Посередине

Достаточно отсчитать восемнадцать шагов -
Через дорогу, -
Как вы попадаете
Из девятнадцатого роддома
На Немецкое кладбище -
С тыльной его стороны.
Из молочного праздника жизни -
В обитель смертей,
Лишенную цветовых примет,
Звуковых атрибуций,
Определенностей некогда солнечных лиц,
Проступивших когда-то на свет
Из молочного, с розовыми прожилками, марева
И тут же упрятанных
В иньевые накрахмаленные коконы
И вскоре торжественно вынесенные
Из дома напротив -
С парадной его стороны.
Дверь в дверь.
Озерные очи дитяти -
В пустые глазницы смерти.
И… восемнадцать шагов -
Масштаб, измеряющий целую жизнь,
Которую можно с легкостью выдоха
Взять и пресечь:
Машиной из-за поворота,
Сосулькою с козырька того же роддома,
Затылком об лед, когда скользко,
Тромбом в венечный сосуд
Или еще каким-нибудь способом,
Не известным тому, кто однажды умрет.
Короче:
Рукою подать от и до.
Два раза по девять шагов -
Пустое тире -
Меж датой рожденья и датою смерти.

Очи в глазницы.
Первые -
Видят.
Вторые -
Зияют.
Сиянье -
В зиянье…
Пустынная сутемень смерти -
Беломочное марево новорожденья
(Через тире).
Рукою подать.
И руки навстречь.
Себя же -
Молочного и мясного -
В свои же -
Сухие и костяные объятья.
Но все, что сказал, -
Всего лишь банальность,
Сказавшаяся, быть может, иными словами -
На этой странице, вот здесь.
Вглубь углубляюсь…

Старец глубокий с клюкою
В жаркой сиюминутной тоске
Живою воспоминает
Юную курсистку
С дагеротипной дореволюционной косою,
Втиснутую в мрамор,
Такой же молочный,
С такими же розовыми прожилками,
Цвета родильных палат.

«Вот и все. Твоя мама», -
Выбито в прошлую среду
На могильной плите грудного младенца.

А вот беломраморный склеп
Немца -
Из позапрошлого века.
Фиолетовый вран
Скульптурно и правильно
Ржавую с синим арку венчает.
То ли чугунный тот ворон,
А то ли живой?
Но точно одно:
На правое око
Приспущено сизое веко.
Око стеклянное,
А слеза горячее горячего
На горбинке желтого в трещинах клюва
Живет -
И стекленеть не желает.
Что же до левого ока,
То пусто и нету его.
Лишь глазница -
Темна и дурна,
Как бойница.
Но и она,
Словно глаз настоящий, сверлит
Мой любознательный взор.

Так что же?
И, стало быть, нету
Даже пустого тире
Меж рожденьем и смертью? -
Смертная жизнь.
Но и смерть -
Живая, как жизнь:
Не тире, а скорее - дефис.
Двоящееся Одно…
Стеклянные слезы
Живых проницательных глаз.
Перо из металла -
Теплое, птичье -
С роговою и ломкою остью…

Бросьте пугать чертовщиною плоской Эдгара!
Давайте рожать, хоронить и цветы приносить
В качестве памяти,
В качестве первого дара
Новорожденному,
Коему жить и любить.

Но быть и любить -
С горчинкою смерти,
Перчинку, как маковинку, вкусив.
И с улыбкой разглядывать
При солнечном свете
Кладбищенского ворона,
Вороненого в сине-фиолетовый отлив.

Нет никакого тире.
И никакой дороги.
И восемнадцати шагов тоже нет.
А есть глаза в глаза.
Розовые и прекрасные лошади
Тянут похоронные дроги.
И живет на остывшем лице покойника
Черной плакальщицы
Звонкая, как колокольчик, слеза.

Вот и все по поводу жизни и смерти.
Простите меня,
Если не все сказал или не все успел.
Приходите на мои похороны
В розовых ситцевых платьях
При голубом подсвете.
И каждая пусть будет с цветочком
И скажет:
Отшелестел,
Отговорил,
Отгоревал,
Отпел.

Похожие тексты: 

Рыдание осиротевшего сердца
«Время до смерти» в западной литературе XIX века
Русское кладбище: опыт идентификации
Зеркало и смерть
Путешествие на кладбище несбывшегося настоящего
Мастерская Платона
Путешествие на кладбище несбывшегося настоящего
Cедьмой день творения. Образы и образцы
Пространство жизни, пространство смерти: Воронежский опыт
Мёртвое и живое

Добавить комментарий