ОДИ — организационо-деятельностные игры — изобретение Г.П. Щедровицкого, одного из членов Московского методологического кружка (ММК), в который вместе с ним входили такие философы, как А.А. Зиновьев, Б.А. Грушин и М.К. Мамардашвили.
Дела минувшие неизменно приобретают некую эмоциональную окраску (собственно, поэтому они и остаются в памяти в качестве актуального прошлого). Либо забывается все плохое и сложное, и остается только поразившее воображение и внимание, либо наоборот. Не могу судить о методологическом движении в целом, его сильных и слабых сторонах потому, что слишком мало с ним соприкасался. А поэтому эти субъективные заметки представляют не оценку роли движения Г.П. Щедровицкого и его учеников в интеллектуальной истории нашего философского и культурного пространства, а, скорее, описание того, каким образом эти события воспринимались на фоне общего течения жизни, так сказать, Lebenswelt.
Эти события происходили на самой заре перестройки в 1988 г., что, соответственно, диктует особый фон восприятия (то настроение наивного оптимизма кажется сегодня чем-то совершенно невозможным и несерьезным, но дело было [224] действительно так). В то время я был молодым преподавателем в Текстильном институте. Кое-чему уже в научился, хотя, конечно, оставался житейски совершенно неискушенным человеком.
От людей, основавших методологический семинар под крышей Текстильного института, я узнал, что вот-вот в Литве, в Паланге должно произойти некоторое событие, которое никак нельзя пропустить —Игра. Пишу так, как это слово произносили — с большой буквы.
Поколение методологов, с которым мне пришлось сталкиваться, чем-то напоминало незабвенных «детей лейтенанта Шмидта» — все они были социально неустроенными, не заботились о карьере и житейском успехе, и вообще производили впечатление людей «не от мира сего», если не пытаться их обидеть. Они были согласны работать где угодно и заниматься чем угодно, лишь бы оставалось время и возможности для любимого дела методологии в понимании Г.П. Щедровицкого. Эти люди не ждали от жизни и системы (государственной, социальной и т. д.) ничего, были готовы брать судьбу в собственные руки и потому относились ко всем жизненным задачам и обстоятельствам с «инженерной» точки зрения (причем инженерный характер отношения был одни из принципиальных моментов для методологического движения в целом) — как к предмету конкретной деятельности и преодоления или использования в соответствии с поставленными перед собой целями. Уж в чем-чем, а в академизме и отвлеченной учености методологов нельзя было обвинить. Возможно, именно поэтому в 90-х гг. из многих участников методологического движения вышли толковые и способные к действию предприниматели и политики.
Но возвращаемся к Игре. Игра была на тему «Свободная экономическая зона в г. Клайпеде». Тогда многие увлекались этими вещами со свободной экономической зоной. [225] В мировой практике известны удачные случаи использования этой экономической формы для того, чтобы рядом льгот помочь подняться депрессивной территории. Этот опыт оказался успешным, например, в Барселоне. Но в наших условиях идея свободной экономической зоны очень напоминает анекдот о попытке взять в аренду один метр государственной границы. Если помните, то эта идея свободных зон (экономических, таможенных, финансовых) была популярна в начале 90-х и в нашем городе. Только вот быстро выяснилось, что, следуя этой логике, абсолютно любую территорию можно считать депрессивной и объявлять ее свободной экономической зоной. В нашем случае остановиться смогли лишь не меньше, чем на Ленинграде и Ленинградской области в целом. Понятно, что дальше разговоров такой проект не мог пойти.
Иными словами, было ясно, что разговор о свободных зонах — это попытка отвлечь внимание от чего-то совершенно иного, т. е. лукавая это тема. В случае же с Клайпедой 1988 г. все было еще проще — это было мягкой формой экономического развода с Союзом. И всем это было ясно.
Но речь пойдет все же о другом. Представьте себе Палангу в начале ноября. Курортный город, в котором нет курортников. При этом все остальное на месте — море, сосны, дюны, отели. Шикарные, как тогда казалось, отели стоят совершенно пустые. Есть даже открытый бассейн — и тоже пустой.
И вот один из таких отелей оккупировала Игра. К тому времени я уже вволю поездил на разного рода конференции (благо в советские времена это было) и при этом твердо убедился, что конференции это род научного туризма. На самих заседаниях, за редким исключением, ничего особенного не происходит, да и происходить не может. На хороших конференциях есть «гвоздь» в виде того или иного метра, [226] которого стоит послушать. А в остальном каждый, не обращая внимания на тему конференции, говорит о своем, о любимом, никого особенно не слушая, да и не надеясь на ответный интерес. Если что-то интересное и происходит, то вне официальной программы вечером за бокалом вина, где завязываются знакомства и обсуждаются собственные сокровенные идеи. А так — по красивым местам прокатиться да друзей повидать — вот и весь смысл поездки. Что уж тут ждать от какой-то экономико-политической конференции! С таким настроением я отправился в Палангу. Но буквально на следующий день я убедился, что ОДИ — нечто совершенно иное.
Внешний рисунок Игры у Г.П. Щедровицкого был довольно прост: в первый день идет большое пленарное заседание, на котором разные стороны пытаются собственно поставить проблему. Затем объявляется план Игры, который включает в себя название секционных групп и распределение тем обсуждений по дням. Всем участникам предлагалось записаться для работы в одной из групп. Затем каждый из 10 (!) дней начинался с работы в группах. Каждая группа могла/должна была подготовить доклад по теме дня (можно было и не выступать, если не с чем, но кто ж на такое согласится). После обеда (и довольно длительного послеобеденного перерыва, который отводился на то, чтобы прояснить себе, что же в действительности происходит на Игре) были пленарные заседания с докладами групп по теме дня с их последующим общим обсуждением. Вот, собственно, и все. Утренние заседания начинались в 10 часов, а вечерние завершались в 11, 12 или еще несколько дольше — сколько потребуется для того, чтобы можно было поставить какую-то точку. Однако за простым внешним рисунком скрывались подлинно драматические события.
Одна деталь — небольшая, но важная для понимания ситуации: обычно после завершения дневной программы конференции начинается всеобщая неформальная часть с задушевными разговорами (как я говорил, чуть ли не самая важная ее часть). Удивительное дело — идешь по отелю, в котором живут участники Игры, и только и видишь группки, в которых обсуждается, что же именно происходит в Игре и что на самом деле сказал Георгий Петрович (а его авторитет среди участников движения был необычайно велик, впрочем, заслуженно, человек действительно незаурядный, большого таланта). Игра и занимала все здание, а потому возникало впечатление, что целый отель живет в едином ритме. Ощущение действительно сильное. К моему великому сожалению, ничего подобного испытать больше мне уже не довелось.
В Игре было много уровней и много событий. Самый поверхностный уровень — психологический. Оказывается, коллективное мышление (если только такое возможно) производит на окружающих — и участников, и зрителей — чрезвычайно сильное впечатление. Людей временами буквально охватывала некая эйфория. Не все были в состоянии принимать реальное участие в ходе Игры, не у всех просто хватало эрудиции и мыслительных способностей. Вокруг Игры появился даже особый слой фанатов, которые ездили с одной игры на другую, собственно в игре участия не принимали, но наблюдали драматические коллизии и «ловили кайф».
Внешний слой игры — негативный — составляла психологическая работа. Смысл ее был в том, чтобы поставить человека лицом к лицу с серьезным и не очень приятным для него открытием: он жил прежде, собственно, не мысля. А теперь, коль скоро он сознает этот фундаментальный факт, перед ним встает важный экзистенциальный (онтологический, или [228] онтический, это уж как угодно) выбор: он может вести прежний образ жизни, но теперь уже зная, от чего отказался. Либо он начнет мыслить, и это обстоятельство перевернет всю его жизнь.
Надо сказать, что открытие это действительно фундаментальное, причем и методы такого открытия должны были соответствовать его фундаментальности. Делалось это довольно жестко. Хотя каждый человек имел выбор, о чем его честно предупреждали заранее (другое дело, что не все привыкли слушать, что им говорят собеседники, но это уже другая тема). Любой участник Игры мог либо спокойно наблюдать за ходом событий из своего психологического укрытия, и тогда никакие опасности ему не грозили. И такой путь выбирали многие люди, которых вполне заслуженно можно назвать осмотрительными. Но были люди, которые — по статусу, по своему темпераменту, по амбициям, по уму — не могли просто так смолчать. В этом и заключалась самая опасная ловушка Игры: стоило только человеку где-нибудь на пленарном заседании не выдержать и «высунуться», сказать: «Что это за ерунду вы тут говорите. Все совершенно не правильно. А правильно надо так-то и так-то», и покинул он безвозвратно тихое психологическое убежище, где можно было отсидеться, наблюдая за нешуточной интригой событий. Итак, человек себя обозначил, он выделился, имея смелость заявить собственное мнение. Но теперь уже приходилось оправдывать заявленный статус и выдерживать критическое внимание зала к заявленному. А люди там попадались острые на язык, да и много таких людей было. Так что приходилось либо выдерживать тяжелую и изнурительную атаку (изнурительную потому, что приходилось держать в голове весь контекст, всю «картинку» происходящего, а это не простая задача по причине масштаба и многообразия событий), [229] либо признать собственную несерьезность, как-то замять дело, стушеваться. Причем, довольно часто дискуссия могла запросто покинуть академические рамки, и в ответ на свою позицию вы могли вполне получить следующую реплику: «Какая чушь!». Дальше уже можно было сидеть спокойно, или даже отправиться пить пиво, но теперь зная о собственной несерьезности. Не всем это нравилось.
Собственно, значительная часть первоначальной работы на Игре велась в провокативной манере. Нужно было выявить людей, с которыми можно было работать и подниматься на действительно масштабные темы. И таких людей, понятно, нельзя было назначить, они должны были проявить себя сами. У «щедровитян» это называлось самоопределением, т. е. человек сам определял себя как такого-то и такого-то. А вот дальше уже приходилось следовать заявленному самому себе. Обозначив себя, человек привлекал на себя град вопросов и обсуждений со стороны всего остального зала. И нужно было соответствовать. Само-определение. Как сможешь. Как сумеешь. Как в нормальном бою. И как в нормальном бою, исход мог быть всяким: можно было лавры снискать, а можно и голову потерять. Причем разного рода идеологическая болтовня и академическая «манная каша» быстро пресекались. И в этом была задача Г.П. Щедровицкого и его команды. Надо было подтверждать свой статус.
И ведь теряли. Для обычного человека (тогда — советского, но, боюсь, что российский человек в этом смысле не многим отличается) напряжение мысли, как правило, было и непривычным, и чрезмерным. Свое мнение заявить это еще можно. А вот обосновать и развить — это уже запредельное. Тем более, что нагрузки действительно были серьезными. Для того, чтобы ориентироваться в Игре, нужно было держать в [230] голове всю «картинку» событий (и психологических, и интеллектуальных) на протяжении 10 дней. Не так-то это просто, даже для профессионально выученной головы. И бывало, что головы не выдерживали. Как говорят, «крыша ехала». На моих глазах были и истерики в зале, и больничные халаты потом. Жестокая штука, эта Игра.
Однако, это всего лишь начальный этап, поверхность игры. Целью Игры, было, конечно, не покопаться в головах участников а заставить их думать, причем сделать это со всей отчетливостью и осознанностью, на которую он только способен. В свое время именно такие задачи ставил перед собой Декарт (не даром он был одним из любимых авторов Г.П. Щедровицкого). А дальше начиналась (должна была начинаться) нормальная работа хорошо организованного и культурного мышления. Необходимость именно такой организованной и культурной работы и должна была открыться перед человеком, сделавшим выбор в пользу мышления. Как объяснял цель Игры сам Георгий Петрович, она состояла в том, чтобы дать возможность молодым методологам найти подходящую модель для изучения мышления. А дальше шла мыслительная работа, поскольку, согласно базовым представлениям методологов, все представляет собой мышление и деятельность.
Надо сказать, что для философа все оказалось в достаточной мере знакомым, и по ходу обсуждения у меня автоматически срабатывал момент «узнавания» ряда классических схем — вот это Гегель с небольшими вариациями, а эта тема обсуждалась и во французской философии 17 в., и известно к каким результатам она привела и т. д. И на мое удивление, эта работа «на узнавание» была замечена залом. После Игры подходили незнакомые люди, жали руки, давали визитки и предлагали обращаться к ним, если будет какая неразрешимая [231] проблема, но только действительно неразрешимая. Честно говоря, не привык к столь широкому вниманию к философам со стороны широкой общественности.
После я участвовал еще в одной игре — на экологическую тему. Однако все-таки не смог сблизиться с методологами. В особенности после того, как побывал на съезде методологов в Киеве. Осталось впечатление секты: свой язык, свои авторитеты, своя литература. Слишком долго методологи находились в изоляции от мирового философского мэйнстрима. Но эти оценки тоже сугубо личные и ни на что большее не претендуют. Г.П. Щедровицкий проделал титаническую работу — он создал слой философской культуры, которая была альтернативна официальной (с которой, по понятным причинам, время от времени возникали серьезные разногласия). Он сумел вырастить целое поколение мыслящих и способных к действию людей.
Все-таки, чем заканчивалась Игра? Действительно ли она решала заявленные в теме задачи?
С уверенностью можно сказать, что Игра всегда заканчивалась победой. Те цели, которые перед ней действительно ставились, она выполняла. Конечно, это не могло быть еще одной программой, пусть и неплохим, но лишь одним из многих бумажных документов.
Организационно-деятельностные игры возникли из двух оснований. Первая, так сказать, внешняя, обращенная к социуму, состояла в том, чтобы найти адекватную форму работы с проблемами, масштаб и многоплановость которых явно превосходили возможности любой отдельной дисциплины. ОДИ была направлена на выстраивание такой формы совместной деятельности и мышления (а с точки зрения методологов, все есть мышление и деятельность) представителей самых разных областей и сфер, которые позволили бы [232] справляться с такого рода проблемами. Именно под такого рода обоснования и создавались эти грандиозные мероприятия (а в некоторых играх участвовали по 300-400 и более людей!), под них власть предержащие выделяли средства. Но была и вторая причина, возможно, главная, которая состояла в том, чтобы предоставить молодому поколению методологов своего рода модель для изучения работы мышления. В конечном счете, методологи решали все-таки собственные теоретические проблемы, а попутно, как они говорили, решали и такие задачки, как экологизация сознания, всякие там свободные экономические зоны и прочее. Как это понимать?
Насколько я понимаю, задача «решения» проблемы (в смысле написания коллективной или индивидуальной монографии, или плана работ) и не ставилась, поскольку потребовала бы долгой и напряженной работы профессионального и уже слаженного исследовательского коллектива. Но ведь именно такого коллектива не было, да и не могло быть. На Игре же, помимо теоретического моделирования работы мышления, происходило нечто иное. Игра действительно давала некий путь решения самых серьезных проблем, потому что попутно создавала своего рода «ловушки», в которых улавливались люди, способные к осмысленному действию, проявлялись и находили друг друга люди, которые были способны мыслить и действовать в соответствии с промысленными обстоятельствами, причем люди, обладающие культурой мышления и ценящие ее.
Добавить комментарий