Специфический метод познания человека: понимание

[21]

Понимание — специфический метод наук о духе. Его определяет вопрос: что есть суть и смысл явления. В своеобразии вопроса отчетливо видно отличие понимания от объяснения, которое для прояснения явления обращается хотя и к непосредственно связанным с явлением, но тем не менее к другим, находящимся вне его инстанциям (причинам). Установление настоящей (точной) причинности приближается к пониманию, так как оба имеют целью познание закономерностей, но между ними есть и разница. Можно сказать так: объяснение есть выявление внешней закономерности, а понимание — внутренней (Э. Шпрангер). «Понимание», само собой, связано с познанием — знанием. То, что понято, то и познано, и знание о нем уже добыто. Всякое понимание это знание, но не каждое знание имеет понимательный характер. Например, можно знать, как определять время, как включать телевизор и т.д., но «не иметь понятия» о механизме работы этих предметов. Аналогичное положение подтверждается различием человеческого познания и знания о нем — рефлексии. Описание и объяснение дают определенное знание о предмете или явлении. Иногда мы удовлетворены их данными, кажется, что добыли исчерпывающие знания. Но в действительности это не так — подобным образом полученным знаниям не хватает глубины, смысла.

Понимание — это особое правило познания, которое познает явление из собственного явления, но обязательно из такого, которое имеет смысл. Что бы ни было объектом понимания — исторические/художественные [22] тексты или человек с его эмпирическими проявлениями — в них подразумевается смысл. То, что не имеет смысла, не является проявлением духовных принципов личности, народа, нации, эпохи, невозможно понять. В камне, да и вообще в творениях природы (девственной природы), как бы мы ни искали, ничего человеческого, а значит, смыслового, найти не сможем. Но тот же камень, до которого дотронулся резец скульптора, может предстать как незаменимая ценность для понимания человека, постижения смысла. Если мы вооружены научным знанием законов, методом понимания, можем их использовать и тем не менее не можем получить смысловое определение намеченного для понимания явления, то должны усомниться осмысленности явления. Смысловыми называются такие связи (явления, их элементы, проявления, свершения), которые создают ценное единство или способствуют его формированию. Смысл в целом заложен (переплетен) в виде центральной конституционной части. На него возложена такая роль, которую не смог бы взять на себя другой. Смысловыми являются органы организма, ибо они делают жизнеспособным целостность организма; фрагменты духовной жизни, без которых нарушилось бы единство духовной жизни; поведение, которое необходимо для достижения определенной цели; составные элементы культуры, которые принимают участие в строительстве и создании ценностного целого — культуры; смысл есть в слове (части), в предложении (в целом), в предложении как части текста, в тексте как части творческого наследия автора, который описал какую-либо эпоху, страну, характер нации. Целое является целым определенных (особых, своеобразных) частей, а части являются частями этого целого. Для понимания части мы должны обращаться к целому; для понимания целого должны обращаться к части. Это означает найти смысл части в целом (из целого) и смысл целого в части. Так представляет основной смысл метода понимания один из основателей герменевтики Ф. Шлейермахер. Аналогично рассуждает В. Дильтей: «Из части целое, а из целого опять часть… Понимание, значит, из целого, тогда как целое все же из частей».

Для того чтобы понять какой-нибудь исторический текст, необходимо знать ту историческую среду (общий и индивидуальный дух, культурные взаимоотношения, бытовые детали и т.д.), которая существовала при создании произведения. Все это становится известным для нас (для понимающих) при помощи текста. Текст как часть показывает целое — лицо реальной исторической эпохи (то и в таком виде, в которой она была или есть), а последнее дает возможность понять смысл текста. Так слились воедино целое и часть, объективный и субъективный дух. Для понимания первого необходимо существование второго, а для понимания второго — [23] существование первого. Ознакомление с текстом (целого) всегда начинается с его части, которая содержит в себе целостность текста в лице идеи. Если бы не часть, не построилось бы целое, если бы не целое, непонятной была бы часть. Из всего этого ясным становится главная характерная черта методологии понимания: «движение по кругу», своеобразная замкнутость, что в данном случае не ограничивает знание, а, наоборот, расширяет его.

Метод понимания является специфическим для духовных наук (гуманитарные науки). Они в отличие от естественных наук имеют дело с человеческим (духовным) выражением. Под выражением подразумевается каждая форма индивидуального выявления: письменное, символическое, словесное, поведенческое, для которых характерна разовость, неповторимость. Для решения проблем понимания и взаимопонимания явлений с таким статусом, установления связи между «скрытым духом» и «понимающим духом» возникла необходимость в посреднике (понятие посредника), суть которого нашла свое отображение в герменевтике. Термин «герменевтика» связан с божеством греческой мифологии — Гермесом. Гермес (лат. Меркурий) выполнял роль посредника (посыльный, вещатель) между Олимпом и землей. Он приносит людям послание богов и несет богам пожелания людей, переводит на человеческий язык — язык бессмертных, регулирует дела небесные и земные, является гарантом взаимопонимания.

Ф. Шлейермахер считает, что герменевтика как «средство избежания неверного понятия» является особым методом познания (хотя некоторые исследователи, например М. Хайдеггер, считают герменевтику не гносеологической, а онтологической дисциплиной, законом нахождения места человека во вселенной), «искусством объяснения». Для Шлейермахера объяснение — это предвестие понимания. Целью объяснения является реализация затонувших и скрытых идей и содержаний в изображении, «очистка-уборка» текстов, их представление в таком виде, какими они являются в оригинале. Изначально такая работа проводилась по отношению к античным текстам, которые были интерпретированы по-разному в различных мировоззрениях, затем — в теологической герменевтике — для «возрождения» святых книг, которые были нагружены и осквернены догмами католической церкви, с тем чтобы из самого текста (первозданного) вычитать смысл (смысл Библии необходимо соблюдать). У объяснения есть широкий ареал действия, а назначение — многостороннее. В объяснении нуждаются мудрость («Глубокие книги» — Саба), сакральные мистерии сверхбожьих посланий с содержанием сверхъестественной «софии», каждого рода внутренние тайны (эзотерические тексты), иносказательный пересказ, басни, аллегории, метафоры, символы.
[24]

Одну оригинальную мысль (или явление, факт, событие) можно понять по-разному. Одновременно каждое объяснение может быть смысловым и достойным внимания. Такой способ познания — неоднообразное понимание чего-то — называется интерпретацией. Интерпретация настолько органически связана с пониманием, что ее считают пониманием.

Интерпретация-понимание определяется изображением, оно диктует законы понимающему субъекту. Понимающий отказывается от своего эмпирического бытия, мировоззрения или стремления. Он переселяется в историческое прошлое и дышит той атмосферой, которой пропитана целостность понимаемого. Но в том случае, если поставлена цель осовременить изображенное, к существующему содержанию добавляется «новым взглядом» увиденное содержание. Так же и оно (изображение) зависит от интерпретации. Так растет и расширяется история культуры, что является источником развития («ничего не происходит из ничего»). Объективации и их возвращение назад, творческое покорение («антропологическая редукция», опредмечивание и распредмечивание) восстанавливает и объединяет расторгнутые временные связи, придает знак продолжительности и жизнеспособности отдаленным от нас во времени творческим достижениям с определенным содержанием.

Согласно теории герменевтики, настоящее понимание не осуществляется, если нет связи между понимаемым и понимающим. Эту связь устанавливает посредник («Гермес», медиум), который своей силой покоряет обе стороны познания. Что является этим третьим членом, или одним, вклинившимся между двумя, с помощью которого объединяются разные по существованию сферы? Чем бы это ни было, одно известно с самого начала: оно должно иметь статус общности, и если определяющий доминирует в разово-неповторимом, этим ограничивается индивидуальное, в один момент он все же совпадает с повсеместным, но этим не уменьшается его гносеологическая функция, ибо остается в силе принцип «герменевтного круга», взаимное значение части и целого для понимания.

В теологической герменевтике фундаментом понимания является слово, дух (душа) поселенный в слове, святой дух. Тот, кто обладает словом божьим, тот, кто в себе чувствует святой дух как часть своего, поймет смысл текста (Библии). Когда, освещенные святым духом, мы читаем созданный под вдохновением святого духа текст (например, Псалом), мы становимся участниками великого озарения. Вообще, человек, зажженный божественной верой, лучше поймет переживания верующего, его страдания или блаженство, нежели нагруженное атеистическим богохульством сознание, которое считает преклонение перед Богом бессмысленным и нетерпимым.
[25]

Для пантеистично-антропоморфного мировоззрения жизнь является предвозвестником понимания, которое объединяет все живые существа (Гердер). Это мнение нашло развитие в «философии тождества» (Ф. Шлегель, Новалис, Шеллинг). Это течение, созданное на основе принципа совпадения природы и понимающего духа, утверждает, что человек является одним целым со Вселенной, что мы сможем понять Вселенную тогда, когда поймем себя. Значение жизни как понимающего средства своеобразно отобразилось в философии жизни (В. Дильтей): все идет от жизни, и все (в том числе разум, мышление… сама жизнь) понимается жизнью. В этом подходе, с признанием всеобъемлемости жизненной сути, приданием ему онтологической и гносеологической функций, отпадает нужда во внешней силе, третьей инстанции. Понимание происходит собственными внутренними органами непосредственно. Жизнь сама является Гермесом и герменевтикой. В теории самостоятельного (прямого, непосредственного) понимания (А. Бочоришвили) понимание подтверждается не внешними, трансцендентными инстанциями, а внутренними, имманентными (непосредственными) условиями. Так как познание осуществляется сознанием, а сознание является отношением (интенцией), поэтому ему непосредственно дается познаваемое со своими смысловыми связями. Тут понимание основано на взаимоотношениях существенного характера обоих членов познания.

Среди необходимых субъективных свойств для понимания называют симпатию, любовь, силу воображения (Гаман), открытость чувств (Боэкх), связь фантазии и рассудка… Среди посредников («третьих членов») самыми популярными считаются дух и смысл.

Все существующее и возможное есть в духе и из духа. Дух есть сейчас и был в прошлом, он будет и в будущем. Он и во мне и в тебе; я выражаю его таким образом, а ты по-своему. Повторяем старое, но только по-новому, согласно времени и обстановке. Везде говорит один дух, поэтому мы понимаем друг друга, поэтому возможно понимание древних памятников (текстов), встреча с будущим и внесение будущего в настоящее. Дух похож на солнце, и он — подобие солнца. Как лучи из одного источника, распространяясь в мире, везде оставляют свой след, так и человек, осуществляя свою деятельность, производит смысл. Смысл придает значение духовным деяниям, всей истории. Смысл объединяет фрагменты истории, текущие события, исторических личностей, отдельных людей, выражения, представленные разной формой и содержанием, высшие ценности.

Понимание, точнее динивацию (способность полного понимания), связывают с гениальностью (теория понимания В. Дильтея основывается [26] на особой личной гениальности понимающего). Но ведь не все гении. Поэтому многое неточно объяснено, неадекватно понято или вообще не понято. Что касается «обычных», для них существует одна «радужная перспектива»: человек, который хорошо «поймет» то, что понял гений, отчасти сам является носителем конгениальных свойств.

В завершение нужно отметить следующее: в вопросе познания человека нигилизм неоправдан так же, как и полный оптимизм. Практика подтверждает, что многое понято, но многое и не понято. Ф. Шлейермахер указывает на как можно более глубокое понимание индивида и индивидуального. По мнению Гумбольдта, всегда остается какой-либо непонятный индивидуальный знак, из-за чего понимание есть в то же время и непонимание.

Существует два вида понимания: эмпирическое (низкое, элементарное) и научное (высокое, сложное).

Элементарное понимание является непосредственным, прямым и простым, здесь не используются научные данные, углубления в недра, оно опирается на опыт и инстинктивную интуицию. Понимание имеет давнюю историю. Оно сопровождало процесс формирования разных групп людей. На заре существования человечества, когда никто не скрывал и все говорили то, что думали, люди легко понимали друг друга и поэтому были ближе друг к другу (Руссо). Понимание является жизненной необходимостью каждодневной жизни. Общественное бытие и сосуществование невозможно представить без взаимопонимания: мы имеем определенное представление о себе и других, понимаем друг друга, переживаем плохое и хорошее друг в друге, входим в положение друг друга. Если бы не это, мы разделили бы участь жителей Вавилона, которым разгневанный Бог смешал языки и этим перекрыл возможность взаимопонимания. Совместное проживание вавилонцев стало невозможным и они вынуждены были удалиться друг от друга, разошлись в разные стороны земли. Проживание рядом с человеком без его понимания — это источник мученической жизни. Понимание является истоком взаимной любви и взаимной ненависти, воплощением и разрушением мечты, надеждой и разочарованием, подтверждением и отрицанием. Без понимания ни одно дело не завершится успешно.

В теории и практике эмпирического понимания фигурирует метод аналогии, акт идентификации. От «я» понимается «ты», на основании и исходя из этого: честный человек потому не верит в нечестность другого, что сам неспособен быть нечестным; бессовестный не может жить по законам совести; невозможно убедить эгоиста в бескорыстии и т.д. Таким путем (по аналогии) полученное заключение иногда совпадает с истиной, [27] но зачастую, из-за пренебрежения индивидуальным своеобразием чужого «я», неадекватно отображается положение дел. Для примитива все понятно, он «мерит своим аршином» всех и вся. Непонятным и чуждым является то, что выходит за рамки его собственного «я», и это для него «исходит от недоброй воли и безрассудства» (К. Ясперс).

Когда дело касается единомышленников, когда между двумя есть душевная близость, то легко достичь взаимопонимания. Тут понимание приобретает своеобразную окраску: теряется грань между «мной» и «тобой». В этом процессе сочувствия имеет место сопереживание. Как говорится, в познании принимает участие не только голова (разум), но и сердце. В другом случае, при познавании чуждого человека, его душевный строй не перекликается с моим, остается для меня неприемлемым. Иными словами, я понял, но не смог признать его. Понимание не означает обязательного подтверждения, одобрения или прощения; я могу понять и другие могут его понять, но не принять.

Необходимость понимания не возникла бы, если бы все было понятным и, наоборот, если бы все было непонятным и, естественно, недоходчивым. Там, где есть только необходимость и однообразие, нет места никаким неожиданностям, парадоксам и свободным решениям. Мы не удивляемся, если человек смеется о смешном и плачет от горя, но удивляемся и недоумеваем, если он совершает то же самое без причины. Человек, который никогда не отступает от «прямого пути» (конформист), не создает никаких проблемных препятствий пониманию; огромная отдача нужна для того, чтобы понять субъекта в вечном брожении. В объяснении нуждаются не только сложные литературные тексты, в объяснении нуждается и автор текста: самый «сложный текст» — человек. Такие подтвержденные события в человеческом мире, для понятия которых оказались недостаточными ресурсы эмпирического понимания, повлекли за собой рождение научного понимания.

Как хороший лекарь принимает во внимание диалектическую взаимообусловленность целого и частей в организме, роль не только физических, но и психических факторов при возникновении и протекании болезни и этим выявляет характер болезни, так и герменевтик досконально исследует внутренний механизм действий своего «пациента»; он возвращается из целого в часть и отсюда опять в целое, ищет в каждой части смысл, исходящий из целого и предназначенный для целого.

Научное понимание рассуждает сложными категориями и направляет внимание за пределы видимого. Оно использует данные эмпирического понимания, но с определенного момента отходит от него. Для понимания [28] жизненного пути субъекта мы знакомимся с его биографией, приключениями, историей, характером, темпераментом, общим психическим состоянием; наблюдаем за его деятельностью, отношениями, поступками, анализируем каждый из них, связываем друг с другом и стараемся найти в них смысл. Этот смысл может не иметь космических масштабов, но для понимания определенного явления может приобретать поистине космическое значение. В процесс понимания включена вся личность, явные или скрытые возможности, весь ее «подпольный» душевный мир. Если всего этого будет недостаточно, надо обратиться к специальной научной литературе и проверить свои суждения и заключения, учитывая их и основываясь на них; надо использовать «свое богатство» — жизненный опыт. Возможно основательное понимание какого-либо момента (например, юношества) развития индивида, если сами прошли этот этап (Э. Шпрангер), вооружены знанием исторических, психологических, антропологических, общественных событий и, таким образом, смотрим «сверху» на понимаемое явление.

Каждый поступок человека, даже если он несет в себе высший смысл, без учета внутреннего мотива и цели может представиться механическим действием или «противоносителем» содержания истинных свойств. Для обоснования этого тезиса приведем пример, который принадлежит немецкому психологу и философу В. Штерну: какой-нибудь воспитатель слишком строг со своими воспитанниками и поэтому его называют жестоким мучителем. Между тем если связать целеустремленность воспитателя с конкретными случаями и ценностями, которыми он руководствуется в процессе воспитания, то вполне может статься, что его действия были направлены на то, чтобы привить ученикам чувство ответственности, выработать у них сильную волю. Это уже добрая воля. А каждое действие, в котором заложена добрая воля, служит добру. Поэтому возможно, что лояльность другого воспитателя будет выражением хладнокровия, а не демонстрацией гуманной природы.

Человеческая природа видна в действиях («о человеке судят по его делам»), но только в том случае, если эти действия досконально исследованы-поняты. После этого возможно, что какое-нибудь действие, считавшееся осуждаемым, предстанет в ином свете и вызовет сострадание. Например, если человек совершил преступление — что налицо («под рукой»), — то кажется, что еще нужно для заключения об его агрессивности. Однако в том случае если мы знакомы с этим человеком и знаем, что по своей природе он не склонен к преступлению, то мы начинаем выяснять — что случилось, что обусловило его деяние? Возможно, выяснится, что это было [29] непреднамеренное преступление, всплывут какие-то оправдывающие человека обстоятельства. Уходя от морального наказания, человек, который наказан юридическими нормами, частично облегчает свое бытие, так как он остается прав перед верховной карой — своей совестью. Об этом известна теория установки известного немецкого психолога К. Марбе: вооруженный охотник, который ожидал у опушки леса неминуемое появление зверя, выстрелил в человека, прятавшегося за деревом. Субъективно он убил зверя, а не человека.

Для повседневного познания, логического суждения или этической и правовой точки зрения многие действия человека кажутся абсурдными, неприемлемыми и преступными. Вспомним приключения библейского Авраама (Абрахам, в детстве Абрам; из-за возложения на него величайшей миссии, Бог назвал его Авраамом — отцом народов, «отцом многих») — глубоко верующего. Это, естественно, известно Богу, но он все же решил испытать его. Однажды Аврааму послышался божий голос: принеси мне в жертву твоего любимого сына Исаака (сын старости, сын завета). Это был жесточайший приказ, который поставил отца в замешательство. Он ведь не видел Бога, может, только показалось ему все это или черт соблазнял? Но вера взяла верх, и Авраам пошел на огромное дело, которое уму непостижимо, а для сердца людского неприемлемо. Не сказав жене, он направился к горе, дабы исполнить распоряжение создателя. Приготовившись к ритуалу, Авраам закинул голову жертве, поднял руку с ножом… и в это время Бог ниспослал ангела, который остановил руку Авраама. Бог благословил «повинующую веру» и обещал Аврааму размножение потомков, как песка в море и звезд на небе. Сложно понять сверхчеловеческую готовность Авраама отдать сына в жертву. Для этого нужен второй Авраам — тот, кто сможет войти в него и посочувствовать, а не тот, кто верит наполовину, кому Бог нужен для удовлетворения своих замыслов.

В действиях Авраама религиозное противостоит биологическому и этическому. Такое противостояние возвышает индивида (индивидуального) над общим (С. Кьеркегор). Это самопожертвование своего «твоего» (каковым является сын для отца), пожертвование ради другого, а не ради самого себя. Прислушаться к голосу Бога означает быть на пути к нему, достоверно подтвердить высшую веру и веру во Всевышнего.

Вообще, убийство человека, тем более убийство собственного сына — «неслыханное» действие. В жизни это исключительное явление, так же редко оно отображено в искусстве. Мотив убиения отцом своего отпрыска связан с высшими ценностями, в основном с изменой Родине. Что касается самоубийства, то причин может быть множество: физическая бедность [30] и духовная нищета, потеря смысла жизни, надоедание и опостыление жизни, болезнь, страх, безнадежная любовь, разочарование, протест к существующему, состязание с Богом, безбожность («все разрешено»), постыдная жизнь, подражательство и т.д. Самоубийство имеет еще какое-то оправдание, так как касается самого себя и свободы над собой (стоики считали самоубийство средством добровольного ухода от земных невзгод, выявлением свободы). Оправдательный аргумент самоубийцы: «Я ведь никому не причиняю зла, а с собой я волен поступить, как мне заблагорассудится». В действительности, самоубийца не так уж и невинен, как он себе это представляет. Не зря осуждает и запрещает самоубийство как здравый смысл и гражданское право, так религия и этика. Самоубийство есть убийство. Оно нацелено не только на уничтожение индивидуальной души, но и на сокращение прав божьих. Признание самоубийства открыла бы путь к самовольничеству, атеизму, разрушило бы социальные и биологические законы, соблазнило бы романтически настроенную молодежь, стало бы источником мучений.

Но в жизни человека наступает такой момент, когда он принимает решение, которое своей силой (смыслом) превосходит все указанные нормы и запреты; где в осужденном разными теориями факте лучше всех видна сила человеческого величия; где непонятное действие для здравого смысла приобретает возвышенный статус. Но для видения всего этого необходим «понимающий глаз», а не просто видение и поверхностное осмысление. Представители натурализма считают убийственный приговор Хаджи Усупа, героя поэмы Акакия Церетели 1 «Воспитатель», самоубийством. В действительности, это «мудрый подвиг», акт, содержащий высший смысл. Воспитатель взял грех на себя, наподобие Господа, и наказал не готового принять пулю грешного сына (воспитанника), а, по его мнению, истинного виновника — самого себя. Воспитатель — нравственный герой, человек, пропитанный духом «героической эпохи» (Гегель), — представляет собой личность с монолитным характером, слившим единство мира с человеческой целостностью. Он за всех переживает, отвечает за каждое преступление, которое происходит в лоне его рода. Самоубийство (не воплощенная цель «холодного ума» педанта, а акт самопожертвования) Хаджи Усупа не является результатом аффекта и компенсацией неудовлетворенных стремлений. Оно является духовным актом высочайшего человеческого значения, человеческой иллюстрацией деяния Христа.
[31]

Понимание — действительно философский метод познания человеческой души и глубоких слоев человеческих деяний. Оно направлено не на элементы переживания и комплексы, а на целое, включает его в царство вышестоящих смыслов, из чего (в котором) понимание будет вновь восстановлением первичной данности. Отсюда становится ясным все, что относится к целому.

Для иллюстрации двойного — дифференциального и целостного — подхода к духовным процессам обратимся к сюжету из Библии («Гнев Моисея»). Моисей, который пошел на встречу с Богом, провел сорок дней и сорок ночей на Синайской горе. Во время его пребывания на горе евреи отлили теленка из золота (идол), преклонились ему, преподнесли жертву и начали пиршество. Господь сказал Моисею: спустись вниз, так как народ, который ты вывел из Египта, развратился. Бог пожелал лично наказать, сжечь этот народ. Моисей стал его умолять, и передумал Господь, решил не обрушивать гнев на свой народ. Вернулся Моисей на землю и разгневался: вначале «выпустил он из рук идола и разрушил его у подножья горы». Затем сжег в огне золотого теленка, превратил его в пыль. А пыль добавил в воду, которой напоил израильтян — три тысячи человек погибло в тот день.

Для понимания гнева Моисея, дифференциальное исследование обнаружит, какие психические состояния (чувства, представления и др.) входят в этот аффект. В целостном исследовании вышеуказанные психологические данные подразумеваются сами собой, но акцент перенесен на целое — тот мотив, который сыграл решающую роль в разгневании. Это связано с историческим смыслом и ценностью (Э. Шпрангер).