Исповедь, как литературный жанр, несомненно, возможна, потому что существуют его великолепные образцы — «Исповеди» Августина Блаженного, Руссо, Толстого и др. Возможна также исповедь, как правдивый, т.е. искренний самоотчет о своей жизни, размышлениях, движениях души… «Исповеди» вышеупомянутых великих авторов — образцы искренности. Вопрос в следующем: возможно ли совпадение правдивости (искренности) с истинностью? То есть может ли несомненная искренность исповедующегося человека иметь своим результатом истинность самоотчета — точность передачи действительного содержания своей жизни, размышлений, движений души?
Думаю, М.Ю., высказывая вышеприведенную мысль, мог иметь в виду примерно следующее: 1) история души человеческой в прямом смысле слова полезнее для внимающего ей, чем история целого народа — более поучительна…; 2) историю души познать можно, а историю народа — вряд ли…; 3) для понимания как природы отдельного человека, проявляющейся в его жизненном пути, так и природы человечества, проявляющейся в его истории, важнее понять жизненный путь отдельного человека, чем историю того или иного народа, поскольку именно в нем — в жизненном пути отдельного человека — ключ к пониманию как природы «человека вообще», так и сути «исторического процесса вообще».
Короче, если верна последняя из вышеприведенных интерпретаций слов Лермонтова, то он предлагает в познании человечества идти таким путем: от отдельного человека к отдельному народу и дальше — к человечеству «в целом»… Причем он, видимо, также предполагает, что и жизненный путь отдельной человеческой души, и история отдельного народа, и история человечества познаваемы рациональными методами. (Дизъюнкции первой и второй, а также первой и третьей из вышеуказанных интерпретаций, являются неисключающими, в то время как дизъюнкция второй и третьей интерпретаций, возможно, является исключающей.)
Я же в дальнейшем собираюсь подвергнуть сомнению возлагание излишне больших надежд на познаваемость рациональными методами как человеческой души, так и исторического процесса. Но мнение о существовании определенной аналогии между историей отдельной человеческой души (жизни) и историей жизни народа представляется мне вполне правдоподобным, хотя его вряд ли можно убедительно обосновать рациональными средствами. (Разумеется, эта аналогия существует лишь в том случае, если народ — органическая целостность, а не «конгломерат» индивидов.)
Итак, на мой взгляд, существует определенная аналогия между становлением отдельной человеческой жизни (А) и разворачиванием исторического процесса (В). Однако, если Лермонтов (в моей интерпретации его позиции) предлагает познавать рациональными методами от А к В, то в нижеприводимых рассуждениях, наоборот, во-первых, будут представлены доводы в пользу малой познаваемости (рациональными средствами) как А, так и В, как они существуют «сами-в-себе», а, во-вторых, ход рассуждений об этой малой познаваемости будет обратным — от В к А.
Сказано резковато, но не без основания. Думаю, что не стоит принимать приведенный афоризм как предписание для исторической науки (какой она должна быть). Он представляет собой скорее описание ее (какой история является).
Любой афоризм (по определению) краток. Поэтому очень часто возможны различные интерпретации его. Афоризм Покровского не является исключением. Возможны, по крайней мере, два понимания его: 1) прошлое интерпретируется исключительно в терминах предрассудков настоящего (нашего) времени; 2) «наблюдатель» («историк») и «наблюдаемое» (события прошлого) при изучении истории «принципиально взаимосвязаны»; отсюда — неизбежность искажения картины при отображении изучаемых процессов.
(Предыдущее рассуждение, видимо, можно в той или иной степени распространить на любой вид изучения человеческой деятельности, или, лучше сказать, на изучение любого вида человеческой деятельности. Пример: акт интроспекции существенно искажает внутреннюю жизнь человека, которую мы пытаемся описать с его помощью. Можно сказать, что положение дел в случае социально-исторического познания в определенной степени аналогично обстоятельствам изучения квантово-механических объектов: изучаются не столько объекты, как они существуют «сами-по-себе», сколько способ восприятия этих объектов исследователем.)
Иначе говоря, исследователь фиксирует в своих знаниях об истории не только объективные свойства изучаемых явлений, но и свою оценку этих явлений, обусловленную усвоенными им «предрассудками» своего времени, воспринятыми им в ходе семейного воспитания, получения профессионального образования и т.д. Несомненное влияние на работу историка оказывают и его политические пристрастия. Убежден, что невозможно провести четкую границу между фиксацией объективных свойств изучаемых явлений и оценочными суждениями относительно этих явлений, ибо суждения последнего рода очень часто вполне успешно маскируются под суждения относительно объективных свойств.
Ярким примером «воплощения» первого из отмеченных смысла афоризма Покровского является знаменитый «Краткий курс истории ВКП(б)». Что же касается второго смысла афоризма, то он реализуется в любом серьезном историческом исследовании. Более того — в любом научном исследовании. (Считается, правда, что в науках о природе указанные «возмущения» можно «элиминировать». Но до какой степени?) Не удивительно поэтому, что попытки реконструировать «рациональные основы исторического процесса» зачастую оборачиваются либо «спрямленными вариантами» исторических событий, либо «рационализациями» их — «добросовестным самообманом» в смысле Фрейда. (Дизъюнкция, содержащаяся в предыдущем предложении, является неисключающей.) Тем не менее, конечно, историки должны стремиться к максимально объективному воспроизведению прошлого.
Существует, однако, принципиальный «ограничитель» исторического познания, от которого оно никогда не избавится. Его можно выразить так: знание последующих событий неизбежно заставляет переосмысливать предшествующие события. Иначе говоря, мы не можем знать, как настоящее и прошлое будут осмыслены (наделены смыслом) с точки зрения знания будущего времени. Именно этот принципиальный «ограничитель» дает основания заявить, что исторические события «в себе» никогда не будут познаны рациональными методами. Точно тот же самый «ограничитель» действует и в отношении нашего рационального самопознания, являющегося основанием для нашего самоотчета (исповеди) — изъяснения в словах процесса и итогов нашего самопознания.
Но прежде чем «высказать себя», чтобы «понял другой», сердце само должно понять себя — усвоить истину о себе… Возможно ли это, если под «сердцем» мы будем понимать разум (рацио)?.. Серьезные трудности, регулярно (закономерно) встречающиеся на пути нашего самопознания, убедительно описаны З. Фрейдом. Им хорошо разработана гипотеза строения и функционирования психики человека как гомеостатической (устойчивой к внешним воздействиям) системы, динамика которой определяется конфликтом между сознанием и бессознательными влечениями. Бесспорный вклад Фрейда в современную психологию — описание и анализ самозащитных механизмов психики, т.е. механизмов, поддерживающих ее равновесие путем исключения из сознания и переработки неприемлемой для него информации о себе (прежде всего) и о мире. К этим механизмам, в частности, относятся: вытеснение (главный механизм) — подавление, исключение из сознания импульса, возбуждающего напряжение и тревогу (пример: исключение из сознания нежелательной информации — человек «честно» забывает, скажем,… о своем некрасивом поступке); проекция — бессознательное приписывание другому своих (в той или иной степени подавленных) чувств и влечений (пример: ханжа приписывает другим собственные стремления, противоречащие его моральному сознанию); вымещение — бессознательная переориентация чувства или импульса с недоступного объекта на другой, более доступный (пример: нас обидел начальник, которому мы не рискуем резко ответить; вернувшись домой, мы «выместительно» хамим своим ближним); рационализация — самообман, попытка рационально обосновать абсурдный импульс или идею «в интересах» бессознательной стороны нашей натуры (например: у несимпатичного нам человека мы без труда найдем уйму «недостатков»). Кстати сказать, исповедь очень часто и в значительной степени представляет собой именно рационализацию — некую «подгонку под ответ», желательный для нас… Причем этот «ответ» не обязательно должен быть благоприятным для нас в общераспространенном житейском смысле слова — представлять нас в более или менее «приличном» виде — он может быть унизительным для нас и в то же время желательным,- удовлетворяющим наши эксгибиционистски–мазохистские наклонности (ср.: «Исповедь» Ж.-Ж. Руссо).
Итак, попытки самопознания очень часто оборачиваются ложью рационализации — ложью слепого самооправдания, ложью напрасного самообвинения и т.д. В конечном счете, ложь рационализации своей жизни — ложь «спрямления путей» своего прошлого, ложь «пророчества назад» — выстраивания «перспективы» от конца пути к его началу, а перспектива — всегда искажение действительных масштабов событий, утрата обзора всех событий…
Истинная исповедь предполагает память о прошлом. Но память избирательна: неприятное забывается, приятное же очень часто «ложно вспоминается» (его не было, а мы «помним», что оно было…). Короче, наша память творит мифы о нашем прошлом…
Выше я говорил об исповеди как отчете о более или менее длительном отрезке нашей жизни. Теперь несколько слов о возможности истинной непосредственной исповеди — о том, что у нас на сердце в текущий момент… Возможна ли она? — Нет, и она невозможна, ибо прав Тютчев: «Взрывая, возмутишь ключи…» Как только мы начнем «самонаблюдаться» с целью дать истинный рациональный самоотчет о том, что у нас на сердце в данный момент времени, мы перестанем жить текущим моментом, остановимся… Мы уподобимся сороконожке из притчи, которая, когда ее спросили, с какой ноги она начинает ходьбу, задумалась, остановилась… и с тех пор не может сдвинуться с места…
Завершая этот раздел, ответим на вопрос, сформулированный в его начале: если под «сердцем» мы будем понимать разум (рацио), то ни адекватно понять себя, ни, следовательно, высказать словами истину о себе (исповедаться) мы не сможем!
Слушайте, я не люблю шпионов и психологов, по крайней мере таких, которые в мою душу лезут. Я никого не зову в мою душу, я ни в ком не нуждаюсь, я умею сам обойтись.
Итак, адекватное рациональное самопознание невозможно. Но само это заключение является итогом рационального — во всяком случае я старался, чтобы оно было рациональным — рассуждения. Причем этот итог, естественно, предполагает возможность соотнесения истинного содержания душевной жизни исповедующегося с содержанием этой жизни, как оно видится с позиции рационального самопознания. Поэтому либо я пришел к бьющему в глаза логическому противоречию (непознаваемое познаваемо), либо истинное содержание нашей душевной жизни каким-то внерациональным способом все же познаваемо нами. Верен, конечно, второй вариант: истинное содержание нашей душевной жизни время от времени (более или менее часто) усваивается нами непосредственно, интуитивно, внерациональными «прозрениями»… (Интуиция — хотя и таинственное, но, несомненно, существующее, превозмогающее всевозможные психические препятствия — вроде самозащитных механизмов — явление.) Мало того, для чутких душ и чужая душевная жизнь часто является непосредственно-открытой: люди часто «взаимопрозрачны» друг для друга… Последнее — для людей, желающих по тем или иным причинам «закрыться в себе» — часто болезненно-неприятно, если не мучительно (ср. с эпиграфом к этому разделу).
И свою и даже чужую душевную жизнь можно понять… Но можно ли выразить это понимание? Можно — взглядом, движением руки, интонацией… Можно — хотя часто это очень трудно — и словами — превозмогая, казалось бы, непреодолимые преграды («мысль изреченная есть ложь»). Думаю, однако, что и в случае словесного — стихами ли, прозой ли — выражения интуитивно усвоенного содержания душевной жизни — своей ли, чужой ли — важны не столько сами слова, сколько паузы и знаки препинания между ними, выражающие интонацию…
Добавить комментарий