Общечеловеческое в морали: принципы универсализма и согласия

[143]

В современной этике мы можем наблюдать развитие как подхода, развивающего идеи И. Канта, стремящегося увидеть за практическими вопросами «истинностный смысл» (т.н. когнитивистские этики), так и нонкогнитивистский подход, согласно которому в научном плане о морали можно говорить только в эмпирическом смысле. Одно из направлений критики со стороны «нонкогнитивистов» — указание на то, что спор по принципиальным вопросам морали, как правило, не удается уладить окончательно. В связи с этим стоит обратиться к аргументам Ю. Хабермаса, отстаивающему когнитивистский подход к этике и развивающему, с позиции своей теории коммуникативных действий, учение о категорическом императиве (или, по крайней мере, уточняющему его). При этом в большей степени рассматриваются принципы универсализма и принцип согласия. По мнению Ю. Хабермаса, связующий принцип должен твердо установить, что в качестве действенных принимаются только те нормы, которые выражают всеобщую волю; категорический императив понимается им как принцип, который требует, чтобы способы действия и определяющие действие максимы и соответственно учитываемые ими интересы допускали обобщение. Согласно этике дискурса, та или иная норма может претендовать на значимость лишь тогда, когда все участники практического дискурса, которых она касается, достигают (или могли [144] бы достичь) согласия в том, что эта норма имеет силу. Таким образом, центр тяжести переносится с убедительности норм в силу их соответствия безусловности категорического императива, базирующегося на автономии воли, на достижение дискурсивного согласия. Универсализация норм обосновывается не в ходе монологического рассуждения, а в процессе дискуссии, правила которой и задаются принципом универсальности, и к которой допускаются все заинтересованные лица. При этом нужно отметить, что в качестве «моральных» рассматриваются именно такие нормы, которые «допускают универсализацию и не варьируются в зависимости от социальных пространств и исторических времен» 1. Аргументированные моральные дискуссии служат улаживанию конфликтов на базе консенсуса. Целью их выступает достижение интерсубъективного признания значимости того или иного предложения. В согласии подобного рода выражается общая воля. В ходе подобного рода дискуссий поиск решения должен вестись не путем отдельного, «монологического» размышления каждого участника, а путем совместного обсуждения и практического достижения интерсубъективного взаимопонимания.

Исходя из данных предпосылок, Ю. Хабермас предлагает переформулировать кантовский императив следующим образом: «Вместо того, чтобы предписывать всем остальным в качестве обязательной некую максиму, которую я хотел бы сделать всеобщим законом, я должен предложить свою максиму всем остальным для дискурсивной проверки ее притязания на универсальность. Акцент при этом перемещается с того, что каждый (в отдельности) может, не встречая возражений, желать всеобщего закона, на то, что все, в согласии друг с другом, желают признать в качестве универсальной нормы» 2. Тем не менее, в прагматическом смысле, последней инстанцией, выносящей суждение, является сам субъект. Этика дискурса базируется на двух основных допущениях: что притязания на нормативную общезначимость обладают когнитивным смыслом и могут рассматриваться подобно притязаниям на истинность; и что обоснование норм и предписаний требует осуществления реального дискурса. Сами по себе эти допущения не выглядят очевидными и нуждаются в дополнительных пояснениях и обоснованиях. Так, «нормативная правильность» моральных суждений (которая предполагает умение отличать правильные предписания от неправильных) не может рассматриваться [145] в том же смысле как истинностное значение дескриптивных высказываний и, как на наш взгляд справедливо, подчеркивает Ю. Хабермас, мы должны исходить из более слабого допущения о притязании на значимость моральных суждений, лишь аналогичную истинностной значимости. В этом случае, говоря об обосновании таких суждений (и имея в виду цель — достижение согласия), мы переходим к неформальной логике в виде теории аргументации.

С другой стороны, мир норм обладает определенной объективностью по отношению к дискурсу. Нормативная значимость содержится прежде всего в самих нормах, и лишь вторично — в речевых актах. Так, моральные нормы, выраженные в виде безусловных универсальных предложений («Никого нельзя убивать») претендует на смысл и значимость, безотносительно того, провозгласил ли кто ее или нет, принимается она в расчет или нет. Значимость определенных моральных суждений («не убий», «не укради» и т.п.) неразрывно связана с той или иной социальной реальностью, тем или иным типом культуры, и в этом смысле они не обсуждаются в дискурсе, а предшествуют ему (что, конечно, не исключает их «обсуждаемость» на более ранних этапах) и могут использоваться «вторично», т.е. в качестве аргумента, в качестве ссылки и т.п.

В указанном смысле нормативные претензии на значимость несомненно отличаются от претензий на истинность теоретического дискурса. Пропозициональная истинность и нормативная правильность играют разную роль в координации действий, или, точнее, влекут за собой разные следствия в плане координации. В коммуникативном действии один предлагает другому рациональные мотивы присоединиться к нему в силу скрепляющего иллокутивного эффекта, которым обладает приглашение к речевому акту. Рациональные доводы выступают в качестве определенных гарантий, которые дает говорящий, подтверждая свою готовность действовать определенным образом. В отношении притязаний на истинность (в случае пропозициональных актов) и правильность (в случае нормативных актов) говорящий может соблюсти свои гарантии дискурсивным образом, т.е. приведя основания; а в отношении притязаний на правдивость, искренность — подтвердить это соответствующим поведением, поступками, показывающими искренность его чувств, эмоций. Если слушатель принимает предлагаемые говорящим гарантии, вступают в силу те обязательства, которые вытекают из данного интерактивного диалога: например, в случае приказов и поручений обязанности, связанные с выполнением определенных действий, возлагаются [146] в первую очередь на адресата, в случае обещаний и заявлений — на говорящего, в случае соглашений и договоренностей — в равной степени на обе стороны, а в случае нормативно-содержательных рекомендаций и предостережений — также на обе стороны, но в неравной степени. Данная асимметрия подтверждает разницу между пропозициональными и нормативными актами. Из значений констатирующих пропозициональных актов обязательства вытекают постольку, поскольку говорящий и слушатель договариваются действовать таким образом, чтобы это не противоречило высказываниям, уже признанными истинными. Особенности моральных норм и их поведения в процессе общения мы уже отмечали, заметим лишь, что это, по мнению Ю. Хабермаса, дополнительно подчеркивает специфику общественной реальности (по сравнению с порядком природы), которая предстает перед нами изначально наделенная значимостями. Поэтому «утверждение норм в обществе кодировано дважды, поскольку мотивы признания притязаний на нормативную значимость могут основываться как на убеждениях, так и на санкциях, или же на сложной смеси внутреннего убеждения и внешнего принуждения» 3. Кстати, о роли принуждения в следовании долгу писал и И. Кант. В этом — двусмысленность значимостей долженствования. Как правило, рационально мотивированное согласие сплетается в них с неким практическим смирением, образуя сложный сплав. Все это указывает на то, что ввести нормы в действие еще недостаточно для того, чтобы надолго обеспечить их социальную значимость. Длительность существования нормы зависит от многих факторов, обеспечивающих их легитимность и оправданность, в том числе — от традиции и тех культурных ценностей, которые она поддерживает. Как мы уже отмечали, Ю. Хабермас предлагает вопрос об условиях действенности моральных суждений решать с помощью логики практических дискурсов, т.е. теории аргументации. Сама же теория аргументации должна развиваться как «неформальная логика», так как к согласию (в любых, не только этических, вопросах) нельзя принудить ни с помощью дедукции, ни обращаясь к эмпирически очевидным фактам и доказательствам. В связи с этим он полагает необходимым введение в области логики моральной аргументации «некоего морального принципа, который в качестве правила аргументации будет играть такую же роль, что и индуктивный принцип в дискурсе опытных наук» 4.
[147]

Такой принцип он видит в принципе универсализации. Каким же образом обосновывается данный принцип?

Здесь нужно обратиться к одному из центральных, на наш взгляд, положений Ю. Хабермаса: что основные нормы морали и права вообще не относятся к теории морали, их следует рассматривать как представления, нуждающиеся в обосновании в практических дискурсах (в силу исторически меняющегося содержания самих этих представлений). Но, обращаясь к дискурсам, мы, в первую очередь, должны задать нормативно-содержательные правила аргументации, и именно эти правила можно вывести трансцендентально-прагматическим способом. Ю. Хабермасом рассматриваются три уровня коммуникативных предпосылок аргументированной речи, которые он трактует как всеобщие и необходимые (т.е. уже неявно допуская принцип универсализации). Для полноты взгляда на представления о роли языка в аргументативных процессах рассмотрим эти предпосылки.

Первый уровень — логико-семантический. Здесь могут быть сформулированы следующие правила, как пишет Ю. Хабермас «для примера» 5:

1. Ни один говорящий не должен противоречить себе.
   
2. Каждый говорящий, применяющий предикат F к предмету а, должен быть готов применить этот предикат к любому другому предмету, релевантно равному а (т.е. если F(a) и a = b, то F(b)).
   
3. Разные говорящие не должны использовать одно и то же выражение, придавая ему различные значения.
   

Это самые обычные правила, основанные на законе непротиворечия, законе тождества и принципе взаимозаменимости. Естественно, что они должны лежать в основании всякой рационально построенной дискуссии.

На втором уровне формулируются прагматические правила процедуры дискуссии:

1. Каждый говорящий может говорить только то, во что он сам верит.
   
2. Тот, кто прибегает к высказыванию или норме, не относящимся к предмету дискуссии, должен привести основание для этого.
   

На этом уровне дискурс ориентирован, прежде всего, на достижение взаимопонимания.

И, наконец, на третьем уровне формулируются коммуникативные предпосылки процесса аргументации, которые, как пишет Ю. Хабермас «каждый компетентный субъект речи, насколько он вообще намерен [148] вступить в ту или иную дискуссию, должен предполагать как в достаточной мере выполненные» 6.

1. Каждый владеющий языком и дееспособный субъект может принять участие в дискурсе.
   
2. 1. Каждый может поставить под вопрос любое утверждение.
      
   2. Каждый может вводить в дискурс любое утверждение.
      
   3. Каждый может выражать свои установки, желания и потребности.
      
   
   
3. Никакое принуждение, господствующее вне или внутри дискурса, не должно мешать никому из говорящих реализовать свои права, определенные в п.п. 1. и 2.
   

Таким образом, выделяется некая идеальная форма коммуникации. Данные правила рассматриваются именно как формальная предпосылка реальных дискурсов, которые могут лишь приблизительно ей соответствовать.

К приведенным трем группам правил добавляются еще некоторые общие требования к организации дискуссий, институциализирующие дискурсы. Это требования, упорядочивающие чередование теми докладов; регламентирующие начало, течение и окончание дискуссии; позволяющие обеспечивать и оценивать компетенции; т.е. требования, которые позволяют в большем или меньшем приближении соблюдать те идеализированные условия, служащие предпосылками дискуссии. Следует отличать правила дискурса от конвенций, служащих институциализации и приспосабливающих эти правила к эмпирически-конкретным ситуациям.

Характер правил дискурса таков, что каждый, кто присоединяется к дискуссии (хотя бы гипотетически), должен принять их в качестве предпосылок. И, зная гипотетически, как надо обсуждать те или иные нормы, уже практически, каждый, как пишет Ю. Хабермас, «кто всерьез предпринимает попытку дискурсивно подкрепить притязания на нормативную значимость, интуитивно принимает методические условия, которые сродни косвенному признанию принципа универсальности. Ведь из приведенных правил дискурса вытекает, что какая-либо спорная норма лишь тогда может получить одобрение со стороны всех участников практического дискурса, когда принцип универсальности имеет силу» 7.

Понятие универсальности означает практически прежде всего принятие всеми прямых и косвенных действий, следующих из принятия [149] спорной нормы. Таким образом, принцип универсальности означает, что на значимость могут претендовать только те нормы, которые получают (или могли бы получить) одобрение со стороны всех заинтересованных лиц как участников практического дискурса. Следовательно, при построении этики дискурса единственным моральным принципом оказывается принцип универсальности, который действует как аргументативное правило и принадлежит к логике практического дискурса. В этом смысле он служит для обоснования этики.

Анализируя этику дискурса, предложенную Ю. Хабермасом, и сравнивая ее с этикой И. Канта, хотелось бы обратить внимание на некоторые моменты. Так, на место «всякого разумного субъекта» по И. Канту, ставится «всякий владеющий языком и дееспособный субъект». На место «всеобщего законодательства» — согласие, достигаемое в дискуссии. Универсализм, выражающийся в том, что индивидуальное желание осознает себя принадлежащим и подчиненным значимому для всех без исключения этических субъектов закону и в то же время понимает и утверждает этот закон как собственный, трактуется как принцип «универсализации», который служит основным связующим звеном морально-практических дискуссий. Наконец, нормативность и оценочность, соединение которых мы отмечали при рассмотрении категорического императива, оказываются окончательно разделенными: «принцип универсализации действует подобно ножу, одним взмахом отделяющему «благое» от «справедливого», оценочные высказывания от строго нормативных» 8. Собственно, мы тоже не выставляем здесь оценок и не говорим о том, что хорошо, а что плохо.

Как опять же отмечает Ю. Хабермас, все это требует более точного определения области применения деонтологической этики: она распространяется только на практические вопросы, которые можно обсуждать рационально, то есть в перспективе достижения консенсуса. Она имеет дело не с приоритетом тех или иных ценностей, а с присущей нормам действия значимостью долженствования.

Нам представляется, что все рассуждения Ю. Хабермаса об аргументативном обосновании этических суждений, могут быть отнесены к морали, понимаемой как некая совокупность норм (общественно-значимых, общественно-принятых, частично переплетенных с правовыми и в той или иной мере санкционированными государством). А как же тогда [150] нравственность, как выражение неких глубинных установок сознания индивида 9? Не в этом ли смысле И. Кант говорил о «нравственном законе в себе», который обнаруживает всякий мыслящий человек и который вызывал его неизменное изумление и восхищение? Все-таки в ситуации нравственного выбора человек, как правило, остается наедине с самим собой, и только от него зависит, какое он примет решение. И еще одно размышление — не выглядит ли благим пожеланием сама убежденность Ю. Хабермаса в возможности рационально достижимого консенсуса по общественно значимым вопросам, будь то в сфере морали, права, политики? Даже если его дискурсы рассматривать как некую гипотетическую процедуру (по принципу кантовского: может ли эта норма рассматриваться в качестве всеобщего закона), как некую идеализированную модель — всегда ли решения принимаются таким образом? Всегда ли мы можем рационализировать и дискурсивно выразить подлинные мотивы наших действий и поступков? Насколько реалистична, например, предлагаемая им модель построения международных отношений, точнее, международного правопорядка — путем обсуждения разнородных интересов государств и достижения в итоге некоторого консенсуса?

Критикуя как «идеалистическое» представление о «доброй воле» государства, принимающего то или иное международно-значимое решение (даже если это государство демократическое, так сказать, «добрый гегемон» 10), Ю. Хабермас по существу предлагает свою «коммуникативную» модель, основанную на принципах рационально построенной дискуссии, — как нормативную предпосылку построения международного права. В чем-то он, на мой взгляд, напоминает Платона, до конца жизни не оставлявшего идею «наставить на путь истинный» тирана Дионисия.