Этос и его ритм

[34]

Слово «этос» — греческого происхождения и имеет несколько значений: обычай, характер, поведение, образ мыслей. В древности оно обозначало обычное местопребывание животных и человека: жилище людей, стойло, хлев, логово, гнездо (в этих значениях слово этос встречается уже у Гомера). Затем слово «этос» приобретает новый смысл: нрав, обычай, характер, образ мыслей. Этими смыслами понятие «этос» наполняет философия: Эмпедокл говорит об этосе первоэлементов, Пифагор — как об устойчивом нравственном характере; этос у Гераклита — это природа или характер всех явлений, включая и человека. Дошедшее до нас и ставшее «крылатым» изречение Гераклита «характер человека (этос) есть его судьба (даймон)» отчеканивает в языковой формуле античное представление о характере и поведении человека, складывающихся на пересечении природного, материального и божественного, идеального. Неоднократно отмечалось, что углубление значения слова «этос» [35] и смещение его смысла от местопребывания к характеру, устойчивой природе является многозначительным. Здесь усматривается зависимость характера человека и животных, их устойчивой природы, от совместного проживания, обще-жития.

Однако в греческом языке существует еще одно слово, по звучанию сходное со словом «этос», но в написании которого изменяется первая буква. Оно начинается не с седьмой буквы греческого алфавита — «эта», а с пятой, э — «эпсилон», и обозначает привычку. Аристотель в своих сочинениях этического «корпуса», таких как «Никомахова этика» и «Большая этика», использует оба слова, но «этос» = привычка 1 употребляется им при содержательном описании этических добродетелей.

Ничего случайного в языке нет. Привычка — это то, что формируется под влиянием обычая, который застают уже готовым, сложившимся, и чтобы освоить, «впустить» его в себя, сделать «своим», интериоризировать — требуется усилие в его различных модусах: интеллектуальном, эмоциональном, физическом. Привычка — это то, что следует выучить, а потом «забыть». Она проникает в мышцы, память, эмоции и, оставаясь там навсегда, превращается в автоматизм реакций, действий, ответа, мысли, задавая специфический ритм их проявлениям. Привычка — это всегда усилие, но чем раньше оно сделано, тем более незаметным оно оказывается, ибо на поверхности наблюдается лишь результат многократно повторенного действия. Незаметное кажется не очень важным, а, следовательно, второстепенным, вторичным. Это понимает Аристотель и, именуя этическим специальный класс добродетелей, неоднократно говорит о том, что именно привычка совершенствует нас и приучает к добродетели, укореняя этическое. Так формирующееся индивидуальное, личностное античное сознание человека начинает отражаться в языке и закрепляется в опыте моральной рефлексии. Этос как характер личности, сформированный традицией и привычкой, приобретал определенный ритм эмоциональной жизни, необходимый также для восприятия музыкального или риторического произведения, которые рассматривались как часть государственного воспитания.
[36]

Если полагать, что уникальность человеческого бытия состоит в том, что оно протекает как синтез основных форм времени — экзистенциального, исторического и космического, каждого со своим специфическим ритмом, — тогда этос выступает средоточием соединения, точкой пересечения, «сердцем как насосом», обеспечивающим бесперебойную работу человеческого организма и социума в целом. Тогда обычай — ритм культуры, узел, стягивающий воедино три перечисленных ритма.

«Е» как пятая буква алфавита, на которую начинается слово этос в значении привычка, одновременно и цифра «5». Она заслуживает специального рассмотрения, ибо именно эта буква в виде отдельного и самостоятельного знака располагалась на фронтоне храма в Дельфах — одного из святилищ Аполлона, где находился знаменитый оракул и проводились Пифийские игры. Вместе с прославленной надписью (ее обычно переводят как «Познай самого себя») буква Е составляла тот специфический для античной культуры текст, расшифровка которого способна сказать очень многое о чертах внеязыковой действительности и, следовательно, о самих носителях культуры, для которых этот текст являлся привычным. Овладевая языком этого текста, человек видел мир под определенным углом зрения и сживался с концептуализацией мира, характерной для его культуры 2. В этом смысле не только набор слов (гном, например), заключающий, как правило, лингвоспецифичные концепты, но и даже одна буква одновременно и отражают, и формируют образ мышления и поведения (нравов) носителей языка.

Человек, впервые открывающий греческо-русский словарь, не может не обратить внимания на одну особенность: каждой букве соответствует цифра. Теперь этот факт мало понятен, однако таков был порядок образования знаковых систем вообще: буквы алфавита часто служили цифрами, и известное сочетание букв давало то или другое имя или соответствующее ему число и наоборот. Это касалось и человека, и зверя: по числу можно было определить имя личности, благодаря которому она могла быть известна среди людей того времени. В библейских текстах читаем: «Кто имеет ум, тот сочти число зверя, ибо это число человеческое».
[37]

Современные исследователи полагают, что цифра воспринималась даже в первую очередь, потому что другого обозначения цифры просто не было. «Мы это склонны забывать, и уже совсем трудно у нас укладывается в голове, что любое слово, особенно короткое, виделось древнему читателю и как ряд букв и как ряд цифр, которые можно было, допустим, сразу сложить; так что стоило приглядеться к любому слову, и оно само собой при очень малом усилии показывало аспект числа» 3. Следует прибавить, что, видимо, вместе с потерей способности видеть букву как число, а число как букву, для нас исчезает очевидность смысла многих из них, вернее смыслов, инкорпорированных иногда в одной букве-цифре.

Тысячи людей созерцали букву Е, и вопрос о смыслах и значениях ее обсуждался неоднократно. Весь спектр мнений и точек зрения, образовавшийся ко II веку н.э., приводится в трактате Плутарха «Об “Е” в Дельфах», написанном в последние годы его жизни, когда он исполнял обязанности верховного жреца в храме Аполлона.

По мнению Плутарха, начертание буквы Е «совершенно не случайно и не по какому-то жребию единственная из букв занимает почетное место рядом с богом и как священное пожертвование служит предметом религиозного созерцания. Нет, первые мудрецы, размышляющие о боге, поместили ее на столь почетное место потому, что или заметили в ней какой-то особый и замечательный смысл, или сами пользовались ею как символом чего-то достойного внимания» 4.

«Прежде всего, «Е» — это символ присутствия божества и одновременно формула обращения к богу. Знаки его присутствия для Плутарха очевидны: это неизменность речевых конструкций вопросов оракулу. Обращения к нему всегда связаны или рождаются из частицы «ли»: будет ли победа? будет ли удачным плавание? жениться ли? Причем вопрос обычно сопутствует молитве, и поскольку каждый из молящихся говорит, восклицая: «О, если бы…», то полагают, что эта буква выражает одновременно и очень сильное желание, и надежду на исполнение. Бог здесь выступает в качестве прорицателя. Аргументация Плутарха как дельфийского жреца [38] напоминает логику онтологического доказательства бытия божьего Ансельма: если есть мысль о Боге, следовательно, Бог есть.

Буква «Е» — знак божественного разума. Только он способен кажущиеся разрозненными явления соединять в единой целое, отыскивая основание соединения. И совершается это с помощью разделительного союза «если» в умозаключениях (если, то) в результате труднейшей мыслительной работы разума.

Но приведем слова Плутарха полностью:

Так как философия — это поиск истины, а обнаружение истины — это доказательство ее, основа же — связь явления, то естественно, что средство, скрепляющее и выражающее эту связь, мудрецы посвятили богу, который особенно любил истину. Ведь это бог-прорицатель, а искусство прорицания относительно будущего основывается на знании настоящего и прошедшего: ничто ведь не возникает без причины и не предсказывается вопреки логике. Но так как все настоящее следует за прошедшим, а будущее следует за настоящим и на пути своего движения от начала до конца они сцеплены, то бог, по своей природе, обладая свойством сопоставлять друг с другом причины и связывать воедино, знает и вещает: «И то, что есть, и то, что будет, и то, что было». И правильно Гомер помещает в рассказе сначала настоящее, а затем будущее и прошедшее. Ведь рассуждение, исходя из бытия, строится по причинно-следственной связи, как, например: «если есть вот это, значит, было то-то» и, наоборот, «если есть вот это, значит, будет то-то».
Искусство логики {…} заключается в познании причинной связи, а чувство дает добавление разуму. Поэтому я не могу удержаться от сравнения разума с треножником истины, так как он устанавливает причинную связь между остановкой и движением, а затем, прибавив к этому факты, ведет доказательство к выводу 5.

Читателя XXI века вряд ли заинтересуют рассуждения Плутарха о союзе «если» как средстве, с помощью которого выстраивается логический вывод: схема импликации привычна и незаметна в речевых актах. Для мыслителя II века это проявление исключительных способностей человека, признак божественной мудрости. [39] Кроме того, как мы видели, чувство предстает как элемент, необходимый для работы разума, без которого невозможно искусство логики.

Специальный раздел в трактате, кажущийся сегодня пространным, посвящен природе самого числа пять, уникальность которого определило особое место буквы «Е» в греческом алфавите. Плутарх напоминает: пять является господствующим над остальными числами настолько, что даже глагол «считать» обозначал «исчислять пятерками». Древние математики полагали, что пять — первое число, образованное из первичных чисел, числа два — начала четного числа и три — начала нечетного. Пифагорейцы называли его даже числом супружеским, полагая, что четное соответствует женскому полу, а нечетное — мужскому, а число пять рождается из соединения первого мужского (три) и первого женского (два) чисел. Во — вторых, сам характер нечетного числа придавал ему статус производящего и свободного. В отличие от четных чисел, которые при разделении пополам делятся полностью, словно вмещая какое-то начало и пространство, в нечетном числе при разделении пополам остается всегда посередине остаток деления. Качественное отличие нечетного от четного проявляется и в операциях сложения. Нечетное при соединении с четным всегда «преобладает и никогда не подчиняется ему», ибо при любом соединении их всегда возникает только нечетное число. Кроме того, каждое из них, соединяясь с самим собой, дает различный результат: «никакое четное число при сложении с четным же не составит нечетного числа и не выйдет за пределы своего свойства быть четным, являясь по своей слабости и несовершенству, неспособным к рождению иного, нечетного числа. А нечетные числа при сложении с нечетными рождают, благодаря своей производительности, множество четных чисел» 6.

Более того, если при умножении на самих себя все числа, как правило, оканчиваются на другие числа, «то 5 и 6 — единственные, которые воспроизводят и сохраняют себя». При этом только 5 при умножении оканчивается либо на 5, либо на 10. Именно по этой причине число пять называют числом природным, поскольку при умножении на самое себя оно оканчивается снова на самое себя. Подобно природе, которая, получив пшеницу в зерне и впитав ее, производит в недрах многие формы и виды, через которые ведет [40] процесс образования до его завершения, затем показывает всем пшеницу, возвращая ей, в конце концов, первоначальный вид 7.

Для античного сознания определенный ритм сочетания числа пяти с самим собой, его неспособность рождать ничего инородного (лишь пять или десять), была признаком совершенства и воплощением начала, организующего весь мир. Плутарх продолжает:

«Ведь это начало, замещающее собой весь космос, из космоса снова возвращается в самое себя, так же как, согласно Гераклиту, “все вещи меняются на огонь, и огонь меняется на все вещи, подобно тому, как товары обмениваются на золото и золото на товары”». Иначе говоря, число 5 выступало символом божества, поскольку, подобно огню, оно является то в чистом виде, то «выделяет из себя число десять, означающее вселенную 8.

Число пять структурирует направление движения души, проникающей в тело и делающей его совершенным. Первая и самая низшая ступень — способность питания, вторая — способность чувствовать, третья — способность желать, четвертая — способность гневаться. Пятая ступень — пик, вершина — способность разума. Можно предположить, что если душа не добирается до финала, останавливаясь на какой –либо из предшествующих ступеней, тело остается неодушевленным, то есть, как пишет Плутарх, «говоря попросту, является сиротой и неполноценным, и ни к чему не пригодным, так как у него отсутствует душа». Таким образом, «изменение состояния тела благодаря числу пять, придает природе совершенство и имеет настолько большее значение, чем число четыре, насколько живое отличается по достоинству от неодушевленного».

Однако самого главного, как замечает Плутарх, он не высказывает «из-за боязни оскорбить… Платона». Из текста трактата не очень ясен смысл этой фразы. Но очевидно, что самое главное — это вопрос о благе. Хорошо известны сложность, неоднозначность этой проблемы в философии Аристотеля, его постоянная полемика с Платоном. В «Никомаховой этике» читаем:

Ради спасения истины следует отказаться даже от дорогого и близкого, особенно, если мы философы. И вот если «благо» имеет столько же значений, сколько «бытие», то ясно, что благо не может

быть чем-то всеобъемлюще общим и единым. Ведь тогда оно определялось бы не во всех категориях, а только в одной. В категории сути благо — бог и ум, качества — добродетель, количества — мера, отношения — полезное, времени — своевременность, пространства — удобное положение и так далее. Поэтому одной категории блага быть не может 9.

Плутарх предпочитает не погружаться в детальное обсуждение проблемы о благе, да и задача его не в этом. Он лишь ссылается на диалог «Филеб», где Платон указывает пять видов блага: умеренность, соразмерность, ум, знания о душе и наслаждение без примеси печали. Таким образом, Плутарх обращается к тому тексту Платона, где ведется речь не просто о «благе», а исключительно о благе человеческой жизни (Гадамер). Более того, разговор о благе в «Филебе» основывается на том, что мы — лишь люди, а не божественные существа. Поэтому проблема аффекта оказывается в центре дискуссии, итогом которой стал следующий вывод: «способность к удовольствиям должна занимать пятое место…. Первое же место ей ни в коем случае не принадлежит, хотя бы это утверждали все быки, лошади и прочие животные на том основании, что сами они гоняются за удовольствиями. Веря им, как гадатели верят птицам, большинство считает удовольствия лучшим, что есть в жизни, и готово скорее руководствоваться скотскими похотями, чем страстью к вершинам философской Музы» 10.

Разобрав все возможные варианты арифметических и математических свойств буквы «Е», Плутарх заключает: «Я думаю, что буква «Е» не обозначает ни число, ни порядок космоса, ни союз или какую-либо недостающую частицу речи, но она является независимым от других частей речи обращением к богу, доводящим до сознания человека при произнесении ее силу бога. Ведь бог обращается здесь к каждому из нас, как бы с радушным приветствием: «Познай самого себя», что имеет смысл не меньший, чем «Здравствуй». А мы, со своей стороны, в ответ богу говорим: «Ты еси», обращаясь к нему с единственно правдивым и истинным приветствием, подходящим только ему одному, утверждая, что он существует». В самом [42] конце трактата Плутарх добавляет:

Но кажется, что формула «Познай самого себя» некоторым образом противоположна формуле «Ты еси» и в некотором смысле согласуется с ней: ведь одно выражение восклицает в изумлении и почтении, обращаясь к богу, как сущему во всем, а другое является напоминанием человеку о его смертной природе и слабости 11.

Таким образом, Плутарх определяет границы, между которыми находится пространство возможности человека стать человеком и исполниться его предназначению. Привычка обращаться к небесам при условии понимания своих смертности и немощности выступает как экзистенциально необходимый ритм, соединяющий его с космическим и историческим временем. Не потому ли Хайдеггер даже человеческую самость растворяет, погружая во временные ритмы бытия: «Самость в ее внутренней сути есть само время» 12.

Можно снисходительно отнестись к магии числа «пять», которое определяет ритм этоса (по Плутарху). Однако современные воззрения подтверждают интуиции древних авторов. Популярное ныне понятие аттрактора, обсуждаемое в современной постбергсонианской философии хаоса (И. Пригожин, И. Стенгерс, Р. Том), сравнимо с этосом. Оно представляет собой такое состояние системы, которое при всем видимом разбросе хаотических элементов сохраняет тенденцию возврата к исходному равновесию. Следовательно, аттрактор выполняет «роль ритмической кривой, которая скрыто удерживает все «свободные» элементы системы в этой неустойчивой тенденции к первоначальному состоянию равновесия» 13.