Национально-исторические особенности в формировании гражданского общества

[132]

Всякого рода государственность есть воплощение общественного единения людей, их материальных и духовных отношений, определенного социально-психологического состояния. Не удивительно, что и развитие [133] гражданского общества, как в прошлом, так и в настоящем, объясняется, главным образом, естественными свойствами человека, его нравственными ценностями, национально-историческими особенностями. Следует отметить, что подобный метод исследования имеет под собой достаточно веские основания. Очевидно, что наиболее весомые успехи в политическом и экономическом развитии сегодня демонстрируют те социальные системы, которые основываются на наиболее полном учете сильных и слабых сторон человека.

«Гражданское общество», как его принято понимать в западноевропейской социологии, представляет собой определенную организацию имущественных и правовых отношений, систему удовлетворения личных и социальных потребностей. В этой связи определенный интерес представляет собой концепция становления капитализма М. Вебера. Как новый тип экономических и политических отношений, этот строй, таким образом, представлял собой и определенный тип гражданского общества, в основе которого имели место личная инициатива, предприимчивость, рационализированное отношение к труду и нравственному долгу. Рассматривая вопрос, почему прообраз современного индустриального общества возник именно в Западной Европе, М. Вебер в своих рассуждениях центральное место отводил религиозно-этической мотивации носителей «капиталистического духа». Которая была сформулирована в рамках протестантизма лишь в этой части континента и в данный исторический промежуток времени. Действительно, необходимая трансформация духовных ценностей в жизни западноевропейского общества происходила в период Возрождения и Реформации. После того как психологическое состояние общества было соответствующим образом изменено, в Европе стали складываться новые политические и экономические отношения. Таким образом, если принять во внимание, что гражданское общество формировалось как политико-правовая форма капиталистических экономических отношений, со временем эволюционизировавшим в современное индустриальное и информационно-технологическое общество. То вполне правомерно предположить, что принципы гражданского общества в том виде, в котором они сейчас существует, действительно соответствуют культурно-историческому развитию и социально-психологическому состоянию лишь европейского общества.
[134]

Примечательно, что в России многие мыслители, философы также полагали, что никакая другая система ценностей, кроме как основанной на православии не соответствует характеру русского народа 1.

В принципе, такого рода европоцентризм в понимании особенностей формирования и функционирования политической системы в европейских странах не является новым. Еще О. Шпенглер выражал эту идею следующим образом: возможен, писал он, «только немецкий социализм, ибо никакого другого не существует… Мы, немцы социалисты… другие же народы не могут быть социалистами» 2. Эта мысль не утратила актуальность и позднее. Например, Ф. Хайек отмечал, что «социализм в Германии был с самого начала тесно связан с национализмом» 3. В России же на восприятие идей социализма сильное влияние оказали национально-исторические и социально-психологические особенности российского крестьянства — ожидание социального чуда, вера в освобождение «свыше», «справедливое» перераспределение собственности.

Различная интерпретация социальных реформ европейскими и российскими социал-демократами, свидетельствующая о ментальном расхождении в понимании гражданского общества нашли свое отражение и в историческом процессе. Так, справедливо полагая, что частная собственность на средства производства является экономической основой получения прибыли в результате эксплуатации человека человеком, а буржуазное государство — средством юридической и политической защиты существующего строя. К. Маркс считал, что с ликвидацией данной формы собственности, наряду с другими обстоятельствами возможно построение социально-справедливого (социалистического, затем коммунистического) общества. Под таковым, как известно, основоположник марксизма понимал такую систему социальных связей и отношений, где распределение производимого продукта должно происходить в соответствии с качеством и количеством затраченного труда на его изготовление. В конечном итоге данный процесс мог осуществляться даже вне рамок государственно-правовой системы.

Безусловно, экономические и философские взгляды К. Маркса явились значительным шагом как в развитии методологии исследования, так и в понимании теоретических основ социальной справедливости. [135] Однако в дальнейшем последователи марксизма в России, прежде всего ленинского толка, интерпретировали его с точки зрения одной доминанты — формы собственности. Конструктивность и целесообразность системы распределения, государственного управления, права и свободы личности и т.д. — рассматривались как следствие производственных отношений, основанных на общественной форме собственности. Наличие которой долгое время определялось как основное условие построения подлинно демократического общества.

Сегодня очевидно, что такой подход к пониманию и реализации идей К. Маркса явился ограниченным. По крайне мере ни в одной из стран, где господствовала общественная форма собственности, принцип социальной справедливости при распределении производимого продукта полностью реализовать не удалось 4. Так же как и сформировать государственно-правовую систему, в рамках которой соблюдались и уважались бы права человека. В действительности идеи социализма в массовом сознании «советского» общества тесно переплелись с традиционными для него взглядами об экспроприации собственности, ее уравнительного распределения под контролем сильной, но «справедливой» власти. Постоянный дефицит и отсутствие необходимых товаров, необоснованные привилегии в их приобретении еще больше отдаляли общество от декларируемых идеалов социальной справедливости 5.

С другой стороны западноевропейские государства, которые также нуждались в радикальных политических изменениях, демонстрировали большую эффективность в своих социальных преобразованиях. Там эти процессы, как известно, развивались в совершенно иной форме, где акцент ставился на совершенствовании демократических принципов жизни общества. Совершенствование форм собственности явилось скорее следствием политических реформ, а не наоборот. При всех своих разногласиях [136] идеологи центризма были едины в понимании европейской действительности, не дававшей убедительных аргументов для революционного взрыва, отхода от политики конституционно-демократических реформ в рамках существующего строя. Европейское сообщество сделало выбор в пользу эволюционного, естественноисторического развития, который как видно соответствует европейской ментальности.

В этой связи возникает вопрос: насколько закономерным был подобный ход событий, и, что более важно — каковы перспективы дальнейшего развития политической ситуации в постсоветских государствах, и за их пределами. Вопрос актуален, поскольку мысль о том, что, например, русский народ не приемлет никакого пути развития, который шел бы вразрез с уникальностью его душевных качеств, образа жизни и мышления, то есть его национально-исторических особенностей, не раз высказывалась многими представителями русской философии и истории 6.

Вероятно, можно согласиться с утверждением К. Поппера о том, что эволюция человеческого общества представляет собой уникальный исторический процесс и его исследование не дает нам основания для нахождения неких «ритмов», «моделей» или «тенденций» лежащих в основе этой эволюции. Исследователь не отрицает существование каких-либо исторических закономерностей, скорее он выступает против «глобальных законов развития истории», поскольку их невозможно сформулировать, ограничиваясь наблюдением лишь одного, хотя и уникального процесса человеческой эволюции 7. Сказанное подтверждает возможность такой проблемы как совместимость различных социокультурных образований. В частности, могут ли такие либеральные ценности, как экономическая и социальная свобода, децентрализация государственной власти, политический плюрализм, свободный доступ к источникам информации, толерантность и приоритет общечеловеческих ценностей и т.д. быть реализованы в Центральной Азии или даже в России, где в отличие от европейских стран другой менталитет и другая политическая культура. Ведь именно указанные принципы, а не форма собственности на средства производства являются основой гражданского общества.

Например, анализируя ход политических и экономических реформ в некоторых странах Азии и Африки, французский социолог Ж. Макуэт [137] пришел к весьма негативному заключению — все недопустимое с точки зрения западного демократа, считается вполне нормальным явлением для африканской общественной жизни, что делает невозможным реализацию культурных европейских ценностей в чуждом социокультурном пространстве 8. Сегодня подобные утверждения можно услышать и в адрес многих республик бывшего СССР.

Следует заметить, что у европейских социологов есть повод для такого рода умозаключений. Не секрет, многие русские мыслители сами неоднократно утверждали о невозможности применения «западной» модели социального управления в России. Типичным в этом смысле является рассуждение Н.О. Лосского о том, что русского человека можно привлечь к порядку только строгими, иногда даже деспотическими мерами 9. Или утверждение более позднего времени, в частности Н. Эйдельмана о том, что в России, больше, чем в какой-либо другой стране, в жизни общества «все решало активное меньшинство, не десятки и сотни уездов, не тысячи и миллионы людей, а средоточие властей — Петербург» 10.

В этой ситуации трудно не согласиться с мнением А. Тойнби о том, что «между отвлеченным идеалом демократического правления и действительностью, не готовой к демократии, лежит труднопреодолимая и весьма опасная пропасть. Западный культурный элемент обессмысливается и утрачивает свою ценность в отрыве от родного культурного окружения» 11. Конечно, в этой связи уместен вопрос «Насколько в принципе состоятельно утверждение о наличии каких-либо «особенных» психологических свойств, присущих определенному историческому типу общества, и как они влияют на процесс его развития?». Ответ на него, как известно, всегда вызывал среди исследователей диаметрально противоположные мнения. Например, Н.И. Бочкарев утверждая, что «веховцы, [138] распространили миф об особой религиозности русского народа, выдавая ее за атрибут «народной души» выражал ленинскую позицию» 12. Сегодня также можно встретить утверждение о том, что, известная строфа Ф.И. Тютчева «умом России не понять, аршином общим не измерить», выражала… «чувство неуверенности в себе, присущее «лишним» людям, вечно вопрошающим «Что делать?»» 13. В самом деле, рассуждают современные публицисты, если взять ту же «общинную» психологию в качестве примера, указывающего на специфику русского народа, то, обратившись к опыту развитых европейских государств, легко увидеть, что нет таких обществ, в которых не было бы начал, могущих быть описанными как общинные 14.

Безусловно, в психологии разных народов, как и в их истории, найти общие элементы не сложно. Однако может ли это служить основанием для отрицания специфических черт в развитии каждого из них. Думается, нет. Наличие таких черт утверждалось не только «лишними людьми», но и авторитетными исследователями. «Европейский дух, — признает, например, К. Ясперс, — проник теперь в Америку и Россию, но это — не Европа. Американцы (хотя они и являются европейцами по своему происхождению) если не фактически, то по своим устремлениям обладают иным самосознанием и нашли на иной почве новые истоки своего бытия. Русские же сформировались на своей особой почве, на Востоке, восприняв черты своих европейских и азиатских народностей и духовное влияние Византии» 15.

Не хотелось бы думать, что данное обстоятельство может послужить основанием для отказа, реформировать систему политических отношений в странах бывшего СССР. Суть даже не в том, что с течением времени национально-исторические особенности, о которых упоминалось еще в прошлом столетии, претерпели существенные изменения или исчезли совсем. Некоторые из них по-прежнему определяют умонастроение масс. Как говорил об этом тот же А. Тойнби — сопротивление болезненному процессу внедрения элементов чужой культуры в социальное тело [139] абсолютно неизбежно. Однако столь же неизбежно и окончательное поражение такого сопротивления 16.

Иначе говоря, проблема состоит не в том, возможно или невозможно формирование гражданского общества в Кыргызстане или где-то еще. Ответ очевиден: возможно, и необходимо. Другое дело, каким образом и в какой степени возможно сочетание национально-исторических, культурных особенностей той или иной страны с процессом формирования гражданского общества. Если попытаться представить себе некий символ государственного устройства, свойственный большинству европейцев, то, скорее всего это, будет образ мудрого и справедливого судьи, для которого нет ничего важнее, чем закон. Если вообразить себе такой символ, скажем для России, или даже всей постсоветской Евразии то, скорее всего это, будет «человек с ружьем» опоясанный патронташем. Понятно, такой стереотип может вызвать протест, как со стороны исследователей, так и части населения. Однако гораздо важнее понять, как его преодолеть, чем спорить о том насколько он соответствует мироощущению современных евразийцев.

В этой связи есть смысл обратиться к пониманию роли государства в формировании гражданского общества. Традиционно, под этим понималось способность государственных институтов обеспечить реализацию и защиту гражданских прав личности. Создание некоего, по выражению М. Фуко «дисциплинарного пространства» в рамках которого должна осуществляется жизнедеятельность общества. Большинство постсоветских государств находится в т.н. «транзитном» — переходном состоянии, соответственно их политическая и экономическая системы продолжают еще формироваться. Концепция «дисциплинарного пространства» здесь может быть представлена как модель политической и экономической организации общества в целом, так и отдельных его институтов.

Руководство Кыргызстана, как известно, в настоящий момент определило главное содержание и смысл избранного пути — построение гражданского общества. Этот путь, как утверждают представители властных структур, разработан с учетом специфических особенностей страны, принимая во внимание во многом особый национально-исторический уклад жизни населения, своеобразный стиль мышления народа, его богатейшую культуру.
[140]

Следует отметить, что учет «особого национально-исторического уклада», то есть национальных особенностей психологии, культуры, истории народа в проводимых реформах — действительно одно из важнейших условий их эффективности. Главным образом это необходимо при определении тактики проведения намеченных преобразований. Известно, например, что с точки зрения гражданского общества отношения между людьми, прежде всего в экономической и политической сферах регулируются на основе действующих в нем норм права. В Кыргызстане значительная часть таких отношений регулируется традициями и обычаями (право на наследство, назначение на должность, распределение функциональных обязанностей среди служащих и т.д.), которые часто противоречат действующему в республике законодательству.

Что в этой связи возможно предпринять? В процессе межкультурной коммуникации отказаться от старых стереотипов, и формировать новые социальные установки. Безусловно, поскольку демократизация общества в принципе невозможна без способности его граждан, интегрировать свои убеждения с ценностями других социокультурных образований. Однако думается этого недостаточно. Следует найти эффективные формы сочетания культурных традиций прошлого и настоящего с новой формой государственной организации — гражданским обществом. В решении этой задачи следует иначе оценить роль права, и стоящего за ним аппарата. А именно искоренение в социальной организации всего, что не соответствует установленным в обществе правилам. Может показаться, что такой подход применим в большей степени тем историческим типам государств, в которых отсутствовала или отсутствует демократическая форма правления. Действительно, в этой интерпретации государство выглядит как «единый военный лагерь» под неусыпным оком руководителя — президента, императора и т.п. Тем не менее, в самой организованности нет опасности для демократии. Практически везде, где продолжают сохраняться социальные институты (образование, армия, пеницитарная система и т.д.), их деятельность основывается на принципах описанных М. Фуко 17. В частности, строгое ранжирование и классификация контингента, регламентация времени, программирование осуществляемого процесса, постоянное тестирование и оценивание выполняемой работы и т.д. В этом смысле трудно найти человека, который так или иначе не оказывался бы в рамках [141] такого дисциплинарного пространства 18. Словом, нельзя утверждать, что использование данных методов управления, воспитания и контроля имеет исключительно негативный характер. Мера использования подобных методов должна определяться их целесообразностью и необходимостью для нормального функционирования всей социальной системы.

Вероятно, для центрально-азиатского региона, возможно и России где наряду с другими характерными особенностями являются пассивность, равнодушие, склонность к возвеличиванию и созданию культа личности, где производственная и иные формы дисциплины часто достигаются силовыми методами. Дисциплинарное пространство с его механизмом надзора, систематизации, наказания и поощрения, где положение «частей целого» фиксируется в качестве «всеобщего и обязательного предписания» должно стать составляющим элементом гражданского общества. При этом образ власти в виде «человека с ружьем» должен быть заменен культом правового государства, в котором действуют свои законы, а «дисциплинарная монотонность» выступает как основа стабильности государственной системы.