Модальная метафизика

[121]

Вместо традиционного «не знаю с чего начать», не знаю как сказать, а в силу этого, не знаю с чего начать и чем закончить. У этой темы, кажется, не было начала, по крайней мере, не помню, когда и с чего начался разговор о смысле, когда и при каких обстоятельствах смысл потерял былую картезианскую ясность и отчетливость, стал (через меня) проблемой для самого себя так, что теперь только «доступен пониманию внутри себя» 1. Смысл превратился во что-то недосказанное, в предмет безумной и дурной рефлексии. Смысл оказался антиподом схоластического субстрата, т.е. он сказывается о любой сущности, в то время как, о нем ничего не сказывается. Смысл можно усмотреть, практически, во всем, вместе с этим, он не только является предикатом суждения, но и его своеобразным результатом. Пожалуй, самым общим свойством смысла является то, что мы только с ним, по преимуществу, «имеем дело». Он есть то, что выступает наружу и прежде всего заметно, что обнаруживает себя как смысловая видимость, как наличная определенность. Это то, что для нас является наперед значимым и прежде всего обнаруживаемым как некий образ. Смысл — это то, что понимают и удерживают как свое. Понимаемость выступает самой общей пред-анализируемой характеристикой смысла даже в семантике: «Так в концепциях значения Г. Фреге, Б. Рассела, Р. Карнапа, А. Черча значение, смысл знакового выражения (в самом широком смысле) вводится через его понимание» 2. Но в отличии от синонимически зарифмованного с ним в семантике значения, смысл неоднозначен, полифоничен. Вместе с тем, он прост и самостоятелен. По семантическим [122] канонам смысл обретается где-то между языком, сознанием и миром. Уловить смысл «легче» всего в языке. Так поиск формального критерия смысла и само его понимание исходит прежде всего из анализа естественного языка, потому что «строчные» варианты выражений естественного языка дают возможность «'увидеть' строение моделируемого выражения и получить некоторую опору для поиска уточнений интуитивных представлений, связываемых обычно с термином 'смысл языкового выражения', в частности с термином 'смысл суждения'» 3. Тем не менее, «ближе» всего смысл сознанию. Смысл мы «имеем» в полной мере лишь тогда, когда нечто мыслим. Кажется, что смысл — это нечто только мыслимое, а мысль является его непосредственным бытием. Однако, зная смысл, мы не можем утверждать, что «так оно есть», т.е. утверждать существование того, смыслом чего является знаемое нами. Более того, отношение смысла к существующим вещам весьма специфично. Он представляет собой возможность вещи как наличного нечто быть смысловой определенностью в сказывании. Смысл — это та форма, при помощи которой сознание придает вещам определенность бытия.

Ввести проблематику смысла, наверное, «проще» всего при помощи схоластически окрашенной метафизики силы. Это означает раскрытие «дюнамической» структуры смысла постулированием взаимоопределяющих сил, напряжением которых задается локализация смысла так, что мы оказываемся способны говорить о той или иной модификации смысла как об определенности, как об определенном нечто, будучи не в состоянии, однако, окончательно определить сам смысл. Таким образом мы можем подойти к «частным смыслам», раскрывая задающую и определяющую их топографию сил. Эти силы не являются сущностями или чем-то видимым, имеющим облик. Это, скорее, сетка, каркас, чучело смыслов. Смысл производен от этих сил, рожден в них. О смысле мы можем говорить как о некой целостности, которая стянута усилием, напряжением, но, тем не менее, смысл не состоит из совокупности усилий. Он как бы выталкивается этими силами, настаивая на выражении, выводится ими в настоящее, становится раскрытой подлинностью, обретает выражение. Эта целостность не безлична. Смысл конкретен. Его форма индивидуальна, в то [123] время как его материя, его «глубина» исторична и интерсубъективна. Подобное истолкование смысла, невольно, наводит на аналогию с понятием функции. Функция понимается здесь в самом широком смысле; выделяются некие исходные данные, тип процесса и признак завершения. «Мы купаемся в функциях» (Н.А. Шанин), и этими функциями являются смыслы.

Метафизика силы-движения, силы-направленности, изъясняющая «совокупность всех вещей» как становление смысловой определенности, как воплощение индивидуального и живого смысла (от виновника до цели/ результата), позволяет говорить о смысловом единстве сущего. Сущее оказывается однородно устроенным по одному и тому же дюнамически-кинетически-генетическому сценарию. Различие определяется лишь формой-выражением смысла, его частным раскрытием. Первой формой раскрытия смысла (в качестве знания) выступает логос, изъяснение сущего в слове. Это же побуждает нас говорить о рациональных формах смысла. Допустим, что критерии рациональности выявляет логика. Тогда обратимся к частному моменту формальной логики — модальному шестиугольнику, — который, будем считать, выявляет подобные критерии, относящиеся к использованию модальных операторов и отношений между ними.

Модальный шестиугольник представляет собой абстракцию, идеальную модель. Итак, наша модальная метафизика представляет собой разновидность метафизики модельной. Модель в данном случае выступает как modus, т.е. такой образ, в котором, в качестве определенной меры, представлен способ складывания, построения того, что можно назвать прообразом смысла. Смысл изоморфен своей модели-прообразу, в идеале указывающей на его первообраз (paradeigma). «Под моделью понимается такая мысленно представленная или материально реализуемая система, которая, отображая или воспроизводя объект исcледования, способна замещать его так, что ее изучение дает нам новую информацию об этом объекте» 4. Возможен вопрос: что кроме отношений между модальностями выражают стороны шестиугольника? Принято считать, что сторона шестиугольника cf выражает категорию случайного (◊А&◊¬А). Почему остальные диагонали и стороны шестиугольника оказались «чистыми», непроинтерпретированными? Ответ, опирающийся на интуицию (понимаемую в данном [124] случае не столько как умозрение, а скорее как произвол) может дать следующую картину:

Арсенал модальной логики, как известно, не ограничивается алетическими модальностями. На рассудочном вооружении современного логика находятся так же модальности временные и деонтические. Поэтому добавим к алетическим модальностям оценочный и временной моменты. Таким образом, в совокупности моментов: модальности, оценки и времени (интуитивно) обнаруживается некий смысл, экзистенциальный по своему характеру, поэтому (в пику строгому аналитику Р. Карнапу и назло хмурому мудрецу М. Хайдеггеру) назовем обнаруженные нами смыслы экзистенционалами. Впрочем, ничто не мешает назвать их по-витгенштейновски «ментальными состояниями» 5. Каждый такой экзистенционал можно выразить логической формулой (без пропозициональных букв), состоящей и включающей в себя четыре элемента: два вида алетических модальностей, время и оценку. Смысл, выражаемый этими четырьмя элементами, не является их простой функцией, когда добавляется временной момент, упорядочивающий модальные элементы.

Временной момент, распределяется следующим образом: проблематическим модальностям приписывается будущее; ассерторическим модальностям приписывается настоящее; аподиктическим модальностям приписывается абсолютное время, от которого, как правило, будем абстрагироваться. Прошлое может [125] «подразумеваться» аподиктической модальностью, потому что, когда мы аподиктической модальности приписываем временной момент х: «необходимо, что А от х», то данное выражение равносильно коньюнкции: «было так, что А и будет так, что А».

Оценочный момент добавляется приписыванием двух символов: G — «добра» и H — «зла», но может быть использован один символ P — «предпочтение», и, если ввести символ изменения — Y, то с учетом отрицания, оценочный момент может быть интерпретирован как «желание А» (1) и «нежелание не-А» (2):

(1) GA = (¬AYA) P (¬AY¬A)

(2) HA = (AYA) P (AY¬A) (6)

Отрицание обозначает не отсутствие состояния А, а наличие состояния противоположного состоянию А. В контексте оценки состояний и их изменения, деонтически может пониматься и отрицание (¬). Это означает, что действие описываемое выражением p имеет негативную оценку, если и только если, оно имплицирует (влечет, вызывает) ¬A: Hp ↔ (p → ¬A). Состояние, описываемое выражением p, является позитивным, если и только если, оно влечет А, либо влечет не отрицание и устранение А, а, напримет, (A&B): Gp ↔ (p → A). ¬A может интерпретироваться не только как отрицание и устранение А, но и как изменение состояния А: Hp ↔ (p → (AY¬A)); Gp ↔ (p → (AYA))

Итак, это оценка состояний. Попытаемся объяснить (точнее обговорить) эти экзистенциалы при помощи синонимических выражений. Таким образом, экзистенциалы, пожалуй, не столько обосновываются, сколько разворачиваются в своем возможном употреблении и делаются, тем самым, наглядными, проясненными, способными быть восприняты непосредственно, как бы «на веру», по аргументативному сценарию ad hominem, т.е. с отсылкой к личному экзистенциальному опыту и т.п. Экзистенциалы характеризуют некое состояние, некое экзистенциальное (со всеми причитающимися ему философскими смыслами) положение, которое непосредственно связано с теми смыслами, кои выступают руководством к действию, поэтому в их число входят такие экзистенциалы запрещение и разрешение.

Теперь конспективно охарактеризуем эти смыслы:

Запрещение (cd). Общий временной момент — будущее. При предпочтении состояния А, тем не менее, наступает состояние ему противоположное, оцениваемое отрицательно (негативно). Это вызывает соответствующую реакцию, попытку «не дать ход», «остановить» неизбежное зло, прекратить его, т.е. запрещение.
[126]

Разрешение (af). Общий временной момент — будущее. Позитивно оцениваемое А наступает с неизбежностью, пресекая противоположное состояние (оставляя его в сфере возможного).

Сомнение (ad). Нет оснований для выбора, нет приоритета. Ситуация буридановой ослицы. Выбор (рационально) невозможен. Не-решимость.

Уверенность (ba). Желаемое состояние существует и обещает существовать с необходимостью (гарантированно). Безоблачное состояние. Изменения не предвидятся.

Обычное (bc). Желаемое состояние существует и, вероятно (не достоверно) будет существовать. Изменение тоже не предвидится. Такое состояние наиболее подходит к тому, что мы могли бы назвать психтческим здоровьем и т.п. Это наиболее распространенное состояние, характеризуемое «нормальным», «средним», «без эксцессов» поведением. Такое состояние в «спокойные» эпохи характерно для большинства людей. На него ориентируются в повседневной жизни, поэтому такому состоянию можно было бы дать название обыденное, будничное; принадлежит сфере онтического.

Надежда (ec). Действительность оценивается отрицательно, но в будущем предвидется изменение состояния на ему противоположное.

Вера (ea). Связана с надеждой тем, что нечто позитивное (некое благо) существует необходимо, к нему стремятся тем больше, чем более негативно оценивается действительность. И стремятся к нему от того, что не находят его в реальном мире, но с уверенностью полагают неизбежность добра и блага.

Незнание (ef). Безвыходная, но не предельная ситуация, изменение которой в лучшую сторону (все же) не предвидится. Ее можно было бы назвать неведением, в познавательном плане — незнанием. Ищут и не находят, но остается только надежда. Название неведение, думается, менее подходит, потому, что неведают по недо-разумению, а незнают, потому что не нашли, не открыли еще всех возможностей. Ищут (взыскуют) в данном случае, несомненно, А, но пока существует только возможность не-А.

Отчаяние (ed). Аналогичная ситуация с той лишь разницей, что изменение вообще быть не может, улучшение не наступит. Отрицательное отношение к действительному не компенсируется ничем (выход из бездны отчаяния возможен только в вере).

Тревога (bd) и Опасение (bf) различаются по степени, по силе. Нет уверенности. Положительно оцениваемая действительность [127] изменяется (изменится) к худшему. Только в одном случае это изменение произойдет непременно (тревога) и реакцией на нее является запрещение, а в другом случае изменение проблематично (опасение) и зависит от «воли случая», поэтому обыденное состояние всегда сопровождается некоторой долей опасения, которую, впрочем, стараются незамечать.

Достаточно сложно описать состояние, выражаемое диагональю ac, т.е. отношение между необходимо А и возможно А. В алетической модальной логике это отношение интерпретируется как подчинение. Но, отвлекаясь от логических понятий, попробуем представить, что может означать эта диагональ в качестве экзистенционала. Что это за особое бытие возможного, которое, странным образом минуя действительность, является (становится) необходимостью и, тем самым, определяет (полагает) эту действительность? Рассмотрим, с какими уже «определенными» нами сторонами данная диагональ соприкасается. Это прежде всего обыденное и уверенность. Обыденное в данном случае относится к строю сущего и сфере онтического, т.е. неподлинного, ненастоящего бытия, а именно бытийствования; и уверенность, предоставляемая настоящим, подлинным, надежным бытием (онтологическим порядком) «подытоживаются», «подчеркиваются», «объединяются» диагональю ca. Образовавшийся треугольник странным образом сегментируют опасение и тревога. Здесь мы непосредственно сталкиваемся с самыми «близкими» и прежде всего данными смыслами. Это наполненное смыслом бытие, обнаруживаемое налично в здесь. Рискнем обозначить треугольник abc как собственно человеческое бытие.

Но что может означать симметричный только что рассмотренной фигуре треугольник dfe? Что это за диагональ, замыкающая треугольник отчаяния и незнания и пронизываемая верой и надеждой? Что это за тень Dasein? Уповая на собственную скудную интуицию, будем считать треугольник dfe территорией сакрального.