Крест и маятник - символы евразийства российских субциивилизаций

• Социальная онтология евразийства
• Самосознание российской цивилизации и четыре модели ее самоопределения
• Крест и маятник — символы российской цивилизации

Российская цивилизация — исторически молодая и до сих пор еще окончательно не установившаяся социальная целостность с достаточно глубокими культурными корнями исторического, религиозного, этического, философского характера, которые в силу ряда обстоятельств не успели дать масштабных юридических, правовых плодов практического характера.

В первой половине 19 в. в качестве примечательного свидетельства исторической незрелости российской цивилизации выступил тот факт, что для Гегеля, крупнейшего европейского мыслителя того времени, автора фундаментальных философско-исторических штудий, она не существовала как полноценный культурный мир. Подразделяя всеобщую историю на историю Западного и Восточного миров, Гегель не заметил славянства. Лишь спустя почти столетие европейская мысль изменила свои культурно-исторические ориентации и Шпенглер подвел методологические основания под стратегии культурсоциологического понимания судеб крупных цивилизаций. В итоге каждый локальный социокультурный мир, независимо от его местонахождения и возраста, предстал как уникальный и самоценный, имеющий право занимать свое законное место внутри гигантской системы мировой цивилизации. Таким образом в европейском сознании стали складываться теоретические предпосылки для серьезного отношения к российской цивилизации. Историю российской правовой цивилизации, сопутствующие ей и составляющие ее суть трагические противоречия прошлого и настоящего невозможно понять и объяснить вне их культурсоциологического видения.

В 19 в. В. Ключевский попытался осмыслить социодинамику российской цивилизации сквозь призму истории ее государственности. Подобно «государственникам» С. Соловьеву и Б. Чичерину, он, как и Гегель, видел в государстве высшую форму цивилизованного [24] общежития. В итоге написанная им история России предстала как летопись важнейших этапов становления и развития ее государственности, как история ее социальности, включающей динамику экономической жизни, большие и малые коллизии общественных движений, политические процессы и т.д. Но при этом проблема социокультурных факторов, воздействующих на жизнь общества и государства, оказалась практически за пределами внимания историка. Сказалось влияние европейского позитивистского социологизма с характерным для того первостепенным интересом к социальной механике исторической жизни.

Социальная онтология евразийства

Появлению столь специфического типа цивилизации как российская способствовало ее особое географическое положение, именуемое евразийством, т.е. маргинальным положением российского социального мира между западным миром и восточным (мусульманским, индо-буддистским, китайско-японским). Это базовое обстоятельство заставляет учитывать действие трех важных факторов:

1. западные социокультурные влияния;
   
2. влияния восточные, азиатские;
   
3. собственная логика и специфическая социодинамика этнического, социального и духовного развития российского мира.
   

Его историческая молодость обнаружила свои сильные и слабые стороны, когда он вышел на историческую арену и начал предпринимать попытки по активному самоутверждению в то время, когда Запад и Восток уже имели тысячелетние культурные традиции.

Географическая промежуточность (евразийство) трансформировалась в культурный маргинализм и породила сложнейшую проблему социокультурного самоопределения. Поскольку решать ее можно было лишь интеллектуальными средствами, то наибольшее внимание к ней оказалось привлечено лишь после того, как у российского общества появилось собственное, достаточно самостоятельное философское самосознание. Пик интереса к этой проблеме пришелся на вторую половину 19 в. Для российских мыслителей она приняла вид вопроса о смысле присутствия России во всемирной истории. Его постановка сопровождалась предположениями о том, что у России должна быть своя, особенная историческая судьба, не сходная с историческими судьбами западных и восточных стран.

На практике маргинальное положение России между Азией и Европой оборачивалось маятниковыми колебаниями между ними. [25] Когда «маятник» устремлялся на Запад, происходила временная, более или менее глубокая «вестернизация» российской цивилизации. Когда же он начинал движение в противоположном направлении, на Восток, совершалась ее «остернизация».

Если учитывать, что российская цивилизация прошла через такие крупные исторические формообразования, как Киевская Русь, Московское царство, Петровско-петербургская, имперская Россия и Россия советская, коммунистическая, то можно увидеть столько же соответствующих колебаний исторического «маятника».

Из-за того, что российская цивилизация неоднократно «уходила» и «возвращалась», она никак не могла определиться со своим «отчим домом», не могла высчитать его точные социокультурные координаты и истинное место в пространстве мировой цивилизации. В этих блужданиях-колебаниях она умирала и воскресала несколько раз. Ее смертей и воскрешений было столько же, сколько было полномасштабных маятниковых колебаний, что отобразилось даже в смене ее имен.

Маятниковость российской истории неизменно оборачивалась ее прерывистостью. Необходимость адаптироваться то к западным, то к восточным стереотипам социального существования порождала каждый раз множество болезненных процессов. Обрывались традиции, разрушались сложившиеся психологические, моральные и поведенческие стереотипы, а это оборачивалось бесчисленным множеством человеческих драм и трагедий. Культурный покров на социальном теле цивилизации не успевал наращиваться и утолщаться. Едва успев приобрести его в тесном общении с Европой, Россия при очередном уходе в деспотическую азиатчину опять сбрасывала его с себя.

В сменяющих друг друга периодах причащений к западным ценностям с последующими отказами от них обнаруживался эффект «дурной повторяемости многих явлений», который вполне можно было бы назвать эффектом Сизифа. Вместе с тем, далеко не все приобретенное, нажитое в культурных странствиях исчезало. Многое оставалось, уходило вглубь коллективного сознания и подсознания. В результате исторических напластований сложился неоднозначный, крайне противоречивый и вместе с тем по-своему пластичный «русский характер». Граница между Западом и Востоком проходит через каждый культурный «атом» российской цивилизации, [26] через каждое движение русской души. Каждый смысл обнаруживает свою поляризованность. Каждая ценность и норма наталкивается на свою противоположность. В каждом индивидуальном сознании присутствует собственный «маятник», способный в любой момент достигнуть предела и устремиться в противоположную сторону, где господствует уже иная шкала оценок. Потому для российского сознания оказался так характерен психологический парадокс, выраженный в стихотворной форме: «Я сжег все, чему поклонялся, / Поклонился тому, что сжигал».

Россия много раз падала в бездны самоистязаний, граничащих с самоуничтожением. Она была и «распятой» и «кровью умытой», вмещающей такое количество явного неблагоразумия и злой воли, которых с избытком хватило бы на несколько других цивилизаций. «Синдром Герострата» заставлял Россию выбирать из возможных альтернатив исторического самоутверждения наиболее разрушительные и тем самым дать возможность проявиться с таким невиданным размахом одному из законов гегелевско-марксовой диалектики — закону отрицания. В глазах европейцев Россия представала неким Сфинксом: ее история и культура, мораль и право говорили загадками, обнаружив свой поистине энигматический характер.

Самосознание российской цивилизации и четыре модели ее самоопределения

В процессе социокультурного самоопределения российского социума обнаружились четыре основные позиции.

Позиция первая: Россия принадлежит Востоку. Россию роднит с Востоком склонность к общинно-коллективистскому, соборному мировосприятию, в котором родовое «мы» довлеет над индивидуальным «я». Азиатская печать всегда присутствовала и на социальном теле политико-правовой системы России. Склонность властей к самодержавно-деспотическим формам правления, бесправие народа, его привычка повиноваться, готовность к долготерпению, способность нести тяжкое бремя всевозможных испытаний, выносливость к страданиям имели не западное происхождение. Не случайно Достоевский писал о распространенности типа «русского страдальца» и вспоминал о том, как Белинский, прочитав повесть «Бедные люди», говорил ему, что его чиновник до того довел себя, что от приниженности уже и несчастным себя считать не смеет, [27] не решается признать за собой даже право на несчастье и малейшую жалобу склонен расценивать как вольнодумство.

Характерно, что славянофилы, ратовавшие за обособленное положение славянского мира, за строительство замкнутого, «идеального» общества, воспроизводили не западную, а именно восточную, азиатскую модель цивилизованности и государственности. Сами, будучи интеллигентами-интеллектуалами, прошедшими через соблазны «европеизма», они, однако, сознательно пришли к выводам о его чуждости основам славянской культуры.

Позиция вторая: Россия принадлежит Западу. Этнографические данные свидетельствуют о том, что славяне, в том числе великороссы, принадлежат к так называемому альпийскому или нордическому типу и по своим соматическим признакам мало чем отличаются от жителей Центральной и Северной Европы. Многие отечественные и западные исследователи, в том числе такие авторитетные ученые, как Г. Федотов и А. Тойнби, считают, что российская цивилизация принадлежит Европе не по праву рождения, а по праву усыновления. Некогда Киевская Русь приняла византийское христианство. А поскольку Византия была наследницей греко-римской культуры, то через православие в пределы Руси проникло эллинство, этот чисто западный культурный фермент. Так Россия оказалась в дочерних отношениях с Европой; дикий черенок восточно-славянской культуры был привит к могучему греко-римскому, христианскому стволу (Г. Федотов).

Впоследствии эту миссию впитывания живительных соков классической европейской культуры продолжала осуществлять русская интеллигенция, видевшая в просветительстве свое предназначение. На этом социокультурном фоне была принята европейская, романо-германская модель права. При этом срабатывал психологический механизм доверия младшего старшему как более опытному, более образованному.

Почти каждая новая идея или доктрина с Запада виделись осененными авторитетом изначально присущего им учительства. И, несмотря на то, что почти каждое очередное увлечение европейскими идеологическими и философскими новинками оборачивалось в итоге возникновением смешанных чувств неудовлетворенности и разочарованности, это не мешало новым поколениям российских [28] западников с готовностью внимать следующим друг за другом волнам европейских новаций.

В итоге сложилась причудливая социокультурная ситуация. Российская интеллигенция, обретя к концу 19 в. достаточно самостоятельное философское самосознание, оказалась в плену противоречивого отношения к западным веяниям. Традиционная православная ментальность с ее консервативно-охранительной доминантой давала знать о себе. Одновременно пробудившийся и крепнущий критицизм заставлял относиться к западному наследию с достаточной долей скепсиса. В этом отношении характерно высказывание В. Эрна, писавшего о том, что проницательные русские относились к Европе с внутренним антиномизмом, любя ее и ненавидя, признавая ее авторитет и отрицая его в одно и то же время. Это отчетливо проявилось в отношении русских к марксизму. Принятый Европой довольно спокойно, он в России был не просто усвоен, но догматизирован, чтобы впоследствии оказаться преданным анафеме.

Позиция третья: Российская цивилизация не принадлежит ни Европе, ни Азии. Одним из первых эту мысль высказал П. Чаадаев, утверждавший, что русские пребывают вне времени и практически не затронуты всемирным воспитанием человеческого рода. Историческая обособленность России стала ее несчастьем и привела к тому, что она заблудилась на земле, став пробелом в нравственном миропорядке. Внешне это выглядело так, будто Россия всегда запаздывала. В итоге русские до сих пор только открывают истины, давно уже известные в других местах и успевшие стать избитыми. Причина этого все та же — обособленность, привычка стоять особняком.

За этой позицией просматривается старейший комплекс российской психологии — провинциализм. В его свете Россия выглядит одновременно как окраина и Европы, и Азии. Не видя достаточных оснований, чтобы считать себя полностью принадлежащей к какому-либо из этих двух миров, она в равной степени не может ни погрузиться в состояние азиатской косности, ни встать вровень с духом западной цивилизации.

Позиция четвертая: Россия принадлежит и Европе, и Азии. Эта мысль была близка многим крупным российским мыслителям, в том числе Данилевскому, Достоевскому. Вл. Соловьеву. Так, Соловьев утверждал, что само Провидение изначально поставило [29] Россию между латинством Запада и басурманством Востока и ее особая миссия состоит в том, чтобы примирить их. Россия в состоянии положить конец вековечной распри великих исторических сил и показать на собственном примере, что существует возможность для их высшего единства. После великого реформаторского подвига Петра I у нее появились для этого духовные силы, которые позволяют ей возвыситься над культурными и политическими односторонностями Запада и Востока. Истинное предназначение России заключается в том, чтобы дышать двумя легкими, восточным и западным, и быть универсальной (Вяч. Иванов). На почве этих умонастроений в 1920-е гг. среди русской эмигрантской интеллигенции возникло движение «Евразийство». Главная идея трудов евразийцев заключалась в том, что Россия — это евразийский суперэтнос и одновременно особый социокультурный мир, уравновешивающий позиции Запада и Востока, синтезирующий внутри себя их ценности. Главным субъектом этого мира выступает особая, «симфоническая» личность, примирившая в себе европейские и азиатские культурные влияния.

Крест и маятник — символы российской цивилизации

Российская цивилизация — перекресточная, как бы распятая между двумя великими культурными мирами Востока и Запада. Поэтому ее статичными символами могут служить перекресток, крест, распятие, а динамичным — маятник. Маргинальное положение России между Азией и Европой всегда оборачивалось маятниковыми колебаниями между ними. За прошедшее тысячелетие исторический «маятник» совершил несколько крупных, полномасштабных колебаний: когда он устремлялся на Запад, происходила более или менее глубокая «вестернизация» российской цивилизации, а когда он начинал движение в противоположном направлении, на Восток, то совершалась ее «остернизация». Если учитывать, что российская цивилизация прошла через такие крупные исторические фазы, как Киевская Русь, Московское царство, имперская Россия и Россия советская, то можно говорить о таком же количестве соответствующих колебаний исторического «маятника», т.е. о четырех социально-исторических типах субцивилизаций.