Проблема власти во всех ее проявлениях всегда была и остается одной из самых насущных в политической теории и социально-политической философии. В прикладном аспекте особую актуальность обретает вопрос о формах ее выражения и механизмах реализации, что собственно и составляет основу социально-политической жизни общества.
Автаркия (самодостаточность) власти как форма ее проявления периодически приковывает к себе внимание и вызывает теоретические споры, поскольку, как и любая иная форма ее выражения, имеет сложную комплексную основу, включающую в себя институциональный, инструментальный, культурно-идеологический и психологический уровни. Думается, что размышления об автаркии власти правомерно базируются на двух взаимосвязанных вопросах:
- Возможна ли в принципе автаркия власти как форма ее существования и проявления в онтологическом смысле, а если возможна, то в какой степени и при каких условиях?
- Является ли автаркия проблемой, и если да, то для кого и почему?
Если рассматривать власть как явление, акцентируясь на ее природе и анализируя ее предельные основания, то категория автаркии не может не вызывать недоумения. Даже сужая определение власти до политического пространства и акцентируясь на отношенческом ее аспекте, власть определяется как относительно устойчивое, основанное на неравенстве отношение между элементами, обладающими разным могуществом, констатирующее ее амбивалентный характер. Власть, таким образом, предстает как явление связывающее в себе через вертикальные связи господства и подчинения субъект и объект воздействия, а также проявление субъективной воли и процесс организации порядка. Она неизбежно аккумулирует в себя [70] управляющих и управляемых, а так же внутреннеориентированные цели и действия (самовоспроизводство, самосохранение) и внешнеориентированные (организация и интеграция общества). В плане организации власть, помимо институтов, включает механизм идеологии, как обязательного обоснования иерархии (целое важнее чем части). Кроме всего прочего не стоит забывать, что истина власти заключается не только и не столько в силе, сколько в способности обманывать, сеять иллюзии, создавать видимость — в том, что Б. Спиноза называл «мистификацией могущества» от его абсолютных форм (могущество Бога) до относительных (могущество бюрократа). В данном контексте власть предстает как диалогическое действо с обратной связью, основанное на манипулировании (технике воздействия на страсти). Даже сведенная, совершенно неоправданно, к конкретным институтам, принимающим и реализующим решения, власть нуждается, в силу своей природы в другом, она не может другому противостоять или его игнорировать. Такой неинституциональный аспект природы власти выражает свойство авторитета: власть является носителем авторитета, им она оправдана и им она ценна. Авторитет — производное от латинского авгео (приумножать, увеличивать, творить), так же как и актор, автор, авгур (пророк). Таким образом власть включает в себя, кроме институциональных форм, сакральную потенцию творчества, неразрывно связанную с символом и «магией слова власти» вне зависимости от того, что воспринимается как сакральное — традиция, вместилищем которой является Вождь; «Божья милость», явленная в Монархе; «правило», конституирующее авторитет бюрократии. Не случайно алитика власти описывает ее как отношение, стабилизируемое пятью чертами:
- Власть не есть нечто «вещное», что находят или теряют.
- Отношения власти не существуют ни отдельно, ни внутри, ни над другими отношениями.
- Отношения власти всегда преднамеренны, но не субъективны, они являются производными от сложных программ и тактик.
- Власть — это взаимосвязанный процесс, включающий в себе действие и противодействие.
- Власть по своей природе «Агонистична», а не «антагонистична», она всегда не только отношение, но и поведение.
Политическая власть существует и функционирует как составная часть общественных отношений, в неразрывной связи со всеми общественными подсистемами, с населением в целом через авторитет, идеологию, общественное мнение о себе самой [71] (Opinione). Она «есть» в том смысле, что она артикулируема и артикулирует (занимает место в различных видах практики), независимо от того артикулируется ли она через способы разрушения и производства или способы коммуникации. Во всех случаях власть зависит от конкретных форм артикуляции, что и определяет специфику ее выражения, а также неразрывно связывает с обществом во всех аспектах его практики. Власть взаимозависима и взаимокорректируема с экономикой, культурой, соц. структурой, психологией. Данное обстоятельство позволяет делать вывод о том, что автаркия как реальная форма существования власти невозможна, так как противоречит ее природе. Корректнее говорить о тенденциях к автаркии используя понятие автономии, если под автономией власти понимать способ относительно независимого функционирования политических субъектов в системе, сочетающий в себе право на самоуправление и волюнтаризм и ответственность за положение дел в целом. Автономность власти в такой же мере отражает ее природу как и ее «включенность», неразрывность со средой. Автономность более относится к функциональной стороне бытия власти, позволяет ей эффективно функционировать в целях обеспечения интеграции и порядка, опираясь на принципы скрытности, коллегиальности, конъюктурности, принуждения, подстановки и твердости. С одной стороны автономность не выступает противоречием неразрывности, это две стороны одной медали, а с другой стороны, автономность (функциональная способность) не тождественна автаркии (общее состояние). Признавая факт автономности власти мы, тем не менее, обязаны ответить на вопрос: в какой форме и в какой мере автономность власти может работать как элемент саморазрушения ее природы, или, по крайней мере, психологически восприниматься как таковой? Если говорить о пределах автономии власти, то есть о реальных возможностях ее автаркии не идеологически а аналитически, то представляется, что данный вопрос, при всей парадоксальности выводов, психологически актуален и институционально правомочен только применительно к современной постиндустриальной структурной демократической системе.
Традиционное «аристократическое общество», выражаясь терминологией А. де Токвиля, подобной институциональной и психологической проблемы не знало. Вся система отношений, в том числе и политических в нем определялась формулой включенности, ассимиляции в другого (человека, группу, землю, прошлое) и потому подчинение воспринималось не как нечто «разделяющее», а как «связывающее», заставляющее человека иметь постоянные тесные отношения с множеством [72] сограждан (предки — члены семьи — корпорация — потомки). Традиционное общество можно определить как общество маленьких «отечеств», где «отечество» выступает не как фрагмент, а как микрокосм всего организма, причем составные части содействуют оптимальному состоянию целого, то есть помнят и предвидят (основа Чести). «Отечества» формируют большую родину и располагаются по иерархии, где каждое звено в цепи, связывающей каждого человека в обществе от крестьянина до короля, пользуется покровительством верхнего и получает помощь от нижнего (основа Долга). Подобные установки и принципы — Слава, Честь и Долг — определяют неизменную суть «аристократического общества», ее «самость», связанную с конкретным (Долг по отношению к конкретным людям, а не по отношению к «абстрактному» человечеству; Честь по отношению к конкретным поступкам, а не «абстрактным» понятиям; политические отношения и подчинение, определяемые конкретным временем, а не «вообще»). Институты власти, целиком включенные в общественную жизнь, обуславливаются традицией, религией, корпоративной этикой, способами разрушения и производства, а так же специфическими формами коммуникации.
Если лук и стрела, как средства разрушения, дешевы и доступны и потому формируют ацефальную систему, то металлические меч и копье уже определяют разделение труда, иерархию и некоторую централизацию, то есть собственно политическую власть от систем прямой демократии до сословной монархической системы. Во всех вариантах проявления данная структура отличается целостностью, неразрывностью составляющих ее частей, проявляясь в боевой солидарности, легитимирующей равные права, самоназвании (в Греции — сограждане — это «ближние», находящиеся рядом в фаланге), агонистичноти (абсолютной в Греции, свидетельством которой служат не только соревнования, но даже диалоговый стиль философии; ограниченной в средневековой Европе, примером чему может служить турнир). Политическая власть в значительной мере является продолжением и выражением войны. Способы производства, «неотчуждаемо» связанные с землей, которая рассматривалась как «второе тело» владельца, так же определяли власть как естественное, неразрывно связанное с данным фактором состояние, при котором экономическая эксплуатация не эмансипировалась от политического покровительства. Способы коммуникации (образный, устный и письменный) неразрывно связывали на культурно-психологическом уровне носителей власти и подданных. К. Говар определяет традиционную коммуникацию как общение, подчиненное ритуалу, выраженному [73] словами и жестами, в процессе которого между сторонами устанавливается отношение «соучастия». Мотивируя свое решение, король исходит из шкалы ценностей, существующей в народе (Король услышал «глас» подданных и «объявляет» его). Таким образом, политическая власть в традиционном обществе на институциональном уровне не выступает в эмансипированной автаркичной форме, а также психологически таковой не воспринимается.
Иная ситуация складывается при переходе к индустриальной и особенно постиндустриальной стадии существования общества, где политическая власть выражатся в форме представительной и структурной демократии. Главным системообразующим фактором данного общества выступает РЫНОК который не следует напрямую отождествлять с экономикой. Согласно К. Поланьи, рынок — это особая денежная экономика, то есть особый автономный механизм определения цены и спроса, тогда как в «традиционном» обществе цены устанавливались специальным постановлением, обычаем, решениями то есть политикой, а не каким-то рынком. При такой системе человек и окружающая его среда становятся управляемыми при помощи законов, применимым к товарам, что приводит к довлеющему в общественной жизни значению экономики: «эффект экономики» формирует общество, социальная стратификация организуется рынком, государственные институты тоже. Данный эффект вынуждает придавать рыночным принципам абсолютное значение, когда рынок воспринимается как лучшая форма социальной организации, а политической власти отводится маргинальная роль. Последняя выступает в форме «дирижисткого государства» с ограниченными и подчиненными рынку функциями (обслуживание не выгодных рынку услуг, создание во имя конкуренции юридической базы и т.п.). Рынок отчуждает экономическую деятельность и экономическое принуждение от политики, религии или культуры. Политическая власть психологически воспринимается как «отчужденная от экономических или культурных оснований самость» и, в этом смысле, как автаркичное явление. Способы коммуникации в данном обществе лишь усиливают данное восприятие. Именно письмо становится довлеющей формой коммуникации, обеспечивающей функционирование рационально-бюрократической властной системы (письменные процедуры, счета, особые письменные правила, т. е. письменные технологии конституирующие властные отношения в обществе). Даже целенаправленные усилия по обязательному обучению (как не вспомнить о массовой воинской повинности «отчужденной» от [74] средств-оружия, собственником которого выступает государство) работают именно в данном контексте — дабы никто не мог ссылаться на незнание закона.
Письменная коммуникация формирует особые властные отношения, характеризующиеся изономией (равенством перед законом), изогарией (правом брать слово) и изократией (властью среднего). Правда, в современном исполнении властные отношения выступают в независимом от экономических и социальных форм обязательной деятельности состоянии, но, в любом случае, как применительно к управляющим, так и к населению в целом власть воспринимается как автаркичное явление. Кстати, подобной «идолоизации» письменности «традиционное» общество не знало. Платон в диалоге «Федр», приводя миф о Тоте, определяет письменность как «фармакон» (лекарство либо яд — то, что выпил Сократ): она дает не истинную мудрость (софия), а мнимую (докса), то есть выступает в качестве технологического суррогата первой.
Рыночное сегментированное общество на базе индивидуализма (спокойного и взвешенного равнодушия по отношению к другим) определяет социальные и политические отношения не временем, как традиционное общество, а пространством, соседними связями, что исключает идентификацию с прошлым и ослабляет организацию. В связи с этим рыночное общество правомерно определять как общество маленьких временных «сообществ», фрагментов, где множественность преобладает над единственным. В этом случае ДРУГИЕ воспринимаются как МАССА (физический термин), что является метафорой количества, но не качества. «Включенность» (воображаемое отождествление) и диалогичность заменяются автаркичностью (воображаемое равенство) и технологичностью при которых природа власти трансформируется в неопределенную сторону.
Вышеперечисленные факторы позволяют подойти к проблеме дихотомии Гражданское общество — Государство. Гражданское общество как автономное явление, сосуществующее с Государством и находящееся с последним в связях сотрудничества и конкуренции — это психологический и теоретический конструкт исключительно рыночного общества. Вообще понятие Гражданского общества берет начало еще в трудах греческих философов, которые определяли его как Koinonia politike — политическое сообщество, отличное и противостоящее семье и этносу как альтернативным формам сообщества. Отличным именно своей политической организацией. В этом случае Гражданское общество и Государство выступают тождеством, а отнюдь не различными явлениями. У Августина Гражданское [75] общество тождественно земному сообществу в форме государственной организации и противостоит «Граду Божьему» как неполитической форме. У Гоббса и Руссо Гражданское общество именно в силу политической своей организации противостоит «естественному состоянию». У Гегеля, хотя Государство и отличается от Гражданского общества, оно превращается в обязательное условие существования последнего. Никакой конфронтационной дихотомии мы не видим. И лишь с Маркса, который первым разводит данные понятия, отдавая безусловный приоритет Гражданскому обществу, анатомией которого является политическая экономия, берет начало рыночная традиция противопоставления Гражданского общества и Государства (политической власти). В таком контексте проблема пределов автономии власти актуализируется, поскольку Государство, как носитель последней «отчуждается» от гражданского общества и психологически может восприниматься как узурпатор, стремящийся к автаркии.
Автаркичность власти в рыночном обществе имеет некоторое выражение и в институциональном аспекте. Особенно ярко это выражается в механизмах современной структурной демократии, где власть деперсонализируется и даже деантропологизируется. Современные теоретики демократии отказываются связывать власть с какой бы то ни было волей. Хайек подвергает критике понятие неограниченного политического суверенитета, даже если носителем последнего выступает народ. Шумпетер прямо говорит о необходимости ограничения суверенитета народа как носителя власти. В пользу чего? Хиршман, отвечая на этот вопрос, прямо предлагает определять демократию, как властную систему отбора, назначения и отзыва политическими институтами (партиями) руководящего штаба через организованную и структурированную конкуренцию. В качестве носителей, а теперь и источников власти, и так уже «освободившейся» от экономики и культуры, выступают не «персоналии» (индивидуальные или коллективные), а институты и структуры, что порождает структурную легитимность, но вместе с тем и психологическую аномию. Автаркия власти в этом случае может рассматриваться как ее «отчужденность» от личностного, человеческого измерения в пользу институтов. При подобном положении дел разрыв между властью и обществом поддерживается и феноменом бюрократии, определяемом как система административного управления, характеризующаяся иерархичностью, постоянством, безличностью (функционирование по «правилам») и закрытостью (кодексы бюрократии — конфиденциальность и секретность). При этом [76] важнейшие сферы деятельности бюрократии, и так воспринимаемой как деперсонифицированная, обезличенная власть, практически изъяты из под контроля общества. Бюрократия не только подрывает принципы представительной демократии, поскольку выступая в качестве многочисленного обслуживающего персонала (юристы, политологи, социологи) через составление рекомендаций влияет на законодателей, но и заметно корректирует властные отношения через практику функционального представительства, так называемого корпоративизма, создавая принципиально новые органы координации (консультативные комитеты) в обход парламента и принципиально неподконтрольные не только обществу, но и традиционным государственным институтам. В подобном контексте «бытие власти» приобретает черты автаркии, поскольку бюрократия как институт имеет тенденции выдавать собственные профессиональные интересы за всеобщие (каковыми они не являются), а так же культивировать иллюзию абсолютной независимости от общества и политической системы через абсолютизацию своих интересов. Проблема усугубляется тем, что при вступлении общества в постиндустриальную фазу деперсонифицированная бюрократическая власть, в силу своей специфической монотонности и медлительности катастрофически не успевает за скоростью общественных отношений, скоростью распада и образования все более кратковременных общественных сегментов, каледоскопичностью проблем, требующих быстрого реагирования и решения, как это убедительно показал Тоффлер. Это лишь усиливает психологическое ощущение автаркичности власти.
Данный краткий экскурс, не претендующий на истинность, предполагает дискуссионный вывод: проблема автаркии власти актуализируется и может рассматриваться не столько применительно к традиционным системам, сколько к современным постиндустриальным системам в силу специфической «отчужденности» власти, ее состояния и проявления как от других общественных практик, так и персонифицированного, личностного ее источника и выражения.
Добавить комментарий