изменившие мир, совершались при доминирующем воздействии политики, а политика всегда связана с насилием. Как отмечает Б.Г. Капустин, «Насилие — не акциденция, но часть самой субстанции категории “политика”» 23.
   
2. «Мировой терроризм» — это абсолютное зло, он порожден не конфликтом цивилизаций, как считал С.П. Хантингтон, а проведением агрессивной политики в отношении другой цивилизации. Это — война, а война — это всегда продолжение политики, но только иными, вооруженными средствами. Остановить агрессию (таков печальный опыт человечества) может только сила.
   
3. Непременным условием борьбы со злом силою, по мнению И.А. Ильина, является «наличность верного восприятия зла, восприятия, не приходящего в его приятие и одобрение» 24. Теперь мы увидели реальное зло и унесли в себе, говоря словами того же автора, «дьявольские ожоги»: восприняли, но не приняли зла, обнаружили в своем духовном опыте его природу и приобрели право судить его 25.
   

А как же быть с мечтой человечества о ненасильственном мире? Думается, что эта проблема не снимается. Можно увидеть «свет в конце туннеля», если осознать глубинные основания политики, понять, что она, как говорил М. Дюверже, является не только «конфликтом, борьбой, в которой те, кто обладают властью, обеспечивают себе контроль над обществом и получение благ», но и «попытку осуществить правление порядка и справедливости» 26. Если жить по законам порядка и справедливости, насилию подвергаются не законопослушные граждане, а те, кто нарушает закон, кто ставит себя вне его. Вот тогда обретает силу морального долга и находит юридическое обоснование «сопротивление злу силою».