Судьба наследия Ф. Бэкона в западной и русской историко-философской традиции

• 1. «Королевское научное общество»
• 2. Союз с «Энциклопедией»
• 3. Викторианский вердикт
• 4. Неопозитивизм. Современная англоязычная литература
• 5. Бэкон в России
• 6. Советская Бэкониана

1. «Королевское научное общество»

В истории Бэконианы можно выделить несколько этапов. Первый из них следует отнести ко времени создания в Великобритании «Королевского общества» — это 1660 г. Представители первого научного общества бесспорно чувствовали себя последователями Бэкона: в их среде культивировался экспериментальный метод исследований, господствовало критическое отношение к догмам и авторитетам, научная деятельность осуществлялась в традициях коллективизма, научного демократизма, проповедывались высокие идеалы бескорыстного служения науке. В «Истории Королевского Общества» Томаса Спрата, много раз переиздававшейся, автор посвящает Бэкону самые восторженные слова: «Бэкон, как Моисей, наконец нас повел. Он одолел бесплодную пустыню, вывел нас к истинному пределу земли обетованной, и с горной вершины своего возвышенного гения он увидел эту землю и нам ее показал».

Вскоре появляется Французская Академия Наук (1666), в деятельности которой влияние Бэкона сказалось не меньше. Гюйгенс, самый влиятельный и знаменитый из первых парижский академиков, главной задачей общества считал создание натуральной истории «примерно по плану, намеченным великим Веруламием». Внутренняя организация Парижской Академии напоминала «Дом Соломона».

На открытии Берлинского королевского общества в 1711 г. Д.Я. Яблонский говорил: «Несравненный канцлер Англии Бэкон Веруламский более других показал глубины познания, он открыл и указал любознательным дороги, которые могли их привести к более точному изучению природы, более надежному, чем когда-либо раньше. И они устремились по стопам своего мудрого провожатого».

И никак нельзя согласиться поэтому с Юстусом Либихом, который писал, что Бэкон остался лишь в эпиграфах своих современников. Все эти похвальные речи отнюдь не просто приличный реверанс. Современники и ближайшие исследователи оценивали Бэкона очень высоко и, прежде всего, как мы бы сейчас сказали, как «философа науки».

Еще один интересных аспект понимания учения Бэкона в XYII в. заключается в том, что по данным некоторых исследований из двух организаций — Грешем-колледжа и «Оксфордского кружка», — претендующих на роль ядра будущей Лондонской Академии, только Оксфордский кружок имеет на это право. А различались эти сообщества, говоря языком XYII в., скорее своей моральной философией, чем натуральной. По мнению, например, М. Пурвер, в Грешем-колледже собирались «вульгарные бэконианцы», утилитаристы, не усвоившие истинно бэконовского взгляда на взаимодействие между опытом и размышлением, между практической и теоретической сторонами познания.

Таким образом, можно сделать вывод о том, что даже в XYII в., при абсолютном господстве точки зрения на Бэкона как на экспериментатора-естествоиспытателя, его имя уже было объектом политической риторики, что говорит о серьезном мировоззренческом, а не только специально-научном влиянии Бэкона на своих ближайших последователей.

2. Союз с «Энциклопедией»

К исходу XYII в. возведено было впечатляющее здание экспериментально доказанной научной истины в ряде областей органической и неорганической природы. Поиски «естественного закона» стали необходимым условием всякого исследования, претендующего на реализацию постулатов новой позитивной науки (не исключая и область морали). Идея, составлявшая интеллектуальную суть «века Просвещения», заключалась в том, чтобы распространить индуктивный и экспериментальный метод исследований на область общественных явлений — этику и политику, религию и экономику.

По ряду причин наибольшее развитие тенденция эта получила не у себя на родине, в Англии, а на континенте. Началом послужили знаменитые «Английские» или «Философские» письма Вольтера, ознаменовавшие своим появлением в 1983 г. начало расцвета Французского Просвещения. В них Вольтер дал очень высокую оценку творчества Бэкона. Лучшим его произведением Вольтер назвал «Новый Органон», уже в то время меньше всего читаемый. Главной его заслугой считал создание экспериментальной философии. Одно разумное открытие, указывал он, стоит сотен, сделанных на основе механического инстинкта.

Интересно, что Вольтер предвидел будущее падение популярности Бэкона, а также указывал на причины этого падения: «Это помост, — пишет он, — на котором была воздвигнута новая философия. Когда здание ее было построено хоть на половину, помост потерял какое бы то ни было значение».

И еще одна подробность: известная оценка Бэкона из «Святого семейства»: «Бэкон — настоящий родоначальник всей современной экспериментирующей науки», очень напоминает высказывание Вольтера:» Бэкон — отец экспериментальной философии». Особенно если принять во внимание исторический смысл слова «экспериментальный», то есть, создаваемый человеком, искусственный.

Следующий шаг во «французской» карьере Бэкона — это издание «Энциклопедии наук, искусств и ремесел…» Два издателя — Дидро и Даламбер представили Бэкона как вдохновителя своего проекта, а Бэконовскую классификацию наук — как связующее звено своего издания. Предисловие к первому тому включает подробный разбор «Таблицы» Бэкона и приветствует его как величайшего и красноречивейшего инаугуратора (провозвестника, глашатая) реформации в искусствах и науках.

Учение Бэкона казалось энциклопедистам настолько соответствующим их собственным взглядам, что часто они заимствовали выдержки из его текстов целиком и даже вынуждены были объясняться по этому поводу: «Во многих местах проспекта мы признали, что нашим энциклопедическим деревом мы, главным образом, обязаны канцлеру Бэкону… Таким образом, столь формальное признание должно нас избавить от обвинений в плагиате, а также от подозрений в таковом.

Дидро и Даламбер обратились к Бэкону тогда, когда интерес к нему на родине уже начал угасать. И взгляд, которым они посмотрели на Бэкона, довольно-таки сильно отличался от традиционного английского. Различие можно проиллюстрировать на примере сравнения «Энциклопедии» с ее английской предшественницей — “Cyclopedia” Эфраима Чэмбера. Это тоже был компендиум научных и технических знаний, апология вклада искусств и ремесел в прогресс человеческого общества. Но там не было никаких ссылок на Бэкона, не было статьи «индукция». В «Энциклопедии» же, в статье «логика» излагалась бэконовская критика схоластики и предложения по реформе научного мышления. Более того, во французской «Энциклопедии» была специальная статья «Бэконианизм», в которой демонстрировалась глубина философских познаний Бэкона — основателя этого передового направления.

У французских философов было много поводов для восхищения Бэконом: чрезвычайно близок им был дух критики, пронизывающий бэконовское учение, нацеленность на практические результаты, обращение к природе, примат естественного над искусственным.

Нельзя, однако, сказать, что восторги французов были совсем бескорыстными. бэконовская доктрина на самом деле была изрядно ими переработана, подогнана к целям Просвещения (хотя, как знать, может быть, превращенная форма в большей мере отражает характер оригинала?). Атаки Бэкона на схоластику стали у них призывом к секуляризации знания, подчеркивание роли эмпирического знания — сенсуализмом, а программа кооперативного исследования природы превратилась в критику монополии элиты в области образования и культуры.

Так бэконовское «благо человечества» как цель науки приобрело в толковании французов дополнительный смысл: наука должна способствовать не только созданию материальных благ, но и духовных ценностей, причем прогрессивных, революционных. «Истинный метод философствования был и будет заключаться в том, — писал Дидро, — чтобы умом проверять ум, чтобы умом и экспериментом контролировать чувства, чувствами познавать природу для изобретения различных орудий, пользоваться орудиями для изыскания и совершенствования знаний, которые необходимо предоставить народу, чтобы научить его с уважением относиться к философии». В интерпретации французских философов Бэконианизм стал обозначать, таким образом, секуляризованную мысль, утилитаризм, скептицизм и материализм.

В работах, появившихся во Франции после «Энциклопедии», имя Бэкона, его сочинения попадают в политические и религиозные споры: одни превозносили его эмпиризм и религиозный скептицизм, другие пытались представить его как христианского философа, а Ж. де Местр, например, осудил его как интеллектуального архитектора Просвещения и ужасов Французской революции, — и нельзя сказать, что у него не было к этому никаких оснований: 25 Брюмера III года Революции Конвент принял специальный декрет: перевести и издать сочинения Бэкона за счет нации (15 томов вышли всего 5 лет спустя).

В Британии со времени основания «Королевского общества» имя Бэкона не привлекалось так широко к политическим и научным дисскусиям. Исключение составляют дебаты о статусе телеологических понятий в науке, развернувшиеся в Шотландии, в так называемой школе «здравого смысла». Речь шла о границах человеческого познания, об истинных целях науки, в связи с чем и был поднят вопрос о значении Бэкона в истории науки.

Полемизировали шотландцы, в основном, с Юмом и с учеными-естествоиспытателями. Давид Юм в своей «Истории Англии» утверждал, что роль Бэкона в истории науки была менее важной, чем роль Галилея, а хвалы, расточаемые Бэкону, частые и «чрезмерные».

Основатель школы Т. Рид нашел это утверждение возмутительным и выступил в защиту Бэкона: он считал, что Ньютоновские правила философствования — это выражение метода Бэкона. Он провел сравнительный анализ текстов Ньютона и Бэкона и на этом основании утверждал, что при написании третьей книги «Начал…» и «Оптики» Ньютон имел правила «Нового Органона» постоянно перед глазами: Ньютоновское «Гипотез не измышляю» он интерпретировал как интегральную часть бэконовского учения.

Другой представитель этой школы Стюарт продолжил защиту, усиливая значение Бэкона как основоположника современной науки. В энциклопедии «Британика» 1817 г. Стюарт писал, что заслуги Бэкона как отца экспериментальной философии — само собой разумеющийся факт, однако ко второму десятилетию ХIХ в. шотландцы стали смотреть на Бэкона (у которого, конечно, они находили много созвучного их собственной философии, объединяющей доверие к чувственному познанию и религиозную интуицию) более критично. Нэйпер поставил перед собой проблему: выяснить, чем вклад Бэкона превосходит конкретные изобретения Галилея, Гарвея и Гилберта? Ответ был следующий: во времена Бэкона реформация науки уже была представлена в открытиях его современников. Но Бэкон был первым, кто попытался систематизировать истинный метод научного открытия, выделил именно индукцию как метод философствования. В конце концов, шотландцы вернулись почти что к той очень скромной оценке, с которой спорили: Бэкон подобен землепашцу из басни Эзопа: хотя его собственное учение и не дало результатов, общий призыв к экспериментированию был очень эффективен. То есть за Бэконом признавалась слава скорее ритора, чем ученого или философа.

3. Викторианский вердикт

Расцвет позитивизма привел его основателей к необходимости исследовать исторические корни своего учения. И первое, что было открыть, — сенсуалистическое основание «положительной философии», сформулированное еще в ХVIII в. Кондильяком, Де Траси, Кабанисом. А французы в обосновании своей концепции часто ссылались на Бэкона. Кондильяк, например, писал, что Бэкон был одним из первых, кто признал происхождение всех человеческих чувств из опыта. Кабанис называл его законодателем материалистической доктрины. Кольридж отмечал, что чудовищное ребячество Кондильяка и Кондорсе было связано именно с «ошибочным прочтением Бэкона». Льюис писал, что Бэкон близок позитивистам не только формально, но и выражает их дух, так как он настаивает на отделении наук от теологии и критикует использование метафизических размышлений.

Бэкон интересовал позитивистов прежде всего как создатель индуктивной логики — метода открытия в положительных науках. Эта тенденция получила свое развитие в работах Гершеля, Юэлля, Милля, сформулировавшего методы опытного исследования, вошедшие во все учебники логики.

Этой части учения Бэкона суждено было пережить самые причудливые метаморфозы. Сначала (приблизительно до середины века) логика открытия Бэкона и следовавших ему Милля, Гершеля была очень популярна, но где-то к середине века произошел перелом и в самом развитии позитивизма и в трактовке Бэкона, соответственно. Оппозиционные настроения видны уже в сочинениях Кольриджа: в 1818 г. он писал, что «те, кто поверхностно рассуждает о философии Бэкона, знают немного больше, чем его индукцию и приложение метода к специфическим классам физических объектов». На самом же деле, как считал Кольридж, Бэкон признавал необходимость интеллектуальной или ментальной инициативы как начальной точки научного познания и был согласен с Платоном, что законы природы должно рассматривать как выражение соответствующих идей. По Кольриджу Бэкон завершил идеальную систему Платона приложением того же самого метода к внешней природе, который Платон прилагал к интеллектуальному существованию.

Ментальная инициатива или эмпирический опыт? Что является первичным в научном познании? У самого Бэкона таких проблем не было. Для него размышление и наблюдение были в равной степени нужными и полезными. А у позитивистов теперь эта проблема станет самой главной: дедукция или индукция, гипотеза или эксперимент? А если метод наблюдения не является первым и главным, то может ли индукция претендовать на роль «логики открытия»?

Английский философ и логик Юэлль предложил свою концепцию интуитивной логики, где ментальная инициатива существует в форме интуиции, а сознательно контролируемый процесс представляет собой индукцию. Это был принципиальный отказ от логического контроля над процессом получения нового знания — Юэлль пришел к выводу, что такой контроль невозможен. Он считал, что если рассмотреть процесс индукции более тщательно, то единичные факты не просто берутся в нем вместе, а объединяются при помощи Нового Элемента, который доставляется интуитивным актом мышления. Интересно, что сам Юэлль считает свою методологию логикой открытия, а основной свой труд называет «Novum Organum Renovatum» («Обновленный Новый Органон»), то есть он рассматривает свою работу как прямое продолжение дела Бэкона.

Работы Юэлля представляют собой веху не только в развитии позитивизма, но и Бэконианы. Он хорошо знал произведения Бэкона, много писал о нем, оказал сильное влияние на Спеддинга — редактора лучшего издания сочинений Бэкона. Своеобразие подхода Юэлля заключается, по крайней мере, в двух позиициях. Во-первых, он подчеркивает важность теоретического знания у Бэкона. «В лозунге «Знание — сила», — пишет Юэлль, — для нас представляет наибольший интерес то, что есть знание, а не то, что сила». По этому же основанию проводит Юэлль критику утилитаристского подхода: «Связь с утилитаризмом как установка исследователей Бэкона не позволяет видеть дальше сенсорного основания познания, дальше ее (науки) инструментального использования».

Во-вторых, Юэлль не разделяет Бэкона как «инаугуратора» и как методолога. Юэлль считает, Бэкона был не только одним из основателей, но и верховным законодателем республики ученых:» он придал новое направление физическим исследованиям, суть которых, Галилей, например, тоже понял, но не произвел общего и систематического выражения…», которое сделал Бэкон. Но вместе с тем Юэлль констатировал несостоятельность механистического метода Бэкона для естествознания.

А самое настоящее нападение пришло именно с этой стороны — со стороны естествознания. Наука в ХIХ в., особенно во второй его половине, все больше и больше расходилась с тем узким пониманием методологии Бэкона, которую предлагали позитивисты. В ХVIII в. критика гипотетизма, служебная (по сравнению с философией) роль математики выглядели вполне «в духе времени». А в ХIХ в., когда в практику вошли математическая физика, оптика, эволюционная теория, в эпистемологии благодаря усилиям Гершеля, Юэлля, Милля приоритет математики стал неколебим, центр внимания передвинулся с индуктивного обобщения и наблюдения на предположение и гипотезу, с процесса открытия, который теперь казался областью непредсказуемых фактов, — на разработку методов проверки и оценки. Образом критики Бэкона со стороны естествознания может служить книга Либиха, вышедшая в 1863 г.

Либих, выдающийся немецкий естествоиспытатель, разработавший основы агрохимии, выступил против засилья в науке «английского дилетантизма» (правда его собственные суждения тоже не лишены были предрассудков» немецкой идеологии». «Бэкон, — пишет он, — в силу того, что он, юрист, обращается с естественным процессом точно так же как с гражданским или уголовным делом. Инстанции — это свидетели, которых он выслушивает и на их словах основывает свое суждение». Поэтому тела у него «желают», «имеют аппетит», «боятся», «предпочитают», «имеют отвращение», «ревнуют». А движение может быть движением бегства (страх селитры перед огнем), «движение к барышу» (губка всасывает воду), «движением связи» (боязнь пустоты) и т.д. Отсюда вывод: Бэкон подходит к естествознанию с человеческой меркой, «как юрист», то есть как дилетант.

К концу века Бэкон перестал занимать центральное место в философии науки. В 1875 г. «Британика» вынуждена была поставить вопрос «об источниках репутации Бэкона»: «Если Бэкон сам не внес никакого вклада в науку, если ни одно открытие не было сделано с использованием его правил, если его метод был логически ошибочным, а проблема, которую он поставил, вообще не разрешима адекватно, то как можно говорить о нем как о великом лидере реформации?».

Викторианские ученые Спеддинг, Эллис и Хелс, работавшие над изданием сочинений Бэкона, до сих пор считающимся самым лучшим, были согласны между собой в оценке бэконовской методологии как слабой стороны его творчества. Сильной стороной они считали «широкое интеллектуальное влияние Бэкона», называли его великим публицистом. Но в целом викторианский вердикт был суров: из величайшего среди людей науки Бэкон превратился в «амбициозного теоретика, но честнейшего человека», из отца науки, в лучшем случае, в ее патрона.

4. Неопозитивизм. Современная англоязычная литература

Здесь можно выделить несколько принципиально отличных друг от друга точек зрения. Во-первых, позиция Б. Рассела, который в своей «Истории западно-европейской философии» выразил суть неопозитивистского подхода: Бэкон указал новую дорогу в науке, но не пошел по ней, как Галилей, Кеплер, Гарвей. «Хотя наука прежде всего интересовала Бэкона, — пишет Рассел, — он проглядел большую часть из того, что сделала наука его времени».

Другую столь же авторитетную и еще более негативную оценку дал К. Поппер. Он выдвинул в качестве одной из задач своей философии отделение научного знания от ненаучного. При решении этой задачи он выступил как крайний антииндуктивист. Поппер, в частности, считал предрассудком мнение о том, что само по себе использоваение наблюдения (главный признак индуктивного метода), выступает как достаточных критерий научного исследования, отличающий его от спекулятивного мышления и мифологических построений. Средневековая астрология и алхимия также использовали наблюдение. Все дело в том, какую роль в познании играет, средством чего является наблюдение. Поппер считает, что использование эмпирических процедур может считаться научным только тогда, когда они служат средством проверки какой-либо гипотезы, то есть когда исследование происходит в форме решения какой-либо определенной задачи, а не просто наблюдения и сбора фактов. Родоначальника мифа индукции Поппер считает Бэкона.

Правда, некоторые современные исследователи Бэкона считают, что между ним и Поппером много общего. П. Урбах пишет, например, что Бэкону присущ спекулятивных характер мышления, а критерием истины у него выступает метод эмпирической проверки. Это, как он считает, делает Бэкона прямым предшественником Поппера.

60-70 гг. можно считать временем подъема интереса к Бэкону. Хотя, конечно, этот подъем нельзя и сравнить с морем литературы о его современниках, появившейся в это время: Копернике, Галилее, Декарте. Бэкону не повезло: он как-то выпал из поля зрения таких писателей как Койре, Касирер, Гарен, посвятивших свои книги анализу становления нового научного мировоззрения.

В эти годы интересные исследования были проведены по установлению роли Бэкона в организации Лондонского Королевского общества. Новую версию прочтения Бэкона предложил Т.Г. Кроутер. Он попытался, не разрывая учение Бэкона на разные «стороны», не следуя традиционным имиджам, понять философию Бэкона как целое, в единстве мировоззренческой и философской позиций. Например, название главного труда Бэкона «Instauratio Magna Scientiarum» он переводит как «Великое обновление человека посредством наук» (а не просто «наук»). Он считает также, что в «Энциклопедии» Дидро и Даламбера влияние Бэкона было значительнее и глубже, чем в Королевском обществе, осуществившем только часть его программы.

Совершенно новый материал привлекает к исследованию итальянец П. Росси. Его книга «Френсис Бэкон. От магии к науке» была переведена на английский язык в 1968 г. Она содержит анализ влияния герметических наук на Бэкона, а также современной ему натурфилософии, закрывая тем самым белые пятна, которые существовали в Бэкониане, вплоть до этого времени.

5. Бэкон в России

Первая русская книга, посвященная Бэкону, — «Житие Канцлера Бэкона Веруламского с приложением «Похвальных слов… «, «Речи в похвалу королеве Елизавете…» и «Краткого анализа…» Это перевод с французского Василия Тредиаковского, изданных московским университетом в 1760 г.

Судьба этой книги замечательна и поучительна: автор «Краткого анализа…» Александр Делейр, публицист, видный политический деятель времен французской революции, автор ряда статей для «Энциклопедии», «родная душа» для Руссо, член Совета 500 и Академии Бессмертных, проголосовавший за смертный приговор Людовику Х YI со словами: «В интересах рода человеческого я голосую за смерть».

А «Житие…», биографию Бэкона, написал не менее известный в свое время английский, вернее, шотландский политический деятель Моллет. Книга его вышла в Лондоне в 1740 г. и сыграла роль политического памфлета и в Англии, и за ее пределами. Моллет был личным секретарем Болингброка, сторонником партии якобинцев, находящихся в оппозиции к Георгу II. В биографии Бэкона его интересовали прежде всего политические мотивы, образ Бэкона был им явно идеализирован. Социально-политический акцент был так силен, что один из современников Моллета — Варбутсон язвительно заметил по этому поводу: «В своей прекрасно написанной книге о Бэконе Моллет забыл одну только вещь — что Бэкон был философом».

Примечательна политическая история книги: Моллет написал биографию — политическую реабилитацию, Делейр прибавил к ней «Краткий анализ…», переводящий все философской содержание в социально-политическое русло, а Тредиаковский еще и «Похвальное слово…» (изречения Вольтера, Дидро и других, рисующие Бэкона в самом выгодном свете, то есть концентрация политического содержания шла по нарастающей).

Перевод Тредиаковского был первой книгой по философии, изданной Московским университетом. Характерно, что в России в Х YIIIв. не появилось ни одной книги о Декарте, Лейбнице или Спинозе, но зато по одной книге о Бэконе и Гельвеции, две книги о Локке, и масса книг о Вольтере, Дидро, Монтескье (и о них, и их собственных).

Тредиаковский изрядно перетолковал Бэкона, приспособил его к российской политической обстановке: В. Лакшин приводит множество примеров разночтений и, мягко говоря, неточных переводов, содержащих намеки на конкретные события, имевшие место в России.

Книгу Тредиаковского читало первое поколение русских просветителей: Новиков, Фонвизин, Аничков. Новиков даже сделал перевод «О мудрости древних». Книга была вершиной просветительской оппозиции в литературной биографии самого Тредиаковского, первого российского академика.

Совершенно четко эта просветительская версия прочтения Бэкона просматривается в «Письмах по изучению природы» Герцена. Конечно, Герцен обратил внимание на Бэкона благодаря «Истории философии» Фейербаха, а не переводу Тредиаковского, но все то, чем его очерк о Бэконе отличается от Фейербаховского, есть специфика русской либерального демократизма.

Фейербах раскрыл религиозное содержание философии Бэкона, показал, что «тайной» бэконовской системы является то, что из его индукции (то есть способа заключать от частного к общему) с неопровержимостью следует принцип происхождения духовного из чувственного, т.е. материализм, эмпиризм, атеизм. Он, однако, не отрицал и глубокой религиозности Бэкона; считал, что писатели, возвышающие его религиозную и христианскую сущность, были правы, отличая Бэкона от французских эмпириков.

Герцен подходит к оценке Бэкона несколько иначе, хотя в основание кладет позицию Фейербаха. Ему интересно то огромное значение, которое дает усвоение учения Бэкона для развития культуры, цивилизованности, чего так, по его мнению, не хватало русской публике. Не случайно Герцен приводит обширнейшие выписки из Бэкона. бэконовский идеал науки лучше всего отвечает понятию «научность», как представляет его себе Герцен: в «точке зрения жизни» достигается слияние, единство природы и разума, происходит «общение между умом и вещами»

Был и еще один «взгляд на Бэкона из России», воспроизводящий примерно ту же тенденцию. В конце 20-х гг. ХХ в. о Бэконе задумал написать книгу удалившийся от дел А.В. Луначарский. Цель его работы и личных интерес определили подход к интерпретации: Бэкон интересовал Луначарского прежде всего как личность, в которой отразилась эпоха. Жизнь Бэкона, считал Луначарский, можно считать всемирно-исторической драмой, точно также как жизнь Сократа — всемирно-исторической трагедией. Луначарский хотел представить личность в эпоху критики», «когда личность бралась руководствоваться разумом в своей карьере», «личность, беспредельно отдавшаяся очарованию своего собственного ума в атмосфере своей эпохи».

Таким образом, тема оказывается не только просветительской, но и очень русской: вспомним «Горе от ума» Грибоедова, лишних «умников» Печорина и Онегина и т. д. Поскольку книги, по сути дела, нет, мы можем только предполагать, какой вывод собирался сделать Луначарский: оправдать доверие разуму или осудить. В качестве бесспорного факта можно констатировать интерес к Бэкону в России в послереволюционные годы с целью выяснить правомерность опоры на разум.

6. Советская Бэкониана

В 1924 г. вышел популярный очерк Милонова «Философия Фр. Бэкона». Это была первая российская книжка, написанная с точки зрения марксистского понимания истории и философии. Можно отметить следующие особенности методологии:

1. стремление автора во что бы то ни стало реабилитировать Бэкона везде, во всем
   
2. показать близость идей Бэкона к марксизму: примат деятельной философии над созерцательной, высокая оценка материальных средств культуры, выделение эмпирического компонента в познании
   
3. очень характерная установка: исходя из марксистского понимания роли личности в истории, автор заключает, что ему безразличны как оценка личного вклада Бэкона в науку, так и его оценка как личности вообще. Бэконовское увлечение оккультными науками, его политическая деятельность, религиозная окрашенность сочинений — все это автор считает возможным не замечать вообще. Такой методологический прием оказал влияние на последующую историко-философскую литературу, правда теперь уже без всяких обоснований.
   

В 1974-1976 гг. вышло Собрание сочинений Бэкона в 2-х тт. под редакцией А.Л. Субботина и его же небольшая книжка о Бэконе в серии «Мыслители прошлого». К сожалению, это издание является самым крупным произведением о Бэконе на русском языке. Бэкон в этой работе выглядит несколько обезличенным, стремление к объективности настолько велико, что творчество Бэкона представляется в этом издании исключительно исторической ценностью. Это та самая «отвратительная снисходительность к прошлому, как к некой богадельлне, где кучка стариков в хламидах и сандалиях или париках и кафтанах врет непроглядную отсебятину, извинительную причудами коринфского ордена, готики или какого-нибудь иного зодческого стиля».

Такое отношение приводит к вопиющим противоречиям. Бэкон провозглашается выдающимся философом и творцом новой науки, но на деле оказывается, что «он не стал ни архитектором, ни инженером строительства грандиозного здания современного научного и технического знания», а «только дал ему несравненную рекламу». В другом месте Субботин пишет: «Бэкон не был ни изобретателем нового метода, ни пионером его применения в новой науке. Задолго до него Р. Бэкон, Л. да Винчи и Парацельс провозгласили этот метод единственно верным. В то время как он философствовал об опыте, Гильберт и Галилей, успешно применяя экспериментальный метод, создавали основы научной физики». «Но не будем упрекать Бэкона», «не будем ставить в вину Бэкону» — такими сентенциями выражается позиция автора.

Гораздо удачнее книга Михаленко, вышедшая в 1975 г. к юбилею Бэкона. Это полное и аргументированное исследование, но, скорее исторического, чем философского плана. Философская проблематика не представляла, видимо, для автора главного интереса. Вероятно, поэтому в разделах, касающихся философии, господствует старый, утвердившийся еще в 20-30-х гг. взгляд (упор делается на концепцию материи и движения, в трудных местах автор ссылается на» формальную дань и уступки религии», говорит, что» этике, в противоположность Гоббсу и Спинозе, Бэкон уделял мало внимания…, стремясь к производственному употреблению и действию науки, а не к социальным преобразованиям».

Кроме вышеперечисленных работ можно назвать несколько статей В.Ф. Асмуса, посвященных Бэкону, очерк о символической эстетике А.Ф. Лосева. В недавно вышедшей книге П.П. Гайденко, имеющей подзаголовок «Формирование научных программ Нового времени», Бэкону посвящены не глава, не параграф, а всего две страницы в заключении. Так что богатой советскую Бэкониану никак нельзя назвать, хотя еще Милонов будто бы доказал близость учения Бэкона к марксизму.

История Бэконианы богата, разнообразна и живописна. Бэкон принадлежит к тем выдающимся личностям, духовное наследие которых не только переживает их самих, но и развивается, обогащается в трудах последующих поколений. За три столетия сама философия Бэкона превратилась в «идол рынка» (идол, проникающий в сознание через соединение слов и имен) — стольким многим, зачастую противоположным интерпретациям она подвергалась. Маколей писал, что у философии Бэкона так же много толкований как и у Библии. Оригинальное произведение всегда таит в себе возможность метаморфоз — их характер помогает отчетливее увидеть блеск оригинала.